Страница 42 из 58
«Масонство должно стать влиятельным центром незримой власти, способным объединить людей, решающих судьбы нации…»
Тевтонский орден: анархизм или …?
Уже третьи сутки подряд холодный дождь нескончаемыми потоками заливал улицы и крыши домов Трира. Он размыл деревенские дороги и виноградники на несколько километров вокруг. Город погрузился в мрачное оцепенение, как бы отрезанный от всего мира, хмурый и одинокий, будто Ноев ковчег в день всемирного потопа. Казалось, что все жители попрятались за глухими, окованными железом ставнями, подсчитывая убытки и коротая долгие унылые вечера за картами и рукоделием. Ещё долго будут вспоминать в Трире этот дождь, пришедшийся как раз перед сбором урожая и принёсший разорение стольким семьям, имевшим хлеб свой насущный в основном от продажи знаменитого мозельского вина.
Если б кто-нибудь решился в этот непогожий осенний вечер выглянуть на улицу, возможно, он увидел бы высокого человека в чёрной одежде священника, с маленьким саквояжем в руке, упрямо шагавшего под проливным дождём. А если б он заглянул под капюшон, то его, несомненно, поразили бы серо-голубые глаза с необычайно пристальным взглядом, резко очерченный рот, квадратный подбородок викинга и преждевременные морщины на ещё молодом лице. И разумеется, первое, им отмеченное, было бы то, что этот человек нездешний.
По всем признакам, незнакомец пришёл издалека. Об этом красноречиво свидетельствовали смертельно усталый вид, забрызганные грязью сапоги и плащ. И не было никакого сомнения, что он промок до последней нитки.
Любопытному провинциалу хватило бы на несколько дней пищи для размышлений о причинах, заставивших этого загадочного человека пуститься в путь в столь ненастную погоду. Приход его, однако, остался незамеченным. Не приоткрылась ни одна дверь или ставня, и даже стены, которые в провинции обыкновенно имеют глаза и уши, остались слепы и глухи.
Неподалёку от готической церкви Либфрауэнкирхе незнакомец остановился и откинул с головы капюшон. Огляделся в нерешительности. Наконец, словно приняв какое-то решение или вспомнив что-то, он быстрыми шагами подошёл к небольшому дому рядом с церковью и громко ударил кулаком в ставень. Ему пришлось постучать ещё не один раз, прежде чем за дверью послышался раздражённый голос.
– Это я, комтур Хельмут. Вам привет от великого магистра Паулера и личное послание от фамильяра Габсбурга.
После некоторого колебания дверь открыли. В проёме показался невысокий грузный мужчина с испуганным выражением на заспанном мучнистого цвета лице. Он прищурил и без того узкие глаза и стал бесцеремонно вглядываться в незнакомца. Потом, видимо, так и не удовлетворённый осмотром, всё же отодвинулся в сторону и произнёс:
– Входите.
Затем он тщательно закрыл дверь и пошёл впереди, показывая нежданному гостю дорогу. Они миновали узкий коридор и очутились в небольшой, безвкусно обставленной гостиной. Там хозяин тяжело опустился в кресло. Глаза его смотрели на незнакомца, но уже не пристально, а с каким-то заискивающим вниманием. Вид этого растерянного человека был настолько несчастным и встревоженным, что комтур Хельмут, несмотря на усталость, повозился пару минут с замками саквояжа и достал из него объёмистый пакет белого цвета. Хозяин дома даже не стал его вскрывать. Один только взгляд на сургучные печати рассеял все сомнения. Испуг на лице сразу же уступил место природному добродушию. Он засуетился вокруг Хельмута.
– Простите моё недоверие, господин комтур, но кто бы мог ожидать вас в такую непогоду? Скорее снимайте с себя всё, вы же насквозь промокли.
Хельмут стал послушно раздеваться. Плащ с капюшоном уступил место мокрому плащу с огромным чёрным крестом. Вода, стекавшая с его одежды, образовала на полу большое грязное пятно, казавшееся при тусклом свете торшера лужей крови. Толстяк испуганно перекрестился и запричитал:
– И к чему только нужно так мучить себя, неужто нельзя было подождать?
–Да, последние три километра мне пришлось идти пешком, – устало отозвался Хельмут. – Но депеша от фамильяра Габсбурга весьма срочная, господин Конрад. И завтра же необходимо созвать на совещание весь бальяж Лотарингии, здесь же, в Трире. Придётся повертеться. Расходы берёт на себя гроссмейстер, который завтра прибывает в Трир из бальяжа Кобленц.
– Пойду распоряжусь, чтобы вам принесли сухое бельё и что-нибудь на ужин. Должно быть, вы не только промокли, но и изрядно проголодались. Ах да, – спохватился он на полдороге, – я ведь забыл представиться.
– Бросьте, господин причетник, – махнул рукой комтур, – я же знал, куда шёл.
Когда Конрад возвратился со служанкой, Хельмут уже спал в кресле. Резкие черты его лица смягчились во сне, и теперь было видно, что ему не больше тридцати лет.
– Какой красавчик! – восхищённо прошептала служанка.
Конрад выхватил у неё из рук бельё и дал подзатыльник.
– Хватит глазеть. Иди позови Ханса и отправляйся спать.
Служанка обиженно фыркнула и удалилась.
Причетник ещё долго стоял возле спящего комтура…
А на следующий день состоялось экстренное заседание рыцарей Тевтонского ордена лотарингского бальяжа в Трире…
События эти разыгрывались отнюдь не во времена средневековья и не являются плодом фантазии автора. Место действия – город Трир, земля Рейнланд-Пфальц, ФРГ; время действия – 80-е гг. нашего столетия, действующие лица – комтур рыцарей-монахов Тевтонского ордена Хельмут и брат причетник Конрад.
Как, могут удивиться наши читатели, неужели в конце XX в. необходимо ворошить прошлое и напрягать память воспоминаниями о каких-то тевтонцах, известных нам, пожалуй, только благодаря кинофильму «Александр Невский»?
Какую же роль играет на европейской арене сегодня этот католический духовно-рыцарский орден? И с помощью каких ухищрений ему удалось остаться на плаву в наш век? Но прежде обратимся к истории.
Предтечей тевтонцев явились германские завоеватели VIII в., положившие начало агрессии и военному разбою на многострадальном Европейском континенте. Вторжение немецких орд в славянские земли к востоку от рек Лабы, Одры и Вислы было как бы увертюрой к той длительной и кровавой эпопее, которая позднее будет названа «Дранг нах Остен» – «Натиск на Восток».
Уже начиная с Х в. немецкие феодалы вели агрессивную политику в отношении заэльбских славян, населявших южное побережье Балтийского моря между Эльбой, её притоком Салой и нижним течением Вислы. Немецкие разведчики-миссионеры так писали о богатствах славянских земель:
«Вся страна изобилует множеством дичи – оленей, диких быков и коней, медведей, вепрей, свиней и иных всяких зверей. Там множество масла от коров, молока от овец, жира от баранов и козлов, обилие мёда, пшеницы, конопли, всякого рода овощей, фруктовых деревьев».
Именно тогда был начат многовековой крестовый поход, обагривший кровью Европу и Азию и оставивший после себя руины и пепелища городов и деревень. Этим «крестовым» путём шли тевтонские и ливонские псы-рыцари (так называл этих католических завоевателей К. Маркс), прусские юнкера, германские милитаристы времён первой мировой войны и гитлеровские «белокурые бестии».
Исторические хроники донесли до нас леденящие душу подробности деяний средневековых германских рыцарей, отличавшихся неимоверной жестокостью даже по сравнению со своими тогда ещё полудикими соседями. Король Генрих I Птицелов в первой половине Х в. подчинил себе славянские племена гаволян, ратарей, укрян, ободритов. Когда его войска взяли городок гломачей Гану, король приказал перебить всех взрослых жителей, а детей превратить в рабов.
«Много крови было пролито здесь, – пишет историк Гизебрехт, – потому что и с вендами (полабскими славянами. – Б. П.) Генрих не церемонился. Уже целое столетие господствует немецкая жизнь между Лабой и Одрой, но она привилась на почве, где каждый шаг полит кровью. То было железное время, когда немецкие обычаи, язык, а с ним христианство насаждаемы были в этих странах. Как железо, легла рука саксов на вендов и раздавила их».