Страница 8 из 64
— Пустите, у вас же рука ранена!
— Фашистам себя бережешь?
Рванулась, готовая закричать, позвать на помощь. Но кого позовешь? Вокруг ни души.
— Вы же свой, советский!.. Пустите.
Он зажал ей рот ладонью, потянул с крыльца вниз, на разбросанное сено.
Отчаяние охватило девушку.
— Серко! Серко!.. — задыхаясь, закричала она.
Из-под повети, гремя цепью, выскочил пес и с яростью набросился на чужого. Солдат замахал руками, отбиваясь, попятился к калитке. Наталка метнулась в дом и в ту же секунду услышала выстрел. Испуганно взвизгнул Серко. Забилась в угол, притихла: сейчас придет!
Но солдат исчез.
Ночью так и не уснула, думала: чего ж от врагов ждать, если свои такое вытворяют… А может, это был фашист? И опять во всех деталях припомнился рассказ деда о том, как поймали немца, переодетого в красноармейскую форму, а в мешке у него был яд для отравления колодцев.
«Что же делать?» — спрашивала себя Наталка и не могла найти ответа. Если бы знала, где находятся партизаны, все бросила, сейчас бы ушла к ним! Но где они, партизаны? Куда идти?..
Восемнадцать лет прожила Наталка на свете. Кончила десять классов, собиралась учиться дальше. Легко давался немецкий. Директор школы советовал поступать в институт иностранных языков. Но в те самые дни, когда надо было решать, куда идти учиться, заболела мать. Более месяца Наталка не отходила от нее. А вскоре началась война.
Сперва думалось: война быстро закончится. Но она разгоралась, охватывала все новые города и села и вот дошла до Кубани… И деда нет…
Наталка ткнулась лицом в подушку и разрыдалась.
Подменяя друг друга, Донцов и Пруидзе уже много часов несли командира. К ночи совсем измотались и остановились возле огородов какой-то станицы. Прилегли в росистой траве.
Говорить не хотелось, думалось о том, как скорее пройти в горы. В станицу лучше бы не заходить. Обогнуть стороной, а там через речку в лесок, за которым уже предгорье… Но как не зайдешь, если в запасе ни куска хлеба, если голод валит с ног.
Взять продукты у Наташи они не решились. Пожалели девушку: может, ей придется еще труднее, только тем и жить будет, что удастся от фашистов спрятать.
Чудесная девушка эта Наташа! Приветливая, ласковая. Русые косы падают на грудь. А глаза голубые, чистые. И нет в них ни лукавства, ни лжи, такие глаза разве что у ребенка бывают.
Каждый из них хотел бы помочь ей, а как? Изломают, затопчут враги, как придорожную былинку. Да разве ее одну? Сколько жизней унесла война! А сколько еще унесет?..
Станица совсем близко: стоит перелезть через плетень, пройти по огороду, и вот она, крайняя мазанка. Там, небось, и вареная кукуруза с солью найдется, и молоко, и сыр.
«Рискнуть, а?» — подумал Донцов. Как бы угадав его мысли, Пруидзе сказал:
— Ходыть туда-сюда — солнце встанет. А нам темно надо. Нельзя ходыть.
— А если надо?
— Хо, надо! Жизнь надоел? Помирать хочешь?
— Не пойму я тебя, Вано, — пожал плечами Степан. — Вчера говорил: без бурдюка и жареного барана в горы не ходи, а теперь с пустыми руками зовешь?
— Говорил, говорил… Мало что говорил!.. Как думаешь, в горы колхозный скот пошел?
— Ну, пошел. А нам что от этого?
— Как — что? Чудак ты, Степан!..
— Не понимаю, — уставился на него Донцов. — Вот ты зубы скалишь, а я не понимаю.
— Какой черт из тебя солдат! — выругался Вано. — Неужели баранья твоя башка не понимает? Где скот — там и шашлык!
— Ах, вон что. Нет, уж извини. Мало того, что немцы грабят, так еще и мы начнем колхозников обдирать? Да для этого, скажу тебе, не баранью, ослиную голову надо иметь. Вдумайся, что говоришь-то.
— Глупый. Совсем глупый! — ударяя себя ладонями по бедрам, горячился Вано. — Гостями на кош придем!.. Кавказ понимать надо!
Донцов с сомнением покачал головою:
— Нет, лучше здесь продуктами запастись.
— А у тебя здесь что — склад пэфээс? — с ехидцей заметил Вано.
— Хрен у меня здесь!
— Значит, чужое брать? Грабить? — напирал Пруидзе. — Думать надо!
— Сравнил змею с веревкой. Там, в горах, то, что удалось спасти от немцев. А тут совсем другое… Тут, чем врагу отдавать, так лучше своим… Да, как ты не понимаешь?
Головеня не вмешивался в их спор. Он сердцем рвался в горы, хотя отлично понимал, что там будет не легче. Перевалить через хребет — не польку-бабочку сплясать. Отсюда до Сухуми — а они пойдут именно так — более двухсот километров. Покрыть это расстояние можно бы за две недели. Но при условии, когда все путники здоровы. А ведь его, Головеню, надо нести…
Отвлек лейтенанта от размышлений Пруидзе, сказав, что в станице могут быть немцы.
— Впрочем, черт их знает! — тут же усомнился он.
— Чего гадать-то, — поднялся Донцов. — Сейчас пойду и все выясню.
— А почему ты? Я, по-твоему, не солдат, трус, что ли, какой?..
— Не трус, а повар.
— А ты — писарь! — вскипел Вано.
— Понимать надо, что к чему. Ты же сам рассказывал, как в ресторане работал…
— Работал. Но ведь повар — это кулинар, понимаешь, кулинар, а не бумажная крыса!
— Не отказываюсь: был писарем, — согласился Донцов. — Но я и в разведке служил.
— Друзья, — прервал их перебранку лейтенант. — На Кавказе говорят: «Пастухи спорят — волк выигрывает». Ну, чего вы не поделили?.. Можете идти оба.
Вано тотчас подсел к командиру, замахал на Донцова рукой:
— Ладно, иди, Степанка. Только автомат захвати. Будь осторожным, не подставляй голову под пули.
Он дотронулся до руки командира и ужаснулся: «Совсем, как лед… Кушать надо. Много кушать надо… Ах, вина нет!»
Донцов вернулся минут через сорок — сияющий, довольный:
— Обстановка — лучше не надо, — доложил он. — Оккупантов нет, ужин заказан, а кое-что найдется и про запас.
— Черт! — весело выругался Вано.
Вскоре все трое вошли в крайнюю мазанку.
— Принимай гостей, хозяюшка, — как старый знакомый, заговорил Донцов.
— Сидайте, сидайте, — из кухни вышла казачка, и Донцов глаза вытаращил: гляди ты, успела переодеться!
На хозяйке уже не простое ситцевое платье, а шелковое, с яркими васильками; оно плотно обтягивало ее высокую, ладную фигуру.
— Очень даже красиво, — похвалил Степан.
Хозяйка играла перед ним своей дородностью и так искренне улыбалась, что казалось, давно ожидала его и вот, наконец, дождалась. Выскочив в сени, она тут же вернулась, завертелась перед Донцовым: влюбленная и только!
А увидев бледное лицо лейтенанта, его забинтованную ногу, всплеснула руками:
— Господи!..
— Наш командир, хозяюшка, — пояснил Донцов.
— Он же не дышит.
— Не беспокойтесь, — отозвался Головеня. — Солдат живуч.
Вынув из кармана обрывки простыни, что дала Наталка, Вано принялся перебинтовывать рану командира. Хозяйка ушла на кухню, сказала — собрать поесть.
Донцов отправился помогать казачке: принес воды из колодца, разжег плиту.
Из кухни послышалось хихиканье, потом голоса:
— Где твой муж, Мария?
— Далеко, голубок. Отсюда не видать.
— На фронте?
— Не… — вздохнула хозяйка.
— А где же? — не отступал солдат.
— Долгая песня, голубок!..
— А все-таки?
— Как тебе сказать… Спервоначалу в тюрьме сидел. А вышел — на работу устроился. Писал — приеду, да так и не приехал.
— Вернется, — прогудел бас Донцова.
— Не… Сразу не вернулся, теперь не жди.
— Почему?
— Другая баба попутала.
Хозяйка вздохнула и погрустневшим голосом продолжала:
— Четыре годка вместе прожили. Налюбоваться друг на друга не могли. Он кладовщиком был, я в поле работала. Добре жили… Еще говорила: ох, Санька, не лезь в начальство! Будто душа чуяла. Так и вышло. Пришла ревизия, а у него недостача. Украл, говорят. В суд повели. А какой он вор? Разве что с пьянства? А так, чтобы нарочно, что вы!.. У него во всем роду воров не было! А с пьянства — это могло. Ведь он, пьяный человек, неразумный…