Страница 12 из 64
— Масло? — удивился Донцов.
— А ты думал, воду Пруидзе несет? Извини, дорогой, в горах и без того воды много.
— Откуда масло?
— Плохой солдат, Степанка! Думать надо.
— Не понимаю, — пожал плечами Донцов.
— Не понимаешь… А находчивость ты понимаешь? — и Вано осуждающе покачал головой. — Забыл, друг, как в погребе сидели.
— Там были куски. И мы съели…
— Кто съел, а кто и нет. Пруидзе знает, куда идет. — Вано провел рукой по бороде и философски добавил: — Бурдюк полный — душа поет!
Рассматривая масло на сухаре, Донцов сморщил лоб:
— С чернилами, что ли? — но тут же проглотил все, что оставалось от сухаря.
— Вполне может быть, карандашом наталкивал, — отозвался Вано. — Ничего, витамин больше!
Головеня взял сухарь дрожащей рукой и, подержав его, отодвинул в сторону:
— Ешьте, вам силы нужнее.
— Что вы, Сергей Иванович, так и отощать можно, — запротестовал Донцов.
— Шашлык дают — кушай, инжир дают — кушай, — забубнил Пруидзе. — Молоко ишака дают…
— Опять ты со своими шутками! — оборвал его Степан.
— А что, плакать надо? Не будем плакать!.. Вано в горы идет! Друзей Вано ведет!
— Не радуйся! Скажешь «гоп», когда перескочишь.
— И-и, Степанка! Такой хорош начало — перескочим!
— Хорошее начало — это не все, — вмешался лейтенант. — На хороший конец надо рассчитывать.
— Будет хорош конец! Будет! — возбужденно подхватил Пруидзе. — Вано домой идет! Шакалом Вано пролезет! Змеей проползет! — Он вскочил и, делая вид, будто засучивает рукава, пустился в пляс: — Асса-а!
Головеня дивился: сколько лет вместе служили, а понимать его только теперь начал.
— Все-таки, входя в лес, надо о волке помнить, — осторожно намекнул он, боясь обидеть повеселевшего Вано.
— А по-нашему не так, — обернулся Вано. — По-нашему говорят: «Смелый джигит — хорошо, осторожный — два раз хорошо!»
— Замечательно говорят.
Донцов не стал слушать, о чем они толкуют. Осмотрел стоявшую у тропы, ровную, как свечка, березку, пригнул ее к земле. И позвал Вано.
Тот, подойдя, остановился в недоумении:
— Костыль, что ли?
— Держи, увидишь.
Донцов срезал березку ножом у самого комля, и она легла на землю.
— А, понимаю, — рассмеялся Вано. — Винтовка!..
— Больно ты умный, — сердился Степан. — Болтаешь попусту. Ищи другую!
— Гм-м… — прыснул Вано. — Мне винтовка не надо.
— Ну, знаешь что, хватит!
— Хватит так хватит, — согласился тот, отходя в сторону. И вдруг воскликнул: — Вот она, вторая… Бери, пожалуйста!
Когда очистили березки от веток, получились две ровные жерди.
— Ну, теперь понимаешь? — подмигнул Донцов, укладывая жерди рядом, на полметра одну от другой.
— Носилки! — воскликнул Вано.
— Вот именно. А то заладил: винтовка, винтовка…
Жерди связали липовой корой, переплели прутьями, сверху набросали травы.
— Пожалуйста, товарищ командир. Теперь хоть на край света донесем!..
Но тут послышался шум мотора, застрекотал пулемет, с деревьев посыпались листья. Низко над лесом пронесся «мессершмитт».
— Шакал! — выругался Вано.
— И тут, сволочи, рыщут, — слабым голосом подхватил лейтенант.
— Вот видишь, а ты говорил на Кавказ не пойдут, — дернув Вано за рукав, сказал Донцов.
— И не пойдут!
— Летают, значит, собираются.
— Летать проще, а чтоб пойти — кишка тонка!.. Да ты что, не слышал, еще тогда старшина говорил…
— Откуда он знает, твой старшина?
Вано бросил недовольный взгляд на друга:
— Опять ты сомневаешься. А если командующий сказал, тогда что? Если сам верховный?.. Не мог же он, старшина, сам от себя выдумывать. Ему сказали, он — нам… Ты, Степан, опять какой-то… Что ни скажи, спорить начинаешь.
— Ты сам споришь.
— Я за правду.
— Ладно, пошли, — нахмурился Донцов. — Все мы за правду, а чтоб брехне отпор дать, так это не можем: поразвешаем уши, слушаем.
— Ну, как ты не понимаешь? — стоял на своем Вано. — Кавказ — не степь, тут на танке не разгонишься. А немец без танка, что волк без зубов.
— Свежо преданьице, — вздохнул Донцов. — Немцы, по-твоему, дураки. Болваны этакие. Подойдут к горам, посмотрят — ай, высоко, зачем туда лезть, лучше по равнине прокатиться. Нет, брат, немец на Кавказ особый зуб имеет. Не удалось в гражданскую, так думает теперь…
— А ты что, у него спрашивал?
— Да иди, чего остановился!
Вано, бурча, зашагал быстрее. Тропа спустилась в низину. Местами на мягкой почве видны отпечатки подков. «Может, наши проехали, а может, и фашисты?.. — подумал Донцов. Ему не верилось, что это уже Кавказ. Он полагал: на Кавказе все иное, не такое, как в средней России, где он вырос. А тут такие же липы, как под Белгородом, такие же ромашки цветут, желтеют одуванчики.
— А говорили: чинары, эвкалипты… — усомнился он.
— Будет. Все будет, — оживился приумолкший было Вано. — И горы настоящие будут, и водопады… Весь Кавказ тебе покажу. Нет, не покажу — отдам. Бери, друг!
Головеня молчал. В который раз мерещилась женщина с выкатившимися на лоб глазами. Где он ее видел — на Украине, в Донбассе?.. Да нет же, это было в местечке Целина. Войска покидали его, по улицам, поднимая пыль, проносились повозки, брички, автомашины. Танков, орудий почти нет. Он, артиллерист, как и многие, уходил пешком. «Хейнкели» один за другим снижались над колоннами отступающих. С грохотом рвались бомбы. Стучали крупнокалиберные пулеметы. Первые же бомбы попали в здание школы: рухнули стропила, балки, посыпалась черепица… И тут эта женщина:
— Ты жив? Тебя не убили, Григорий?!
Головеня остановился, ничего не понимая.
— Жив, жив!.. — закричала женщина, подбегая к нему. Но тут же отпрянула, завопила на всю улицу. — Бежишь?! Меня покидаешь?!
Что он мог ответить? Отступал не только он. Отступали полки, дивизии, отходила вся армия… А женщина, потрясая кулаками, продолжала кричать:
— Бросаешь старую мать? Утекаешь?!
Потом люди рассказывали: у нее погиб сын, сошла с ума. Никогда не забыть ее Головене.
Впереди на тропе показался человек; он сидел на камне и курил. Увидя подходивших, встал. С виду — солдат-фронтовик.
— Здорово, братки! — громко произнес он. И, рассмотрев в носилках офицера, тише добавил: — Здравия желаю, товарищ командир.
Обыкновенное, ничем не примечательное лицо казалось спокойным, хотя вид у солдата жалкий. Из одного сапога выглядывает портянка, другой скручен проволокой. Коленки брюк неумело зашиты. Сквозь прорванный рукав гимнастерки чуть повыше локтя виден бинт с запекшейся на нем кровью.
— На перевал?
— Так точно, товарищ командир!.. На прикрытии был. Держались до последнего… Пулемет просто красный стал, а фашисты все прут и прут. Целую кучу навалил их… И вдруг, понимаешь, заело. Сюды-туды, хоть ты плачь. Оглянулся, а рядом братки мертвые… Вскакиваю — и гранату под станину: не оставлять же врагу! Как сам уцелел — понятия не имею. После на тропку вышел — никого. Что же, думаю, подожду, может кто появится: одному в горах несподручно.
— Одному, точно, нехорошо. Примыкай к нашему полку, — сказал лейтенант.
— Я так и думал, товарищ командир, — обрадовался солдат. — Кто-нибудь да возьмет в попутчики. Свои, советские, не дадут человеку в горах пропасть.
Он вынул из кармана деревянный портсигар:
— Может, закурите, товарищ командир? Трофейные сигаретки имеются. Хорошо, хоть такие остались. Без курева совсем беда. — Солдат прикурил от зажигалки и, сунув ее в карман, продолжал: — Сказывают, не табак в сигаретках, а морская трава. Но курить можно. Конечно, против наших — дерьмо, особенно против махорки, что нам до войны выдавали. Помните, «Гродненскую»? Ух, махорка была! Потянешь — слезу выдавливала.
— Говорите, до войны служили?
— Так точно.
Донцов взял немецкую сигарету, повертел перед глазами, отдал назад.
— Спасибо, не курю. Просто так, любопытно.
— Значит, в Сухуми, товарищ командир? — не умолкал солдат. — Дело! Вчетвером мы туда за милую душу доберемся! — и, покосившись на носилки, с сожалением добавил: — Вот только помочь не могу. Разве одной рукой?..