Рассказы

А вы, когда будете заняты едой, не сможете вставлять свои замечания. Поверьте, это будет великолепно.

– Ну что же, вам видней, – пролепетал мэр.

Оскар Мальвуазен хлопнул в свои костлявые ладони. Господин Богас с большой осторожностью устроился на стуле и принялся грызть сырые овощи, которые поставил перед ним 191 Анри Труайя Портрет лакей в белых перчатках. Между тем пока господин Богас изо всех сил жевал морковь и стебельки пахучего укропа, Оскар Мальвуазен в том же малиновом халате разгуливал из по мастерской.

– Я решил поселиться здесь, так как люблю уединение, свежий воздух и яркое солнце. Я художник.

– Вот оно что! – пробормотал господин Богас, – живопись – прекрасная вещь! Стоит попасть в ее сети и уже не вырвешься. Я знаю одного художника-мариниста, так он без конца рисует алые паруса на синем море.

Оскар Мальвуазен наморщил нос и продолжал, тихо посмеиваясь:

– То, о чем вы говорите, никакая ни живопись. До сих пор всякие бездари из сил выбивались, чтобы изобразить вещи и живые существа такими, как они есть. Эти мазилы рисовали бутафорию, забыв о самой сути.

– О самой сути?

– А как же! – вскричал Мальвуазен. – Скажите, господин мэр, что вы считаете более важным: ваше тело или душу?

Изумленный господин Богас не знал, что ответить. Оскар Мальвуазен хлопнул его по спине:

– Самое главное – ваша душа, тысяча чертей!

– Ну конечно же, тысяча чертей, – согласился мэр.

– Но, несмотря на это, каждый художник, который взялся бы писать ваш портрет, упрямо пытался бы воспроизвести только вашу материальную оболочку.

Последнее выражение неприятно поразило господина Богаса. Его еще никогда не называли материальной оболочкой. Сначала он собирался обидеться. Но сразу же подумав, что такой философской беседе свойственна некоторая вольность выражений, он только вздохнул:

– Ну-ну! Вы хватили через край!

– Я же, – продолжал Оскар Мальвуазен, – изображаю не тело, а душу. Мне достаточно только дважды взглянуть на мою модель, и я вижу ее насквозь: я проникаю сквозь кожу, кости и волосы. Я иду дальше ощутимого. Я вижу больше того, что передо мной в ту минуту.

Лицо, расцветающее на моем полотне, отображает, конечно, не будничную внешность модели, а ее совесть, ее суть, понимаете?

– Конечно, – наугад согласился мэр.

– А вы не хотели бы мне позировать?

– Но я же. . .

Оскар Мальвуазен позвонил. Появились двое слуг и быстро убрали со стола. Вскоре господин Богас уже сидел в кресле на колесиках, лицом к слепящей лампе, свет которой резал глаза.

– Я хотел бы украсить стены мастерской величественными фресками. Я заполню ими всю комнату. А на той стене, что в глубине, в самом центре я хочу как можно точнее изобразить вас или хотя бы вашу душу.

– Неужели это так необходимо? – забеспокоился господин Богас.

– Так вы отклоняете мое предложение?

– Нет. . . Я благодарен вам за честь. . . Но. . . не кажется ли вам. . . что учитывая мое служебное положение. . .

– Но Франциск I позировал же Клуэ. Наполеон – Давиду. Генрих VIII – Гольбейну. . .

– Все это так, – согласился господин Богас. – Но, простите, что именно вы собираетесь рисовать?

– Вашу душу! Вас это смущает?

Господин Богас ответил с затравленным видом:

– Никак нет. Я к вашим услугам, – Вот и хорошо. Вы будете позировать недолго. Час, не больше. Жорж, подай угольные карандаши и кисти. . .

Лакей принес все необходимое, и Оскар Мальвуазен принялся рисовать портрет мэра, которому надлежало украсить большую панель в глубине зала. Ослепляющий свет лампы мешал господину Богасу следить за движениями угольного карандаша на белой стене. Он видел лишь, как Оскар Мальвуазен подходил к стене, потом отскакивал от нее, наклонялся, чтобы подправить какую-то линию, а затем порхал по комнате, и его малиновый халат величественно реял за ним. Иногда художник чуть не задевал несчастного мэра полой своей одежды. А то вдруг он клал руки ему на плечи и вперивал свой инквизиторский взгляд в большие слезящиеся глаза мэра.

– Я вижу, вижу, – бормотал Оскар Мальвуазен, – я различаю, чувствую, улавливаю, хватаю и вытаскиваю на поверхность, выворачиваю наизнанку и выпускаю на свободу все внутреннее, тайное, красное, греховное, существенное и постыдное. . .

– Прошу вас, не надо! – умолял господин Богас.

Оскар Мальвуазен вынул из кармана яблоко и съел его с жадностью. Зернышки он выплюнул на пол. Ноздри его раздувались. Он походил на хищника. Господин Богас печально вспоминал свой удобный домик, в котором его ждали жена и двое детей. Ему казалось, будто этот безжалостный чужак его раздел, обесчестил, изнасиловал. Будто этот жгучий взгляд отбрасывает его муниципальную перевязь, портфель, его политические убеждения, поддержку избирателей, общие фразы его выступлений и даже сам смысл его жизни! Словно он с каждой минутой становится все беднее и в конце концов должен остаться только с тем мизером –

своей душой. Он вздрогнул.

– Мсье, мсье, я устал, – закричал он.

– Молчите! – оборвал его Мальвуазен.

Он схватил кисти и теперь крупными мазками наносил краску на белую стену. И взявшись за краски, он продолжал свои дьявольские прыжки. Борта халата реяли за ним, как красные крылья. От яркого света лампы над его лысиной стояло какое-то огненное сияние. Кисти танцевали у него в руках, как каминные щипцы. Пробили часы.

– Еще несколько минут! – сказал Оскар Мальвуазен. – Если бы вы знали, как вдохновляете художника!

В два часа ночи он отбросил кисти и вытер лицо оранжевым носовым платком. Господин Богас, у которого тело одеревенело от неподвижного сидения, не осмеливался подняться или пошевелить рукой.

Оскар Мальвуазен взял его за руку и подвел к фреске. А потом, направив лампу на стену, весело вскричал:

– Имею честь отрекомендовать вам господина Богаса, мэра Терра-ле-Фло.

Господин Богас от удивления разинул рот и чуть не упал.

На стене прямо перед собой он увидел какое-то ужасное звериное лицо с темно-фиолетовой кожей и налившимися кровью глазами. Рыжая прядь, как слизняк, свисала на лоб урода. Из мерзко искривленного рта текла слюна.

– Но. . . но. . . это же не я! – простонал господин Богас.

Конечно, господин мэр никогда не считал себя красавцем. Он прекрасно знал, что лоб у него слишком низкий, лицо слишком красное, а усы слишком уж топорщатся. Но что все эти незначительные изъяны в сравнении с этими омерзительными чертами, которыми его наделила кисть художника!

– Такой реакции я ожидал, – сказал Оскар Мальвуазен. – Вы себя не узнаете?

– Нет, мсье! – ответил господин Богас с укоризной.

И он застегнул пиджак, давая понять, что его оскорбили.

– Жаль, – продолжал Оскар Мальвуазен. – Хотя могу уверить вас, что сходство поразительно. Конечно, я не изобразил вашу телесную оболочку. . .

Опять эта телесная оболочка! Господин Богас решил, что самое время рассердиться.

– Я запрещаю вам говорить о моей телесной оболочке! – вскричал он.

– Тогда поговорим о вашей душе. Ведь это ваша душа, которую я узрел силой чудесного гипноза. . .

– Это моя душа?

– А чья же?

Господин Богас прямо посинел от бешенства. На какое-то мгновение он даже стал похож на свой портрет. А потом закричал:

– Мсье, во имя занимаемого мной положения, которое вам следует уважать, я приказываю немедленно стереть это безобразие и извиниться передо мной, как того требуют обстоятельства.

Ничуть не тронутый этими словами, Оскар Мальвуазен подошел к портрету, насвистывая.

Господин Богас не сводил с него глаз. Вот художник макнул кисть в желтую краску, чуть коснулся стены, и над портретом венком расцвела надпись. Мэр с ужасом прочитал слова, которые отныне должны были украшать его изображение:

«Душа господина Богаса, мэра селения Терра-ле-Фло».

– Вы сопляк! – взревел господин Богас.

– Потом, потом скажете мне все по справедливости, – примирительно сказал Оскар Мальвуазен.