Страница 25 из 31
В донесениях с фронта сообщалось: «Положение офицеров невыносимо тяжело по-прежнему. Атмосфера недоверия, вражды и зависти, в которых приходится служить при ежеминутной возможности нарваться на незаслуженное оскорбление при отсутствии всякой возможности на него реагировать, отзывается на нравственных силах офицеров тяжелее, чем самые упорные бои и болезни»{424}. Постоянными стали явления, когда позиция оборонялась одними офицерами, а толпы солдат митинговали в тылу{425}.
Месяц спустя после Октябрьской революции 30 ноября большевиками было принято «Временное положение о демократизации армии», по которому офицерские чины, знаки отличия и ордена упразднялись. 16 декабря был опубликован декрет «Об уравнении всех военнослужащих в правах», провозглашавший окончательное уничтожение понятия офицерского корпуса, а также декрет «О выборном начале и организации власти в армии» по которому власть переходила к военно-революционным комитетам, вводились выборы командного состава. «Это, – по словам Волкова, – вызвало новый подъем озлобления против офицеров…»{426}
Наглядно отношение офицерского корпуса к этим указам показывает высказывание одного из лучших его представителей, принявшего советскую власть ген. М. Бонч-Бруевича: «Человеку, одолевшему хотя бы азы военной науки, казалось ясным, что армия не может существовать без авторитетных командиров, пользующихся нужной властью и несменяемых снизу… генералы и офицеры, да и сам я, несмотря на свой сознательный и добровольный переход на сторону большевиков, были совершенно подавлены… Не проходило и дня без неизбежных эксцессов. Заслуженные кровью погоны, с которыми не хотели расстаться иные боевые офицеры, не раз являлись поводом для солдатских самосудов»{427}.
На это время приходится и наибольшее число самоубийств офицеров (только зарегистрированных случаев после февраля было более 800), не сумевших пережить краха своих с детства усвоенных идеалов и крушения русской армии{428}. Верховному главнокомандующему Красной армией Н. Крыленко пришлось 12 декабря срочно издать приказ о нераспространении «демократизации» на штабы и управления, но это уже помочь не могло.
Политика большевиков в отношении офицеров была не столько продолжением прежних реформ Временного правительства и эсеро-меньшевистских Советов, сколько их логичным завершением. Завершением развала армии, начавшегося задолго до них. Остановить его не смогли ни царское, ни Временное правительство, у относительно небольшой кучки большевиков не было для этого ни сил, ни времени тем более.
Тем временем стихийные убийства офицеров все более приобретали характер поголовного истребления. Пример дают впечатления, с которыми сталкивались очевидцы почти на всех железных дорогах ноября-декабря 1917 г.: «Какое путешествие! Всюду расстрелы, всюду трупы офицеров и простых обывателей, даже женщин, детей. На вокзалах буйствовали революционные комитеты, члены их были пьяны и стреляли в вагоны на страх буржуям. Чуть остановка, пьяная озверелая толпа бросалась на поезд, ища офицеров (Пенза-Оренбург)… По всему пути валялись трупы офицеров (на пути к Воронежу)…»{429}.
В апреле, когда немцы занимали Крым, некоторые уцелевшие офицеры, которым было невыносимо сдавать корабли немцам, поверив матросам, вышли вместе с ними на кораблях из Севастополя в Новороссийск, но в пути были выброшены в море. «Все арестованные офицеры (всего 46) со связанными руками были выстроены на борту транспорта, один из матросов ногой сбрасывал их в море. Эта зверская расправа была видна с берега, где стояли родственники, дети, жены… Все это плакало, кричало, молило, но матросы только смеялись. Ужаснее всех погиб штабс-ротмистр Новицкий. Его, уже сильно раненого, привели в чувство, перевязали и тогда бросили в топку транспорта»{430}.
Смешанные чувства долга, чести, мести за погибших товарищей, обреченности и отчаяния выковывали идеологию главной движущей силы Белого движения – офицеров-добровольцев[24]. Эта идеология сводилась в сущности к выполнению своего воинского долга перед страной. Воинский долг с внешнего противника распространился у них на внутреннего, который, по мнению добровольцев, вел страну к хаосу и развалу, к поражению во внешней войне.
Для офицеров разгоравшаяся разрушительная анархия была вызовом их доведенному до инстинкта долгу защиты отечества, связанному с чувством самопожертвования.
Наиболее близким и понятным политическим противником для офицеров были большевики, открыто призывавшие «воткнуть штыки в землю», что было прямым вызовом офицерскому долгу. Большевики поддерживали стихийное стремление масс к миру, а эти массы уже чинили убийства и насилия над офицерами. В результате большевики стали для офицеров неким собирательным образом врага, объединявшим в сущности всю солдатскую и народную массу, не желающую продолжать войну и требующую невнятных социальных перемен, выражавшихся на том этапе развития в виде анархии. Для офицеров любой, кто выступал против продолжения войны или отказывался подчиняться, становился большевиком.
Офицеры не вдавались в глубокие рассуждения и принимали внешнюю сторону революции за ее суть. И это была роковая ошибка, как для них, так и для страны. Керенский в этой связи замечал: «Офицерам следовало постараться понять, почему солдат, радуясь краху военной системы, мстит своим непосредственным командирам… Не стоит все сваливать на злую волю отдельных людей или на пропаганду, настроившую солдат против офицеров. Это действительно сыграло свою роль, но это не основная причина, даже не вторичный фактор эксцессов»{431}.
«Командование утратило авторитет задолго до революции, – пояснял свою мысль Керенский, – даже задолго до войны, благодаря самой системе военной администрации. Не революция, а самодержавие, страшно боясь потерять свою единственную опору – армию, превратило ее в полицейскую организацию…»; «нигде в России пережитки крепостничества не чувствовались так сильно, как в повседневной рутине казарменной жизни», «под покровом полуфеодально-полупатриархальной системы шла глухая борьба солдат с командирами, накапливалась ненависть, уничтожавшая последние остатки авторитета». «В армейских рядах накопилось чересчур много обид, гнева, ненависти к командирам; в преступлениях режима винили наименее виновных»{432}.
Офицеры олицетворяли собой силу или, говоря словами С. Витте, «престиж силы»{433}, на которой держалось все здание российской империи, и вместе с тем вековое порабощение крестьянства, сохранение его в нищете и невежестве. Наиболее ярко и отчетливо для крестьян эта сила проявилась при подавлении армией революции 1905 г. Как только военной разрухой этот «престиж силы» оказался поколеблен, крестьяне, одетые в солдатские шинели, решили, что настал их час освобождения, на пути которого стояли остатки этой былой силы. Радикализм их настроениям придавало сохранившееся, на подсознательном уровне, чувство мести к угнетателям (выразившимся во время войны в офицерах) за века рабства.
Примером здесь могут служить хотя бы воспоминания шефа жандармов А. Бенкердорфа, относящиеся к временам Николая I: «Военные поселяне, возбуждая друг друга, дали волю своей ненависти к начальству и бросились с яростью на офицеров и врачей. Все округи огласились общим воплем, требовавшим смерти офицерам…, всякий кто не мог спастись от них скорым бегством, был беспощадно убиваем…»{434}
424
Донесение генкварта Северного фронта, 27.10.1917. (В кн. Революционное движение в русской армии, 27.02. – 24.10.1917, М., 1968, с. 551 (Волков С. В…, с. 33)
425
Волков С. В…, с. 33.
426
Волков С. В…, с. 47.
427
Бонч-Бруевич М. Д. Вся власть Советам. М., 1957, с. 227–228 (Волков С. В…, с. 48)
428
Волков С. В…, с. 48.
429
Нестерович-Берг М. А. В борьбе с большевиками. Воспоминания, Париж, 1931, с. 52–53 (Волков С. В…, с. 58)
430
Кришевский Н. В Крыму (1916–1918 г.) // АРР. XIII, с. 108 (Волков С. В…, с. 61–62)
24
Для многих офицеров выбор этот был далеко не однозначен. Тяжесть моральных мук офицерства описана в «Белой гвардии», «Днях Турбиных», «Беге» М. Булгакова, «Хождении по мукам» А. Толстого, «Тихом Доне» М. Шолохова, «Между белыми и красными» Э. Двингера и т. д.
431
Керенский А. Русская революция…, с. 148–149.
432
Керенский А. Русская революция…, с. 138, 141, 147.
433
Витте С.Ю…, т. 2, с. 65, 66.
434
Портфель графа А.Х. Бенкердорфа. Мемуары шефа жандармов. (в сборнике: Николай I. Муж. Отец. Император. М.: СЛОВО/SLOVO, 2000. с. 360, 361).