Страница 48 из 54
Скоро всё было кончено. Тело Сергея Емельянова, привязав к нему камень, бандиты бросили в озеро.
Он был мёртв, а на земле о нём думали, как о живом. Директор МТС звонил в облсельхозснаб и обещал прислать за запчастями механика Емельянова. Учётчица Вера Богданова, попудрив перед карманным зеркальцем нос, нетерпеливо поглядывала на дверь: вот-вот он войдёт в контору, весёлый, свежевыбритый, в бушлате и неизменной мичманке, сидевшей на его большой голове как-то особенно лихо. Родители ждали его к завтраку. Встал человек ни свет ни заря и ушёл. Зачем, куда — неизвестно. Так было чуть ли не каждый день, они привыкли к этому и не расспрашивали сына.
Известно, целый день на работе, иной раз и вечером задержится: дело молодое, погулять надо. Не пришёл к завтраку, ждали к ужину. И так ждали изо дня в день.
Лейтенант Гуров думал о том, что обязательно съездит в Ликино и погостит у Емельянова.
А часы, заведённые Сергеем с вечера, тикали в кармане убийцы.
Он лежал мёртвый на дне озера, но ещё участвовал в жизни.
…От озера Кирилл Спиридонович вёл племянника через заросли, минуя тропу. Больше всего он опасался попасть людям на глаза.
Вот и Старая мельница.
Они вошли в избу.
Кирилл Спиридонович перекрестился в угол.
— Слава богу, кажись, никто нас не видал. Как же теперь, Проша? Ведь его, поди, хватятся, искать начнут. Уж я пойду от греха…
Прохор удержал его за рукав.
— Погоди, дядя! Мне тут тоже оставаться ни к чему. Делов мы с тобой натворили таких, что надо сматываться. Ну-ка, сядь к столу.
Кирилл Спиридонович послушно сел на лавку. Прохор выложил на стол документы и вещи Емельянова.
— Дело такое, дядя. Документы, как видишь, у меня есть. — Он полистал паспорт. — Фото заменить — умеючи пара пустяков. Теперь я Сергей Емельянов. Так-то. Но без денег мне не долго гулять — поймают…
— Проша, милый, нет у меня денег, — проникновенно приложив к груди руки, с каким-то нутряным стоном сказал Кирилл Спиридонович.
— Денег нет, так золото есть, — спокойно настаивал Прохор.
Он неожиданно улыбнулся, присел на лавку рядом со стариком, обнял его за плечи, заговорил тихо, вкрадчиво:
— Дядя Кирилл, вот ты, наверное, думаешь: «Ишь, разбойник, ограбить дядю хочет…» А ведь я тебя люблю, ведь ты мне за отца родного был… И не попросил бы я у тебя ничего, сам бы тебе дал за твою доброту, да выхода другого нет. К кому я пойду, кто поможет?.. Опять и то возьми в расчёт: ведь как-никак я тебя выручил, хозяйство твоё на себя взял, а ты в сторонке остался. Ведь по твоей же милости теперь будто волк от людей скрываюсь… Прогони ты меня тогда, жил бы, как все люди.
Молчал Кирилл Спиридонович, натужно думал. «Всё правильно говорит Прошка… Стало быть, отдать ему часть золота?.. Наживал, наживал, изворачивался, хитрил, сил сколько положил, а теперь возьми да отдай? Кабы было ради чего… А то ведь так, без пользы пропадёт золотишко. Ведь как ни крутится Прошка, с деньгами ли, без денег ли, а не миновать ему НКВД. «Откуда, — спросят, — золото?» — «Дядя дал…» И меня возьмут под микитки… Нет, нет — и никаких…»
Кирилл Спиридонович сделал обиженное лицо.
— Спасибо, племянничек. Моей добротой меня же и попрекнул. Да нешто я тебя неволил хозяйство-то брать? Или языка не было отказаться?
— Знал ты, что не откажусь, — по-прежнему мягко проговорил Прохор. А в глазах его появилась давешняя нагловатая весёлость, улыбка словно заледенела на потемневшем лице. — Да и от доброты ли ты мне хозяйство-то подарил? Ну-ка, скажи, зачем ты это сделал?
— Известно, по христианству…
Прохор засмеялся, похлопал дядю по плечу.
— Полно городить-то! По христианству… На его глазах человека убили, он бровью не повёл, а туда же — по христианству… Нет, дядя, нутро у тебя не то… Понял я всю твою хитрость, да поздно… Знал ты, к чему дело шло, и сделал мне подарочек, чтобы от себя беду отвести. Не хотелось тебе страдать за хозяйство, потому что есть у тебя золото, и на него ты можешь десять таких хозяйств купить. А я глуповат был да и жаден… Твоим хлебом кормился — известно.
«Ишь ты, говорит, как по книжке читает… Словно бес ему в ухо нашёптывает… А я ещё сдуру-то пожалел его… — тоскливо думал Кирилл Спиридонович. Ему захотелось сбросить с плеча большую горячую руку племянника. — Да что это я перед ним трясусь-то? Да кто он такой? Беглый каторжник. Ишь ты, золото ему подавай. Врёшь, брат… Не ты наживал».
Старик встал, выпрямился, важно погладил бороду.
— Ну и я тебе скажу, дорогой мой племянник Прохор Иваныч. Много ты тут наболтал, да всё без дела. Ни золота, ни денег у меня нет, а то бы не сидел я в колхозе-то. Мог бы, чай, понять. Чем другим — пищей там, одежонкой помогу по-родственному, а насчёт остального — не взыщи. На том счастливо оставаться!
Он пошёл к двери.
— Сядь! — услышал за спиной глухой, угрожающий голос Прохора.
Кирилл Спиридонович остановился, медленно обернулся, чувствуя, как нарастает в сердце злоба.
— Сядь, — с деревянным спокойствием повторил Прохор, не отводя нагловатого, весёлого, будто хмельного взгляда от бледного лица дяди.
Кирилл Спиридонович опустился на лавку. Чувствовал себя так, словно его весь день цепами молотили. Хотел утереть вспотевшее лицо, но платка не нашёл. Торопливо вывернул карманы — нет платка. Хороший был платок, покойница супруга вышила перед смертью. Все, кто видел платок в руках Кирилла Спиридоновича, непременно восхищались узорами, мастерством вышивальщицы. Поэтому старик всегда носил его при себе…
— Проша… — Старик боком повалился на лавку.
Прохор подбежал, сильно тряхнул его, посадил.
Лицо у старика пожелтело, оплыло книзу. Тусклые глаза смотрели в одну точку.
— Эй, дядя, брось!.. В игрушки со мной играть вздумал?
В голосе Прохора послышалось раздражение.
Кирилл Спиридонович глубоко вздохнул, дёрнул ворот рубашки.
— Проша… — зашелестел его голос. — Беда-то какая! Платок потерялся. Коим кровь-то вытирал… Вся деревня его знает… Найдут… О господи!
— Где потерял?
— Не знаю… Память отшибло… Начисто…
Прохор постоял над ним, что-то соображая.
— Так, так, так… Ну спасибо тебе, дядя! Выходит, мой грех на свою душу взял. Платок, понятно, найдут. Пустят собаку и найдут. И тогда каюк тебе. Бывший кулак убил коммуниста. Расстреляют без разговоров…
Он отвернулся от старика.
— Можешь идти. Ты теперь человек конченый.
Кирилл Спиридонович сидел недвижимо. По лицу ползли слезы. Настоящий страх, страх ледяной, ломающий волю, Кирилл Спиридонович почувствовал сейчас. Ясно, до мелочей, возникла перед глазами картина. Собака несёт в пасти его платок… Вот он уже в руках у милиционера. Кругом столпились колхозники. Голоса: «Локотникова платок! Жена ему вышивала! Вишь, в крови! Стало быть, он Серёжку Емельянова убил!»
Сейчас же пойти, разыскать платок. Да где? Он даже не помнит, когда руки вытирал. То ли когда несли к озеру, то ли после, как к мельнице шли. Если бы ещё по тропе шли, а то ведь через кусты ломились… Ищи теперь…
Кирилл Спиридонович плакал впервые с тех пор, как умерла жена. Что же теперь?.. Дрожать изо дня в день, как зайцу под кустом, ждать, пока не возьмут за шиворот? А может, пойти, признаться во всём? Может, и простят… Нет, не простят. Другое, видно, надо… Сниматься с родных мест да бежать куда глаза глядят. И тут старик услышал до странности спокойный и даже весёлый голос Прохора:
— Дашь денег?
— Дам.
— Значит, есть они у тебя?
— Есть.
— В золоте?
— В золоте. Червонцы царской чеканки.
— Дашь триста монет?
Глаза у старика просветлели, выпрямилась спина. Сумма, названная племянником, ударила ему в голову, подобно нашатырному спирту, заставила очнуться. Подумал, сказал:
— Дам триста, что с тобой будешь делать, всё-таки вместо сына ты мне.
— Больно легко соглашаешься. Обмануть задумал? — поигрывал бешено весёлыми глазами Прохор.