Страница 68 из 81
Тогда что же мог означать допрос Броха и Шнейдера? Капитан встретил Шнейдера, когда тот возвращался от Бруннера. Шнейдер был вне себя от злости и проклинал гестаповца.
— Эта скотина провоцировал меня, принуждал говорить неправду… — И только выпив рюмку коньяка, Шнейдер взял себя в руки. Сообщил, что Бруннер интересовался, при каких обстоятельствах он познакомился с Эдит Ляуш, а когда Шнейдер рассказал ему историю об ограблении и убийстве жены и ребенка гауляйтера, Бруннер сразу изменился, не стал больше ничем интересоваться и прекратил допрос.
— А каким образом Бруннер принуждал вас говорить неправду? — спросил Клос.
— Он задал мне вопрос: встречался ли я когда-нибудь с фрейлейн Ляуш после ее выезда из этого города в сорок первом году? Я ответил чистую правду: только в последнюю новогоднюю ночь у капитана Клоса. Он располагает данными о нас из служебной картотеки. На основании сведений о службе фрейлейн Ляуш и моей Бруннер пришел к заключению, что в сорок третьем году мы в одно время были в Киеве. Может быть, действительно, это было так, но я не имел понятия, что и она в это время была там…
«А если Бруннер подозревает капитана Шнейдера в каком-нибудь нечистом деле и об этом стало известно Эдит, и поэтому он пытался ее убить? Неправдоподобно, хотя теоретически возможно», — думал Клос, поднимаясь по широкой лестнице здания, в котором работал Бруннер.
— Наконец-то Ганс, — вставая из-за стола, произнес Бруннер. — Не мог тебя дождаться, дружище. Представь себе, только что звонил к тебе на квартиру и был приятно удивлен, услышав нежный голос какой-то девушки, которая сказала, что ты пошел ко мне. Поздравляю тебя, Ганс. Только жаль, что ты раньше мне не сказал, что у тебя будет твоя возлюбленная. Возможно, что я отговорил бы тебя от этого. С возлюбленными всегда столько хлопот, Ганс. Поверь мне, старому, опытному холостяку.
— Ты пригласил меня, чтобы поговорить об этом?
— Садись, садись, дружище. — Это совсем не праздный разговор. Я не намерен шутить, Клос. Поверь, можешь иметь неприятности с этой девушкой. А я знаю, что ты не любишь их…
— Дай мне сигару, Герман, у тебя они всегда добротные — настоящие гаванские.
— Что ты хочешь этим сказать, Ганс? — скривившись, процедил сквозь зубы Бруннер.
— Ничего, — ответил капитан. — Просто во время серьезных разговоров люблю курить сигары. А прежде чем ты начнешь разговор со мной, может, пожелаешь сообщить о результатах следствия по делу покушения на жизнь телефонистки Эдит Ляуш? Вопрос приватный, спрашиваю на правах кузена и… — понизил он голос, — ее нареченного.
— Вот об этом я и хотел предупредить тебя, Ганс. Ты совсем не знаешь, что делается вокруг тебя. Умоляю тебя, ради нашей дружбы, оставь в покое эту девушку. О твоей связи с ней все останется между нами. Об этом больше никто не должен знать. Но и ты со своей стороны не должен давать повода к сплетням. Советую тебе прекратить связь с Эдит Ляуш.
— Не понимаю, Герман, говори яснее.
И тогда Бруннер приказал привести схваченного партизана. Прежде всего Клосу в глаза бросилось то, как одет этот человек. Лысеющий мужчина был, как ни странно, в чистой сорочке и непомятом костюме. И никаких следов гестаповских допросов. Клос не раз видел жертвы гестаповцев после допросов в этом здании и в бессильной злобе сжимал кулаки. А этот «партизан» совсем не был похож на тех, кого ранее здесь видел Клос. Он подумал, что Бруннер совершил непростительную для него ошибку. А когда выслушал показания этого человека, настолько гладкие, что было ясно — они заранее подготовлены и вызубрены, то разгадал всю игру Бруннера. Дело о взрыве на железной дороге, как видно, мало интересовало гестаповца. Мнимый партизан выдавал себя за адъютанта командира партизанского отряда Бартека.
Когда Клос попросил описать внешность Бартека и тот сказал: «блондин», то капитан понял, что имеет дело с провокатором. Бартек на фотографиях и в объявлениях о розыске «бандита», расклеенных немцами, был блондином, но вот уже более года, как у него крашеные черные волосы. Суть показаний Васяка, по кличке Гжмот (так назвался задержанный), была совсем в ином. Васяк утверждал, что Бартек собирался встретиться с женщиной, которая сотрудничает с большевистской разведкой. Эта женщина, конечно, молодая и недавно приехала в этот город, в котором бывала раньше. Именно тогда она была завербована, а сейчас работает где-то в местной немецкой администрации. Васяк назвал даже имя этой женщины. Клос усмехнулся: имя ее, конечно, Эдит. Спектакль Бруннера с «партизаном» — грубая фальшивка.
Попросив увести Васяка, Клос сел напротив Бруннера и, не говоря ни слова, взял вторую сигару. Курил молча. Он понимал игру Бруннера. Ему не хватало только одного немаловажного элемента в этой игре. Он вспомнил события новогодней ночи и один пустяк, на который до этого как-то не обратил внимания. Бруннер подошел тогда к Эдит и вдруг неожиданно уронил рюмку. Когда он неуклюже наклонился, чтобы собрать осколки, руки его дрожали. Все подумали, что Бруннер изрядно пьян. Теперь Клос понимал: Бруннер узнал тогда Эдит и она вспомнила его. Это и было последним звеном загадки. Так вот почему Эдит не хотела сказать Клосу о своем открытии и о том, что случилось тогда в доме гауляйтера! Ее это открытие тяготило, она не допускала и мысли, что офицер гестапо и есть тот бандит и убийца, которого она заметила в ту роковую ночь у квартиры гауляйтера. И еще одно: неожиданная гримаса на лице Бруннера, когда Клос обратил внимание на добротные гаванские сигары, которые всегда курит штурмбаннфюрер. Видимо, и в этом кроется какая-то загадка.
— Ну и что скажешь теперь? — самодовольно прищурив глаза, спросил Бруннер, отгоняя рукой голубоватый дым.
— Что ж, услуга за услугу, — усмехнулся Клос. — Только что ты меня предостерегал, теперь я вынужден предостеречь тебя. Представь себе, что идёт Бруннер по дороге и видит что-то похожее на яйцо, такое беленькое, кругленькое. Берет его, а оно вдруг взрывается и отрывает ему руку. Это, как ты понимаешь, Бруннер, граната!.. Помни, я предостерег тебя, дружище. Лучше не дотрагивайся, а то можешь сильно пострадать. Надеюсь, ты понял меня.
— Но я не могу оставить без внимания признание этого партизана, — проговорил Бруннер.
— Можешь продиктовать ему другое признание, такое же «достоверное», как и это. Думаю, что этот тип долго не проживет.
— Я надеялся, Ганс, что ты будешь на моей стороне, но, как вижу, ошибся. Хочешь выступить против меня?
— Меня не интересует антипатия, которую некоторые питают к блондинкам. Но предупреждаю, не делай легкомысленного шага. Помни о яйце, которое может взорваться в руках. Вот и все, дружище Бруннер. Позволь взять еще одну сигару на дорогу. Они действительно превосходны и не каждому немецкому офицеру по карману. — Клос решил добить Бруннера. Напоминание о сигарах должно звучать для гестаповца так: подобные сигары во время войны доходят в цене до астрономических размеров, и нужно быть очень богатым человеком, чтобы позволить себе курить их. Именно это хотел сказать Клос. Штурмбаннфюрер Бруннер должен понять, что эти слова касаются его.
11
В квартире Клос застал Курта за стиркой занавесок, которые с тех пор, как Клос поселился здесь, никто никогда не стирал, но ни он, ни Курт не видели в этом особой необходимости.
— Фрейлейн поручила, — ответил Курт на вопросительный взгляд своего командира.
Ординарец отдал Клосу записку, оставленную Эдит. Она сообщала, что будет на дежурстве до полуночи и надеется, что Клос навестит ее. Он хотел пойти к ней сразу же после обеда, принесенного Куртом из казино, но внезапно был вызван в штаб, где почти до десяти часов вечера пришлось просидеть над картой — необходимо было нанести доставленные недавно авиаразведкой данные о концентрации русских войск на Висле.
И уже в пути, переходя через железнодорожную насыпь, задумавшись и чуть не попав под маневровый паровоз, капитан увидел, что оказался на том участке железной дороги, где намечалось провести партизанскую диверсию. Он посмотрел в ту сторону, боясь увидеть что-нибудь непредвиденное, грозившее сорвать операцию, но все говорило о том, что немцы ни о чем не догадываются. Охранник спокойно прохаживался у шлагбаума возле переезда, где пролегали рельсы двух железнодорожных линий, ведущих в сторону фронта.