Страница 5 из 81
Шульц кивнул кельнеру, который тотчас же подал на подносе рюмку коньяка. Гестаповец не дотронулся до нее.
— Не понимаю! — Клос решил, что будет лучше всего, если он пренебрежет вопросами Шабе. — Фрау Келд вышла из дому около шести тридцати, а сейчас уже десять минут одиннадцатого. Могла зайти к своей подруге или…
— Нет, — резко прервал его Шабе. — Вы тоже что-то подозревали… Расспрашивали привратника…
— Она не пришла на свидание, — рассмеялся Клос. — Немного ревновал… Хотел знать, кого она предпочла мне…
— И поэтому вы спросили привратника, люди в черном «мерседесе» были в штатском или в форме?
— Именно поэтому.
— Что вы делали потом?
— Ничего. Прогулялся по улицам города, наконец пришел вот сюда… И все-таки я не понимаю…
— Не будем играть в жмурки, господа из абвера, — резко сказал Шабе. — Ингрид Келд должна была вернуться домой не позднее девяти вечера…
— Может быть, она пригласила и вас?
— Обер-лейтенант Клос, вы слишком много себе позволяете! Ингрид Келд нужна не мне, а рейху. Этого достаточно?
— Вполне, — ответил Клос. — Она ваш человек. С этого и следовало бы начать.
Шабе ударил кулаком по столу. Маска спокойствия спала с его физиономии.
— Пренебрегаете нами? Но если только вы увели из-под нашего носа эту девушку…
— Разрешите, господин штурмбаннфюрер, — шепнул Шульц, — доложить об этом подозрении адмиралу…
— Можете докладывать кому хотите!
— Успокойся, Шульц, — вмешался Клос. — Что касается меня, то я готов помочь вам, господин штурмбаннфюрер…
— Достаточно того, что вы не будете нам мешать, — довольно грубо ответил Шабе. — А может, все-таки она пришла к кинотеатру и встретилась с вами?
Собеседники пристально посмотрели друг на друга. Клос спокойно закурил сигарету и потянулся за рюмкой.
— При случае я отвечу вам, — сказал он, — как отношусь к людям, которые оскорбляют меня. Может быть, господин штурмбаннфюрер думает, что я послал тех субъектов в «мерседесе» за Ингрид, чтобы они привезли ее ко мне на свидание?
Шабе встал:
— Рекомендую вам, господа офицеры, никому не говорить о нашей беседе. Непременно разыщем эту девушку, даже если нам будут помогать господа из абвера, — подчеркнул Шабе, поправляя пенсне жестом своего фюрера. — Они любят ночные рестораны. И встречаются здесь, видимо, совершенно случайно…
Шульц подозвал кельнера и заказал бутылку коньяка. Казалось, разговор с Шабе не произвел на него впечатления. Как только штурмбаннфюрер скрылся в дверях, капитан заговорил о двух девушках, которые сидели в одиночестве за столиком около окна, — миловидных, похожих друг на друга пухленьких блондинках со стройными ножками. Шульц предложил им вместе повеселиться: время было не позднее и возвращаться в свою холостяцкую квартиру ему еще не хотелось.
— Пока мы в Берлине, — заметил он, — нужно использовать все возможности. Что касается Ингрид, то оставим ее Шабе. Пусть поищет…
— Разреши взять твой мотоцикл? — попросил Клос.
— Зачем? — с удивлением и настороженностью спросил Шульц.
Клос предвидел такую реакцию: анализируя разговор со штурмбаннфюрером, он пришел к выводу, что гестапо не знает, где находится Ингрид. А Шульцу что-то известно. Может быть, очередная интрига между Канарисом и гестапо? Но чтобы люди абвера похищали агентов Кальтенбруннера — такого еще не случалось. В конце концов Клосу было все равно, на кого она будет работать: на Канариса или Гиммлера. В Берлине Клос не имел союзников, там у него были только враги.
— Зачем тебе мотоцикл? — повторил Шульц. — Решил сам разыскать свою очаровательную Келд?
— Все может быть…
— Послушай, Ганс… Советую тебе остаться, повеселимся с этими девушками, отлично проведем ночь… Ни одна женщина не заслуживает того, чтобы ради нее рисковать карьерой.
— Даже карьерой? Что тебе известно?
Шульц неестественно громко рассмеялся:
— Почти ничего, дружище. Честно говоря, я не знаю, где находится Келд… И думаю, разыскивать ее бесполезно.
— Так дашь мне мотоцикл?
— Ты ужасно упрям! Что ж, возьми, погоняй немного по улицам, успокойся и отправляйся домой спать. Свежий воздух будет тебе полезен. А об Ингрид Келд забудь. Раз и навсегда забудь…
4
Клос оставил мотоцикл на углу Бисмаркштрассе. Ночь была тихая, луна висела над Берлином, освещая руины некогда жилых домов, фантастические контуры разрушенный зданий. Он облюбовал удобный наблюдательный пункт у витрины шляпного магазина, двери которого теперь были наглухо забиты досками. С этого места хорошо просматривалась Альбертштрассе. Был виден дом, где жила Ингрид. Он насторожился, когда возле подъезда дома остановилась автомашина. Из нее вышел Шабе в сопровождении эсэсовцев.
Клос понимал: если бы он приехал немного раньше и проник, как намечал, в квартиру Ингрид, он захватил бы певицу в врасплох.
Недавний разговор с Бертой помог Клосу выяснить некоторые обстоятельства, касающиеся Ингрид. Берта оказалась значительно любознательнее и умнее, чем он предполагал. Клос застал ее в театре и пригласил в небольшое кафе, в котором в эту пору сидели только пенсионеры и влюбленные. Берте не нужно было долго объяснять, в чем дело. Усмехнувшись, она сказала, что господин Шабе из гестапо уже допрашивал ее. Клос объяснил ей, что опасается за Ингрид, спросил, не поможет ли она в розыске своей подруги… Он попросил Берту сообщить об Ингрид все, что она знала, и девушка охотно начала рассказывать:
— Ингрид за последнее время очень переменилась. Особенно после смерти Хейна. У них была настоящая любовь. В этом году, осенью, во время отпуска Кейтла, они хотели пожениться. Ингрид согласилась жить в Берлине, хотя мечтала увезти своего возлюбленного в Швецию, вырвать из когтей войны. Хейн был незаурядным музыкантом, и служба в армии тяготила его. Я знала его давно, — продолжала Берта, — еще до того, как он познакомился с Ингрид. Хейн учился в консерватории, подолгу задерживался на лекциях, вообще не хотел идти домой. Он был в ссоре с отцом, который занимал высокий пост в гитлеровской иерархии на Востоке. Хейн не хотел принимать помощь от отца, он был до конца честным и благородным человеком, из тех немцев, которые… Конечно, это не значит, что я во всем соглашалась с ним, — быстро проговорила Берта.
Клос подумал о том, что после войны трудно будет избавить таких людей, как она, от страха, боязни и подозрений.
— Когда Хейн приезжал из Польши в отпуск, — продолжала Берта, — он рассказывал невероятные вещи о тех немцах, которые бесчинствовали в оккупированной стране. Страшно было слушать. Теперь могу сказать, он замышлял даже бежать в Швецию. Потом замкнулся, как-то изменился, молчал и только с Ингрид оставался прежним. Выехал на пару дней в горы и вернулся отдохнувшим. Помню, как мы снова провожали его в Польшу. На вокзале Ингрид плакала, хотя это бывает с ней редко, она не любит слез, а когда поезд скрылся, неожиданно разразилась руганью и ругалась так громко, что я испугалась и хотела бежать. «Ненавижу вашу Германию, — кричала она, — ненавижу вашу войну! Хотите завоевать весь мир, а приносите всем людям, и даже своему немецкому народу, нечеловеческие страдания и мучения! Германия проиграет войну, будет уничтожена, и чем быстрее, тем лучше!»
Через несколько дней после отъезда его в Польшу было получено извещение, что Хейн погиб в Варшаве: убит поляками. Горе подкосило Ингрид, она очень любила его. Теперь она стала неузнаваемой. Ни на один день не прерывала своих выступлений, жила только театром. Уединялась в квартире Хейна и никого к себе не допускала. Потом выехала в Швецию, а когда снова вернулась летом в Берлин, то даже не позвонила мне. Я встретила ее случайно в ресторане, недалеко от зоопарка, она была в обществе офицеров СД и, кажется, господина Шабе. Пьяная подошла ко мне. «За смерть Хейна я должна отомстить, — с ненавистью сказала она, — и я это сделаю во что бы то ни стало. Мир подл и жесток. Лучше не питать иллюзий».