Страница 13 из 81
— Поехали! — громко крикнул он водителю.
2
Пан Пшетоцкий радостно улыбался, не зная, куда посадить Иоланту. Он решил, что старинное кресло, стоявшее в углу гостиной, у стены, на которой висели портреты предков хозяина дома, будет самым удобным местом для дорогой гостьи. Приподняв тяжелую латунную керосиновую лампу, он указал на кресло.
— Дай посмотреть на тебя, девочка моя. Когда же в последний раз видел тебя?.. Зося, — вспомнил он вдруг, — скажи там на кухне, чтобы приготовили что-нибудь для пани Кшеминьской на ужин… Садись, девочка моя. Устала с дороги? Ну как там в Кракове? Человек не видит света из-за этой проклятой войны, от страха носа не высунешь из этих четырех стен, даже в доме стало небезопасно…
— Что верно, то верно, дедушка, — прервала его Зося, вернувшись из кухни. — Уже готовится яичница для пани, сейчас принесут.
— Спасибо… Не помню, Иоланта, представил ли я тебе свою внучку. В такое тревожное время… отвыкли мы от гостей… Это Зося, Зося Латошек. — Он скривился нарочито: — Подумать только, дорогая пани, чтобы какую-то фамилию Латошек носила внучка польского шляхтича Пшетоцкого!
— Дедушка! — с упреком проговорила Зося, белокурая и голубоглазая семнадцатилетняя девушка. Ее нежная белая кожа была склонна мгновенно заливаться ярким румянцем, что придавало Зосе особое очарование.
— Рада познакомиться, — ответила Иоланта. — Отец мой часто вспоминал о вашей дочери, пане Елене, если не ошибаюсь.
— Не ошибаешься, девочка моя. Не знаю только, где она сейчас. С начала войны потерял ее и этого, как его… Латошека. Но довольно печальных воспоминаний! Зося, — он нежно поцеловал внучку в щеку, — прости старого склеротика… помнишь, я не раз говорил тебе о своем друге Генрике Кшеминьском, с которым мы в Вене в молодости проводили время? Гора с горой не сходится… Генрик поздно женился, любил холостяцкую жизнь, ой как любил, даже грех вспоминать при девушках. И поэтому у него такая молоденькая, чуть старше моей внучки, дочь. А моя Елена поспешила, — махнул рукой старик. Ему неприятно было вспомнить о неудачном браке своей дочери, но что было делать?..
Камердинер Ян принес на подносе тарелки с дымящейся яичницей и холодной закуской.
— Спасибо, но я совсем не голодна, — сказала Иоланта.
— Ешь, ешь, — потчевал старик. — В Пшетоке еще никто не ложился спать без ужина, а ты, девочка моя, с дороги. Пройти столько километров в такое время — это геройство. Рад, что Генрик не забывал обо мне. Пусть приедет в Пшетоку, вспомним молодость… Что у вас там за жизнь в закопченном городе? Голод… Но я рад, что хоть ты навестила старика.
— К сожалению, — сказала Иоланта, — я здесь долго не пробуду. Во всяком случае, не столько, сколько хотелось бы.
— И не думай об этом! Так быстро я тебя не отпущу. Отдохнешь, подышишь свежим воздухом, подкормишься деревенским хлебом. — Потом обратился к Зосе: — Уже поздно, займи нашу гостью, а я скажу Яну, чтобы приготовил комнату для паненки…
Девушки остались одни.
— Можем обращаться друг к другу по имени, — сказала Иоланта, — мы почти ровесницы. Как ты думаешь, твой дедушка меня не осудит, если я закурю?
— Кури смело, — ответила Зося и покачала головой, когда Иоланта поднесла ей маленький золотой портсигар. — Дедушка сам проверит, постелила ли тебе Марта постель и затопил ли Ян камин. Он переживает, что теперь никто не навещает нас, и очень рад гостям.
— Я таким его себе и представляла, — сказала Иоланта. — Помню его как в тумане… Столько времени прошло! Но я приехала не к нему. Не к нему, а к тебе, Зося.
— Ко мне? — удивилась девушка.
— Розмарин расцвел под окном, — сказала Иоланта, пристально глядя в глаза Зоси. — Не понимаешь?
— Я просто поражена. Не ожидала, что пани… что ты… — А потом добавила спокойно, но выразительно: — Это не розмарин, а барбарис.
— Все в порядке, — глубоко вздохнув, ответила Иоланта. — Я боялась, что ошибусь… Мне необходимо установить контакт.
— С кем? — спросила Зося.
— Ты же знаешь с кем. Зачем спрашиваешь? Я могу разговаривать только с доверенным лицом Бохуна.
— Сегодня уже поздно. Постараюсь завтра сообщить пану ротмистру…
— Так нельзя, Зося, — остановила ее Иоланта. — зачем ты раскрываешь его чин? Помни, что мы не должны говорить больше того, что нам известно. Если бы я попала в руки гестапо, то по твоей вине имела бы лишнюю информацию о доверенном лице.
— Но ты бы не выдала его гестапо!
— Не знаю, — ответила Иоланта. — Мы должны быть осторожными и лишнего не говорить. Одно слово может погубить человека, раскрыть всю подпольную организацию.
— Извини, — прошептала Зося. Она почувствовала, как ее лицо покрывается румянцем, и это еще больше обескуражило девушку.
— Глупенькая ты! — Иоланта нежно обняла Зосю. — Нечего передо мной извиняться. Знаю, что ты хотела как лучше. Мы с тобой пока еще необстрелянные солдаты, хотя у меня немного больше опыта. На те два года, — усмехнулась она меланхолично, — на которые я старше тебя. В этот момент вошел старик Пшетоцкий.
— Вижу, вижу, девочки подружились. Наконец-то Зося будет иметь подругу по своему возрасту. Мы живем на отшибе, на безлюдье, к нам мало кто приезжает, если только иногда заглянет кто-нибудь из соседей. Даже в преферанс не с кем сыграть. Правда, один из соседей с детства ходит к нашей Зосе, но…
— Дедушка!
— Ну хорошо, хорошо, только смотри, чтобы Иоланта не отбила твоего Эдварда… Красивая ты, пани Кшеминьская. Признайся, сколько кавалеров из-за тебя голову потеряли? — Он хотел еще что-то сказать, но неожиданно раздавшийся снаружи шум прервал его. Он подошел к окну и отодвинул занавеску.
Девушки услышали скрип тормозов резко остановившейся автомашины, а потом тяжелые шаги за дверью, выходившей в коридор.
Ян замер у порога:
— Немцы!
— Открой! — приказал пан Пшетоцкий.
Когда Ян скрылся в прихожей, старик подошел к Иоланте:
— Девочка моя, если тебе нужно что-нибудь спрятать… — И, когда Иоланта отрицательно покачала головой, облегченно проговорил: — Слава богу!
3
Клос зажмурился. В зале, освещенном несколькими керосиновыми лампами, было очень светло.
— Слушаю вас, — долетел до него негромкий голос.
Обер-лейтенант удивился: голос принадлежал невысокому, чисто выбритому лысоватому старику. Слушая Гофберга, Клос представлял себе гордого, высокого мужчину, с аристократической внешностью, коротко стриженного, с пышными шляхетскими усами. А увидел человека, одетого в поношенную домашнюю куртку, похожего на учителя гимназии или почтового служащего.
— Я хотел бы видеть пана Пшетоцкого, — сказал Клос по-немецки, решив не показывать, что знает польский язык.
— Слушаю вас, — повторил хозяин дома.
— Я получил приказ расквартироваться в вашем замке.
— В моем замке? — спросил Пшетоцкий на чистом немецком языке с венским акцентом. — Мой замок был сожжен. Сожгли его в тридцать девятом. Если вы говорите об этом доме, то это всего лишь скромный флигель. Когда-то здесь проживала моя прислуга. А что касается расквартирования… Ну что ж, вы теперь здесь хозяева. Только не могу понять, почему выбрали именно мой дом…
Слушая Пшетоцкого, Клос подумал: гордость это или бравада старого шляхтича? А может, хозяин просто хотел щегольнуть своей аристократичностью перед этими двумя молодыми женщинами? Если бы на месте Клоса был кто-нибудь другой в немецком мундире, то эти уловки могли для старика плохо кончиться. Немецких офицеров раздражает национальная гордость поляков.
— Вам помочь выбрать комнату? Или вы сами? Надеюсь, господин обер-лейтенант не займет мою спальню…
— Разместите меня где вам будет угодно. Я пробуду здесь несколько дней. Только прошу учесть, что в свою комнату я проведу телефонную связь.
— Зося, покажи пани Иоланте ее комнату, а Марте скажи, чтобы постелила господину офицеру в комнате в мансарде, где нет печки.