Скоргола

Аланнис сбежала по лестнице резво, как девчонка. Скоргола поплелся следом.

После завтрака она ушла – как всегда, стремительно собравшись и оставив после себя запах духов. Перчатки, шарфики, платки, сережки, браслеты... Аланнис никогда ничего не «забывала», и это тоже нравилось Скорголе. Правда, от ее духов он иногда чихал.

Когда он смотрел в окно на удаляющуюся Аланнис, он улыбался. Возможно, именно потому, что другой встречи могло и не быть.

Удобно встречаться со шлюхами.

Облизнув сухие губы, Скоргола отвернулся от окна и направился в подвал. К работе. Пожалуй, Скоргола мог бы жить, совсем не покидая дома. Джейкоб и Анна, приходящая и уходящая Аланнис... Разве ему нужен кто-то еще?

Лучше бы он никогда, вообще никогда не покидал дома!

Скоргола мыл руки, сжав зубы до боли в челюсти. Хотелось в оперу, куда у него уже имелся билет. Хотелось в казино, куда он обещался прийти в конце недели. Хотелось в парк – на прогулку. На простую обычную прогулку, и плевать, что он никогда раньше не гулял в парке!.. Скоргола выдвинул ящик одного из рабочих столов и достал платок. Инициалы – «Д. Л».

Внутри у Скорголы – океан. Безмятежная гладь. Такая редкость для Скорголы.

Он положил платок обратно, достал чертежную доску и приколол к ней лист.

Сначала его пытались называть – «господин» и еще какое-нибудь слово. То архитектор, то оружейник, то химик, то механик... Спрашивали о фамилии. Но потом все стало проще – Скоргола он и есть Скоргола. Он один такой.

Просто господин – и здесь уж точно господин! – Майрвилль, граф и судовладелец, нашел где-то гения. Скорголу попеременно записывали то во внебрачные сыновья графа, то в его племянники. Сам граф и Скоргола, а потом Скоргола и сын графа, придерживались правды в своих рассказах – Чарльз Майрвилль, подобно многим богачам своего времени, взял из приюта ребенка и обеспечил тому достойное образование. С девочками было сложнее – их нужно было удачно сосватать. Встречаясь, господа и дамы обменивались успехами подопечных, показывали юношей и девушек друзьям, хвастаясь чужим благочестием и манерами. Своеобразное соревнование добропорядочности. Такая забавная гонка между богатеями.

Чарльз Майрвилль стал еще более уважаем в высшем свете, а Скоргола на время пропал. Можно было подумать, будто Чарльз с упорством и усердием воспитывал себе личного гения, но нет. Граф обучил Скорголу всему, что подразумевала эта гонка, это развлечение высшего света. А дальше Скоргола учился сам. И жил сам. Этот высший свет испугал его сразу и очень надежно – Скоргола не хотел там оставаться.

Он успел поработать грузчиком, чем подорвал здоровье, курьером и клакером. Несколько раз плавал на барже с рыбаками. Граф нашел его вновь в лавке часовщика, куда он устроился помощником. В двадцать три это кажется особенно никчемным – быть всего лишь чьим-то помощником.

И Скоргола сдался.

Оказалось, что за два года о нем благополучно забыли все, кроме Чарльза.

«Неужели это ты? – хмыкнул граф. – Я был уверен, ты добьешься большего. Как же... Как же тот кот, Скоргола? Не помнишь?.. А я помню. Помню... – старчески крякнув, он уселся в кресло для посетителей лавки. – Вот в чем дело, Скоргола. Жестокие дети, из которых неизменно вырастают негодяи, привязывают котам банки к хвосту и перебивают им лапы камнями. Добросердечные дети, из которых вырастают достойнейшие молодые люди, перебинтовывают лапки несчастным животным. А что сделал ты, Скоргола, когда любимец доброй детворы не мог ступить и шага стараниями юных мерзавцев? Почему я забрал тебя в свой дом?.. Не помнишь? Не верю, но скажу – ты поставил кота на колеса, – он смеялся, вспоминая это, в уголках серых глаз блестели слезы. – Усадил в лично созданную самоходную коляску!»

«Я не создавал ее! – не выдержал Скоргола. – Я собрал! Из музыкальной шкатулки, будильника, игрушек...»

«Однако это чудовище ездило лучше нынешних мобилей».

«Я не создавал ее, – повторил Скоргола. – И она сломалась... У меня не хватило ни знаний, ни материала...»

«А если... – тише проговорил Чарльз. – Если я дам тебе материал и... и достаточно времени, чтобы ошибаться вновь и вновь? Пока не научишься».

Время на ошибки – это так чудесно. Кто бы не согласился?

Внутри у Скорголы – время. Тиканье часов и беззвучные механизмы. Бомба может только тикать, остальное – лишнее. Джентльмен коснется уха и заметит, что настенные часы звучат немного нескладно, но прежде чем пошлет за часовщиком... Внутри у Скорголы – время.

«Революционеры, – решили горожане. – Подпольщики». Немыслимо ведь, чтоб гонка конкурентов приняла подобные масштабы.

А граф стал городским мэром.

Господин Майрвилль был умным и щедрым человеком. Занимался благотворительностью. А господин Коултон был мерзавцем с огромными деньгами и не менее огромными связями... И Скоргола даже гордился своим детищем.

А уж как гордился Скорголой Чарльз!

С немыслимой скоростью открывались новые фабрики и заводы, на воду спускались совершенные суда, по дорогам скользили новехонькие, на диво надежные мобили... И нет-нет, да кто-то из рабочих трепался о некоем молодом человеке, то и дело сопровождающем господина Майрвилля.

А еще – у графа совсем не осталось врагов. И даже недоброжелателей.

Остался сын. После смерти Чарльза Келестин унаследовал все – дело стояло лишь за должностью мэра.

Скоргола не видел повода возражать. Келестина он помнил с детства – и тот уж точно не бросался камнями в кошек. Когда Скоргола воспитывался в доме графа, Келестин учился и только учился – юриспруденции. Кроме того, отец всегда отзывался о сыне хорошо и настаивал на их дружбе.

Изменилась жизнь Скорголы – Келестин решил взамен ее устроить, эту жизнь. Представил Скорголу публике, ввел в высшее общество, да так надежно, что Скоргола теперь не знал, где искать выход.

Пожалуй, молодой граф был неплохим человеком. Он просто знал Скорголу не так хорошо, как Чарльз, а потому и решил, что знакомство с высшим светом будет ему интересно.

«Нам нужен мир, Скоргола», – сказал однажды граф Келестин.

«Это вам нужен мир, – ответил Скоргола. – И вы его получите рано или поздно».

Да еще... Врагов у Келестина оказалось значительно больше. И далеко не все из них были негодяями.

Но Скорголу уже ничто не могло остановить. Он вспоминал о недругах Чарльза, размышлял, искал информацию... и понимал, что ошибаться начал уже давно. «Время на ошибки»! Скоргола воспользовался им в полной мере.

Теперь – когда в его руках была настоящая мощь, когда никто не ограничивал его исследования, когда он сполна насладился властью и силой, которую мог дать острейший в мире ум... Аланнис любила читать романы о сумасшедших гениях, безумных врачах и ученых, ужасающих и ослепляющих, не подозревая, что действительное зло может спокойно спать с ней в одной постели.

Люди? Скоргола никогда не питал особых привязанностей. Разве что Чарльз да Аланнис... Но первый умер, а второй он платит за близость.

И лучше бы он так и считал до сих пор.

И лучше бы не выходил из дома никогда.

И лучше бы не встречал на том приеме...

Внутри у Скорголы – бумага. Не письма и не книги, а лишь смятые сухие листы. Поднести к ним зажженную спичку – Скоргола сгорит.

Прием... Игристое вино заставляло голову болеть – Скоргола никогда его не любил. Но ему поднесли бокал, а Келестин лично представил «известнейшего ученого и своего названого брата» чете Лораль... И Скоргола отпил, чтобы дать себе пару секунд – чтобы собрать вместе разбежавшиеся мысли и вспомнить хоть какие-нибудь слова.

Скоргола отвлекся от воспоминаний, когда грифель чиркнул по доске – сколько раз он нанес эту линию, прежде чем она прорвала бумагу?.. С ним никогда еще такого не происходило! Он сорвал лист и приколол другой. Келестину нужен новый шагоход, а в голове у Скорголы сотня планов, да и до вечера еще уйма времени, а уж там...

А что там?

К вечеру он сидел на рабочем столе и пил чай вместе с Джейкобом.