Приятели

Отец Латюиль обвел глазами аудиторию.

Брудье, Юшон и Омер незаметно подкрались сзади к трем сидящим женщинам и, казалось, готовы были броситься на них.

У старых самцов на скамьях приходского совета лица были апоплектические; все они полиловели; сильно вспотев, они потеть уже перестали; они вращали выкаченными глазами; они искали нежданной добычи.

Направо семейства чувствовали, что снова превращаются в четы; там были влажные взгляды, прерывистые дыхания, сжимания колен и бедер.

Налево молодые девицы дрожали, боясь сами не зная чего. Юноши с пересохшим горлом шевелили руками. Что касается матерей, то одних обуял ужас, других пронзали воспоминания, как раскаленные лезвия.

Отставные майоры щупали глазами бока соседок, в отчаянии, что не могут лучше испытать их упругость.

А груда старых дев была подобна длинной, костлявой кошке, ощетинившейся и облезлой, черной и линялой, кошке швейцара, которая корчится, проглотив шнурок от звонка.

— Теперь я обращусь к девицам, созревшим в безбрачии. Я им скажу: «Не похваляйтесь угрюмым девством! Не надейтесь на благоволение господа, чье творение вы столь открыто поносите. Или возможно скорее измените ваше поведение. Конечно, для иных из вас уже немного поздно. Какой мужчина будет настолько расточителен, чтобы бросить в кучу старого хвороста семена, которых ждет так много тучных и рыхлых нив? Но остальным нельзя терять ни мгновения. Да не окончится год без того, чтобы они не сделали усилия возвыситься до истинно христианской жизни!»

Затем я обращусь к молодежи, к юношам и к девушкам. Я буду их умолять возможно скорее вдуматься в свое земное предназначение. Им не только приходится позаботиться о своем собственном спасении, но еще исправить немало ошибок, содеянных их предшественниками. Девушки, страшитесь унижений безбрачия, страшитесь загубленной жизни! Осуществляйте волю божью. Вы все, мне хочется верить, от всей души стремитесь к святым восторгам ложа. Не допускайте помех этому призванию. Если около вас ослепленные умы препятствуют союзу, который вы считаете благоразумным, пусть события усугубят своим красноречием ваши мольбы. Бог не осудит вас за то, что вы предвосхитили его благословение.

А вы, юноши, помните, что бог дал вам в удел тот почин, о котором я уже говорил. Как Моисей, вы носите чудотворный жезл, источающий воду из скалы. Докажите, что вы должным образом цените это преимущество. О юноши, я бы хотел, чтобы ваш пыл был неукротим! Я бы хотел, чтобы презрев пустое притворство, вы призвали бога в его же доме в свидетели своего нетерпения. О братья, осмелимся ли мы воскресить простодушные восторги первых христиан? Обретем ли мы рвение вечной любви, когда вдали от хладных извращений века все члены общины, мужчины и женщины, юноши и девушки, охваченные великою любовью, исполненные духа, кидались друг другу в объятия, и, сливаясь в поцелуе…

Вдруг Юшон, Брудье, Омер наклоняются вперед, хватают за плечи сидящих перед ними женщин, приподымают их, обнимают за грудь, припадают к губам.

Старый самец перелезает через ограду скамей приходского совета и хватает первую подвернувшуюся под руку зрелую деву.

Юноша впивается губами в шею молодой девушки. Отставной майор опускает узловатые руки на чьи-то бока. Жены склоняются к своим мужьям, те берут их за талию и щупают им грудь.

Матери кричат; старые девы кричат и бегут, опрокидывая стулья.

Со скамьи приходского совета устремляются еще мужчины. Трое приятелей шарят в юбках у своих женщин. Двадцать юношей нападают ка барышень, пришедших с матерями. Майоры мнут бока.

Аудитория сжимается в судорожные группы.

Бенэн, со все еще простертой рукой, не считает нужным кончать фразу.

VII

РАЗРУШЕНИЕ ИССУАРА

В тот же лень, между тремя и четырьмя часами пополудни, вещество Иссуара претерпело глубокие изменения.

Оно сжалось и, уменьшившись в объеме, стало соответственно более плотным.

Прежде всего опустели дома на периферии; двери роняли поштучно людей, одетых в черное, как коза роняет помет, и так до отказа. Этот как бы позыв передавался от дома к дому. К четырем часам все они облегчились.

Очутившись на улице, люди пускались в путь. Существовало только одно направление и одна скорость.

С каждым перекрестком маршруты сливались. Так образовывались все более густые и все более медленные улицы.

А в центре города площадь святой Урсулы надувалась, как пузырь.

К четырем часам Иссуар стал площадью святой Урсулы.

Предстояло открытие конной статуи Верцингеторикса посередине площади.

Дело это тянулось с давних пор. Первоначально всенародная подписка, устроенная семь лет тому назад, дала всего лишь семьдесят шесть франков двадцать сантимов. На эти деньги организационный комитет соорудил на площади святой Урсулы скромную площадку.

Вид этой площадки вызвал, год спустя, устройство областной подписки. Областное воодушевление было таково, что удалось собрать восемьсот тридцать два франка. На эти деньги новый комитет соорудил на площадке гранитный цоколь.

Вид этого цоколя произвел наилучшее впечатление на богатого подрядчика по слому зданий, местного уроженца, приезжавшего в Иссуар провести свободный месяц. Он подарил городу бронзового коня, оставшегося после сноса Дворца Промышленности.

Бронзовый конь был доставлен в Иссуар на средства жертвователя. Не хватало только Верцингеторикса. Пока же коня поместили в ратушу, в зал бракосоочетаний.

И вот в самом начале августа месяца молодой парижский скульптор, назвавший себя «страстным поклонником арвернского героя», обратился к городскому совету с предложением закончить памятник и украсить коня достойным его седоком. Он отказывался от всякого вознаграждения. Ему довольно было одной чести.

Это была находка. Местные газеты выражали восторг. Немедленно избрали почетный и распорядительный комитеты. В новом письме молодой скульптор сообщил, что его произведение, вчерне законченное уже много месяцев тому назад, требует еще только нескольких дней лихорадочной работы. Его пригласили приехать в Иссуар, «чтобы произвести обмеры». Он ответил, что этого не требуется; что, побывав в городе «инкогнито», он внимательно осмотрел и цоколь, и бронзового коня; что у него сделано на этот счет много точных заметок и что все устроится отлично. Он только просил заранее водрузить коня на цоколь, чтобы ему не пришлось об этом заботиться. Накануне или в самое утро открытия Верцингеторикс будет доставлен на площадь святой Урсулы самим художником и укреплен на коне. Вся статуя будет покрыта пологом вплоть до начала речей.

Мэр предложил скульптору остановиться у него в доме на время его пребывания в Иссуаре. Тот очень вежливо благодарил. Он предпочитал поселиться у одного своего друга, жилье которого особенно удобно для некоторых технических приготовлений, необходимых в последнюю минуту.

И действительно, все шло хорошо. Коня, хоть и не без труда, установили на цоколе. Цоколь был маловат, но прочен. Чтобы обострить общественное любопытство, коня накрыли брезентом.

Молодой парижский скульптор приехал в Иссуар, но так незаметно, что никто его не видал. Не видали также, чтобы по железной дороге прибыл ящик или тюк достаточных для Верцингеторикса размеров. Но от этого только возросло уважение к художнику, который шуму предпочитает дело.

В день открытия, в воскресенье, около полудня, когда улицы пусты, к площадке на площади святой Урсулы подъехала груженая платформа. Трое помощников в белых блузах быстро водрузили Верцингеторикса на коня, не удаляя защищавшего его приспособления: нечто вроде деревянной клетки, со всех сторон обтянутой холстом. Таким образом Верцингеторикс был огражден от людских взоров и от прикосновения холста.

— Видите ли, — сказал один из помощников собравшейся кучке ротозеев, — позолота еще не совсем высохла и от трения холста может попортиться.