Неополитики

– А что же здесь русского-то? – Сын обвёл глазами кухню, бросил взгляд в окно. – Мебель – итальянская, шторы – шведские, техника и телевизор – европейские, машины – немецкие, японские… Берёзки? Иван да Марья? Так берёза с дубами и рябиной растёт по всей средней полосе – и в Германии, и в Канаде. Иван и Марья – имена иудейские, а у нас с вами имена греческие, так как веры мы византийской.

– Не ёрничай, здесь наша земля, могилы предков, их труд, их подвиг!

– Земля? Наша? Да здесь припарковаться-то негде! Кругом заборы да шлагбаумы. Летом, помнишь, на лодке остановиться негде было, весь берег в запретных табличках. И про могилы! Если б я налом не проплатил, где б вы деда хоронили, а?! А как его лечить не хотели и недолеченного из больницы вытурили? Это при всех его заслугах, наградах и подвигах! – Он снова повернулся к окну и кивнул подбородком на соседний дом. – Шёл к вам, заводских снабженцев встретил, они продукты бывшему начальнику производства носят. Какой человек был! Гроза! Министру обороны среди ночи звонил. А сейчас – немощный, нищий старик, глаза на мокром месте, и кланяется, кланяется за картошку и хлеб, за то, что хотя бы эти не забыли, навещают. И про культуру ты мне не говори, то, что приезжает к нам в отели на шопинг и по делам – это всё выхолощенная, пустая публика, за очень редким исключением. Не читают, не знают, не думают. Пошлость и злоба.

– Но тебя-то здесь вырастили и выучили!

– Кто меня выучил, все вперёд меня уехали. Вот только кто вырастил, – посмотрел на отца, – чего-то упирается. Вроде уж низвели в самый низ, только что ещё квартиру не отобрали – нет, всё упирается. А ведь там приглашают, ждут… Дом вам в кондоминиуме присмотрел, там соотношение русских больше, чем у вас в вагоне метро. Целая улица, русские вечера каждую субботу, всё приличная публика, из окна форель ловить можно!.. Тридцать пять миллионов уже из страны выехало, и совсем не колхоз.

– А случись чего, кому мы там нужны? – Мать недоумённо пожала плечами. – Здесь какая-никакая поликлиника своя.

– Вот именно – никакая! Забыла, как тебе там пневмоторакс заведующая уколом забацала? И ничего, уверен, она работает и дальше. Там, случись что, есть страховка и гарантированные гражданские права, а не липовые. Не скажут «нету тела – нету дела», я тебе примеры до утра могу перечислять, хотя ты и сама всё знаешь.

– Сын, сын! – прервал его физик. – Я знаю всё, что ты хочешь сказать. Не надо. Не надо, всё и так понятно и известно. Я знаю, – он помедлил, – ты вернёшься, со своими ребятами, вы все, с детьми и жёнами. То, что происходит – это наша вина, моего поколения. – Он говорил тяжело, с большими паузами. – Я не знаю, как исправить, я умею лишь хорошо делать своё дело и буду делать его до конца, чтобы вам было куда возвращаться… Ты уж прости.

Он замолчал, его руки с выступающими венами лежали на клеёнчатой скатерти. Только указательный палец подрагивал, словно выписывал что-то мелким почерком в воздухе.

– Сколько возможностей не использовали, сколько людей потеряли! Я вижу, что страна во власти ворья, вижу плесень реваншизма, пожирающую умы и наше будущее. Но вот что делать – ума не приложу, не понимаю. Чем лучше я делаю своё дело, тем хуже – мной, моим трудом туранчоксы прикрывают страшные лица жулья и бездарей, отбивают растасканные деньги. Но уезжать не буду. – Он замотал пальцем правой руки перед носом невидимого оппонента. – Свою ношу надо нести до конца. Я всегда был честен и знаю: судьба даст мне шанс за это что-то поправить, внести свою лепту, может, хоть кому-то помочь, чтобы не было так стыдно перед вами, избавиться, как говорит твоя мать, от этого когнитивного диссонанса фрустрированной личности. – И он криво усмехнулся.

– Да не нагоняй на себя напраслину. – Сын сел. – Не ты один голову ломаешь, и вины твоей тут ни в чём нет. И диссонанс – он не внутриличностный, а как раз между личностью и бытием, то есть страной, с её парадигмой и укладом. И это не та ситуация, в которой, не справляясь, ты должен измениться сам. Наоборот, здесь необходимо изменить страну, окружение. И отдельные личности здесь ни при чём, вопрос, понимаешь, системный.

– Вот смотри, – продолжал он. – Феноменологически на сегодняшний день политический уклад в этой стране мыслители обозначают как президентско-монократическую республику. Прагматически же речь идёт об эволюционирующей форме ордынской сатрапии. В психике человека, как известно, в его подсознании очень чётко укореняются успешные модели поведения, особенно те, которые при встрече производят болевой или устрашающий момент фиксации. При длительном воздействии и собственном положительном опыте они оседают в геноме человека как устоявшиеся программы и выживания, и развития. Ордынская модель сатрапии или самоуправляемой колонии сформировала и задала дальнейшую форму развития российской государственности. И её живучесть и эффективность была доказана столетиями. Она же сформировала отношение государства к человеку как статистической единицедохода и ополчения. Отношение же человека к власти было сформировано как к сакральному престолу, центру, который всё знает, понимает и видит. Судить, размышлять, решать – это удел главы, остальные должны рьяно исполнять приказы и пожелания, соревнуясь в исполнительском мастерстве и холопьем угаре, при этом благоговея от своей причастности.

Подавленное личностное развитие, неразвитая система критичности и ответственности приводит к инфантильности человека, его боязни свободы. Свободы действий, свободы суждения и принятия решений. Последнее – одна из самых энерго-, психо– и интеллектуально затратных функций любого человека, то, чего пытается избежать любой живой организм, если только он не приучен к этому регулярными тренировками и занятиями и эффект от этих затрат для него очевиден и привычен. В отсутствие тренировки работает энергосберегающая функция, и ответственность, с благодарностью от облегчения, перекладывается на того, кому она положена по «статусу». Но внутренняя мораль, которая является проявлением божественного и высшего в человеке, внутренний закон развития, как высшая доминанта, не могут быть подавлены извне или враньём самому себе!

Он всё больше и больше заводился.

– И возникают нарастающие противоречия, для временного подавления которых используются суррогаты о сакральности власти, взятые из религии, и химические инвазии, вроде алкогольных возлияний. Однако это порождает крайнюю неприязнь к тем, кто на это не пошёл, им сразу вменяется в вину покушение на коллективные устои и безопасность. И чем сильнее сам себя уничижает человек, тем рьянее он нападает на того, кто этого не делает или пытается освободиться, и тем самым человек ещё больше себя уничижает и загоняет. Унижается перед вышестоящим и, в свою очередь, упивается властью над нижестоящим и ненавидит живущих по-другому. Это и есть главная проблема тоталитарных систем. Сообщество свободных личностей должно строиться по другим законам.

Тут он закашлялся и налил себе заварки, подождал, пока мать вскипятит чайник, выслушивая её замечания по поводу недоказанности передачи моделей психического поведения через генетический аппарат, и через минуту, глотнув горячего чая, рьяно па́хнувшего ароматом свежей лимонной цедры, продолжил:

– Так вот, наличие этого внутреннего индивидуального противоречия приводило бы к нарастанию напряжения и подрыву системы через бунты, восстания и революции, если бы не наличие врага. Россия всегда воевала, потому что война требует мобилизационного положения, этого необходимого атрибута ордынской модели, при котором все ненужные раздумья и внутренние неурядицы теряют своё значение. «Вот кончится война, тогда и…» Если врага нет, его создают – модель требует. Диктат и беспрекословное подчинение – наиболее рациональная модель при военном положении, и подвергать это сомнению есть противодействие «героической» борьбе или враждебное поведение.