Страница 82 из 95
Однако форма фаллоса не отмирала. Она подспудно жила, как живет в каждом здоровом теле животворный фаллический дух. Сначала старые корабли использовались в фу-перелетах, чтобы экономить на строительстве новых. Потом сама форма стала привлекать космопроходцев. Опять вошла в моду мужественность, и древний символ ее, выраженный в привычной форме, вытеснил все остальные.
И тут не обходилось без казусов. Некоторые корабли нарочито стилизовали под мужской половой орган, но таких, к счастью, было немного.
Единственно, кто оставался ярым противником возрождения старой формы, — это Межзвездный Союз Воинствующих Феминисток и особенно левое его крыло — Анархо-Феминистическое Движение (АФД). Его лидеры объявили самую настоящую войну фаллической форме фулета. В своей ненависти они докатились до прямых диверсий и междупланетного терроризма. Бывали случаи, когда корабли АФД уничтожали на трассе корабли ненавистной формы. К счастью, разум возобладал над эмоциями, в движении произошел раскол, и наиболее агрессивных участниц выселили за пограничную двухсотпарсековую черту без права проживания в системах звезд первой и второй величины.
В истории фулетного дела бывали свои герои и мученики, предатели и еретики.
Последние, например, утверждали, что движения стоя не существует. Просто за годы полета сама Земля изменяется настолько, что становится похожей на ту планету, которая значится конечным пунктом в полетном листе.
Такие фомы неверующие и сомневающиеся макары на первых порах подвергались публичному осмеянию, а затем их объявили социальным злом и стали ссылать за ту самую двухсотпарсековую черту, про которую мы уже говорили.
Во время полета фу-корабля «Кондратий Рылеев», история жизни которого вам повествуется, шел 316 год от начала Фулетной Эры.
Линейка
Капля света проползла по невидимой сфере — медленно, немощно, словно то была раненая черепаха из ночной азиатской степи, а не съеденный расстоянием свет обычного трассового маяка.
Но хозяина рубки капитана Грохотова и его заместителя по политической части офицера фуфлота Буравкина ни вселенская видеорама, ни тем более рефлексирующее животными образами мелкое поэтическое сознание не интересовали вовсе. Хотя замполит Буравкин порой и использовал поэтов как отрицательный пример на своих каждодневных политзанятиях.
Капитану же и без того хватало забот — до лирики ли, когда у тебя на хребте фулет и триста душ экипажа.
Капитан сидел на простом капитанском стуле (от роскоши его воротило), под ногами педальный пульт, в руках — логарифмическая линейка. Слева, в нише на вешалке, словно его двойник, висел белоснежный капитанский скафандр с большими звездами на погонах.
Замполит стоял перед капитаном, потупясь.
Оба молчали: первый — в ожидании, второй — не зная, с чего начать.
Наконец замполит решился.
— Сергей Сергеевич, здесь… то есть тут… как бы это сказать… прямо не знаю, больно уж дело деликатное… нет, не могу, язык не поворачивается…
— Что, опять развели на корабле клопов?
— Нет-нет, если бы клопов, тогда и беды никакой.
— Что же, Савелий Юрьевич? Или снова болтают про бунт?
— И с бунтарями полный порядок. Все бунтари — люди наши, проверенные, не подведут. Тут другое…
— Савелий Юрьевич, не томите. Вы как красная девица — все вокруг да около. С каких это пор вы стали меня стесняться? Уж говорите, коли пришли.
— Хорошо, Сергей Сергеевич, скажу. В общем, так. На фулете — женщина.
Линейка, как разрывной патрон, грохнула об пол. Фулет качнуло — капитан от неожиданности наступил на тормозную педаль.
— Как… Как вы сказали? Кто?
— Женщина, товарищ капитан. Натурально женского пола. Да вы не волнуйтесь, Сергей Сергеевич. Вон графин, хотите водички?
— Женщина? Вы уверены?
— Так точно, лично проверял. Крылов Анатолий Павлович, лифтер наружного лифта. Он — это она и есть.
— Ничего не понимаю. А медкомиссия? Режимная часть, черт возьми? А Шестаков? Он-то куда смотрел?
— Выходит, смотрел… не туда.
Вдруг до капитана дошло. Он побледнел до восковой белизны, потом покраснел как рак. Подобрав с пола линейку, зачем-то передал ее. замполиту. Тот взял. Неожиданно капитан залился беззвучным, рыбьим каким-то смехом. Пенные пузыри вздувались на его выпяченной губе и лопались, разбрызгивая слюну. Тело билось об стул. При этом глаза капитана были полны печали.
Замполит отступил на шаг и спрятал линейку за спину.
Так же внезапно смех прекратился. В голосе капитана появилась была обида.
— Это что же, Савелий Юрьевич, получается. Теперь на всей трассе только и будет разговоров: Грохотов — бабский капитан. У Грохотова в экипаже бабы.
— Сергей Сергеевич… Ну, Сергей Сергеевич!
— Не успокаивайте. Чего уж теперь успокаивать. И… об этом… об этой… кроме нас, еще кто-нибудь знает?
— Как не знать? Все знают, весь экипаж.
Теперь капитан присвистнул. Сначала тихо, на одной ноте, потом свист побежал волнами, и в нем стала проклевываться мелодия.
«Танец с саблями», — определил про себя замполит.
— Все знают… Кроме меня, капитана. Капитану, значит, знать не положено. Он, значит, так — вроде Володи…
— Сергей Сергеевич, не надо. У вас же сердце. И потом, ну, женщина, что ж тут такого? Не бревно же.
— Вы еще и шутите! Замполит, называется! Правая рука капитана!..
— Сергей Сергеевич, разрешите? Раз уж начато… Она на корабле не одна.
— Сколько же их, Савелий Юрьевич? — К капитану, похоже, вновь возвращалась покинувшая его ирония. — Часом за эти дни нас не брали на абордаж корабли из Анархо-Феминистического Союза?
Замполит иронии даже не слышал. Голос его стал грустен, как только что глаза у капитана. Он сказал, ломая в руках линейку:
— Она не одна, их много. Скажу больше, Сергей Сергеевич. Только вы не волнуйтесь.
— Я уже не волнуюсь. Мне уже интересно. Повторяю вопрос: сколько на борту женщин?
— Каждый третий член экипажа, — замполит помедлил и продолжил решительно. — Это в лучшем случае. В худшем — каждый второй.
— Хо-хо, — улыбка блуждала по бледному лицу капитана. Она то скрывалась в опущенных складках век, то щекотала губы, и тогда они раздвигались, открывая мелкую поросль зубов. — Вы говорите, каждый второй? В таком случае если здесь нас сейчас двое, то… Я вас правильно понимаю?
Замполит потупился. Он сказал очень тихо, не поднимая глаз:
— Правильно.
— И раз мужчина из нас двоих я, то вы…
Голос замполита сделался едва слышен:
— Нет, Сергей Сергеевич, вы…
Капитан замешкался лишь на секунду. Улыбка не уходила с его лица, но из бледного оно становилось розовым. Он протянул руку вперед. Замполит, не глядя, вложил в протянутую ладонь линейку. Рука капитана дрожала. Он зажал линейку в кулак, но замполит ее тоже не отпускал. Руки их разделял лишь узкий деревянный мосток, слишком узкий, чтобы на нем смогли разойтись двое.
ЭКСПОНАТ
Говорил тот, краснорожий, что вывалился из корабля первым. Сильно мятый, в пятнах масла комбинезон, продранные рукава и колени, ржавчина на пряжках и на заклепках. И сам он был вроде как не в себе. Дергался, приплясывал, изгибался — может быть, от волнения, а может, сказывались последствия неудачного входа корабля в атмосферу. Кольца, сетки, фляжки, ножи, помятая стереотруба, с два десятка непонятных приборов, оружие — словом, все, что было на нем, скрипело, звенело, булькало, скрежетало, не умолкая ни на секунду.
— Эй, длинный! Ты, ты, нечего оборачиваться. Тебе говорю: какая у вас планета?
Желтый палец пришельца то попадал в Пахаря, то промахивал мимо и тогда начинал выписывать в воздухе странные танцующие фигуры. Другая рука краснорожего крепко заплутала в ремнях, оплетавших его, будто тропические лианы. Он то и дело дергал плененной рукой, хотел вернуть ей свободу; плечо взлетало и падало под громкий хохот походного снаряжения, но рука оставалась в путах.