Задать вопрос

— Вопрос лишен смысла, — сказал Ответчик. Он знал, что в действительности представляют собой пурпуры и для чего нужен холм. Но чтобы объяснить это, пришлось бы объяснять больше. Без этого Леку не ответишь, а правильный вопрос Лек задать не смог.

Лек спрашивал и спрашивал, но Ответчик не мог ему ответить. Лек видел все по-своему, он понимал только часть правды — и не более того. Как объяснить слепому, что такое зелень?

Ответчик и не пытался. Он не предназначен для этого.

Лек скорбно засмеялся. Одна из кочек, по которым он ступал, откликнулась на смех яркой вспышкой.

Лек пошел прочь, быстро шагая по звездам.

Ответчик знал. Но вопросы нужно ставить правильно. Он размышлял об этом ограничении, глядя на звезды, которые были не большими и не маленькими, а как раз такими, как нужно.

Корректные вопросы. Тем, кто его создал, следовало об этом позаботиться, подумал Ответчик. Чтобы он мог разбираться в бессмыслице и решать головоломки.

Ответчик утешался, бормоча про себя ответы.

Восемнадцать существ появились перед Ответчиком. Они не пришли и не прилетели, просто оказались перед ним. Дрожа в холодном сиянии звезд, они воззрились на громаду Ответчика.

— Если нет расстояния, — спросил один, — как вещи могут находиться в разных местах?

Ответчик знал, что такое расстояние и что такое место. И все же не мог ответить на вопрос. Расстояние существовало, но не так, как казалось этим существам. И разные места были вовсе не тем, что они думали.

— Сформулируйте вопрос как-нибудь иначе, — с надеждой попросил Ответчик.

— Почему здесь мы короткие, — спросил один, — а там длинные? Почему мы толстые здесь и маленькие там? Почему звезды холодные?

Ответчик знал все это. Он знал, почему звезды холодные, но не мог объяснить, ограничившись понятиями холода и звезд.

— Почему справедлив закон восемнадцати? — спросил другой. — Почему, как только восемнадцать соберутся вместе, сразу появляется девятнадцатый?

И этот вопрос был лишь частью другого, большего вопроса, который так и не был задан.

По закону восемнадцати появился еще один, и все девятнадцать исчезли.

Ответчик бормотал про себя правильные вопросы и отвечал на них.

— Ну вот, — сказал Морран, — наконец-то.

Он похлопал Лингмана по плечу — слегка, потому что Лингман едва стоял на ногах. Старый биолог устал. Черты лица у него заострились, кожа пожелтела и высохла. Желтые, торчащие вперед зубы, маленький плоский нос, резко очерченные скулы — казалось, череп проглядывает наружу.

— Идем, — сказал Лингман. Он не хотел терять время попусту. У него просто не было времени.

Они продвигались в шлемах по узенькой тропинке.

— Не так быстро, — прошептал Лингман.

— Конечно, — сказал Морран и замедлил шаг. Они пошли рядом по чуть заметной дорожке, протоптанной на планете, непохожей на остальные планеты, парящей в одиночестве под солнцем, непохожим на другие солнца.

— Теперь наверх, — сказал Морран. Легенды говорили, что тропинка ведет к лестнице, лестница — на площадку, а там — Ответчик.

Для них Ответчик оказался белым экраном в каменной стене. С их точки зрения, он был так прост — проще некуда.

Лингман сжал трясущиеся руки. Завершался труд целой жизни: споры, выколачивание денег, долгое изучение древних легенд — и, наконец, настал час.

— Помни, — сказал он Моррану, — мы будем ошеломлены. Мы и помыслить не можем, какова истина в действительности.

— Я готов, — сказал Морран; глаза его сияли.

— Прекрасно. Ответчик, — произнес Лингман тоненьким дрожащим голоском, — скажи нам, что такое жизнь?

У них в головах зазвучал голос:

— Вопрос лишен смысла. Жизнь — только одно из проявлений более общих законов. Вне этих законов она необъяснима.

— Какие же законы включают в себя жизнь? — спросил Лингман.

— На вопрос в такой форме нельзя ответить. Задающий его по-прежнему смотрит на жизнь со своей ограниченной точки зрения.

— Тогда объясни по-своему, — вмешался Морран.

— Ответчик может отвечать только на заданные вопросы, — и, произнеся это. Ответчик вновь подумал об ограничении, которое создатели наложили на него.

Тишина.

— Расширяется ли Вселенная? — уверенно спросил Морран.

— Термин «расширение» в данном контексте неприменим. В том смысле, в каком вы понимаете Вселенную, она не более чем иллюзия.

— Но хоть что-нибудь мы можем узнать? — спросил Морран.

— Я могу ответить на любой корректный вопрос о природе вещей.

Люди переглянулись.

— Кажется, я понимаю, что он имеет в виду, — печально проговорил Лингман. — Наши главные гипотезы неверны. Все до единой.

— Не может быть, — сказал Морран. — Физика, биология…

— Полуправда, — ответил Лингман с усталостью в голосе. — Хоть это мы выяснили. Теперь мы знаем, что наши выводы из наблюдений неверны.

— А жизнь — он и вправду знает, что такое жизнь?

— Смотри, — сказал Лингман, — допустим, ты спрашиваешь: «Почему я родился под созвездием Скорпиона, под знаком Сатурна?». Я не смогу объяснить тебе это, прибегая только к понятию Зодиака. Одним Зодиаком тут не обойдешься.

— Понимаю, — медленно произнес Морран. — Он не может отвечать на вопросы, оставаясь в рамках наших предположений.

— Вот-вот. А изменить наши предположения он не в силах. Он может лишь ответить на корректный вопрос, но, чтобы задать его, нужны знания, которых, похоже, у нас нет.

— Выходит, что мы не в состоянии даже поставить вопрос? Не верю я в это. Хоть какие-то основы мы должны знать?

Морран повернулся к Ответчику.

— Что такое смерть?

— Это антропоморфизм. Я не могу его объяснить.

Смерть — это антропоморфизм! — воскликнул Морран, и Лингман быстро обернулся. — Кажется, мы продвигаемся!

— Может ли антропоморфизм отражать действительность? — спросил Лингман.

— Все антропоморфизмы подразделяются на ложные и частично истинные в отдельных ситуациях.

— Что справедливо в данном случае?

— И то и другое.

Большего они не добились, Морран с Лингманом мучились еще несколько часов, но истина ускользала все дальше.

— С ума сойти, — сказал Морран. — Эта штука знает все на свете и не может поведать нам ничего, пока мы не поставим правильно вопрос. Но откуда нам знать, как это сделать?

Лингман сел на землю, прислонился к каменной стене и смежил веки.

— Дикари, вот мы кто, — бормотал Морран, бегая перед Ответчиком туда и обратно. — Представьте себе первобытного человека, который приходит к ученому и спрашивает, почему солнце нельзя сбить из лука. Ученый должен объяснить это так, чтобы тот понял. Что из этого выйдет?

— Ученый не станет и пытаться, — глухо сказал Лингман. — Он по вопросу поймет, насколько ограничен спрашивающий.

— То-то и оно, — сердито произнес Морран. — Как объяснить бушмену, что земля вертится? Или, еще хлеще, что такое относительность? Конечно, соблюдая научную строгость.

Лингман молчал, не открывая глаз.

— Мы для него первобытные люди. Нет, разница гораздо больше. Как между червяком и сверхчеловеком. Червяк желает знать, как устроена грязь и откуда ее взялось так много. Ну и ну.

Лингман сидел, не открывая глаз.

— Идем? — спросил Морран.

Руки Лингмана были стиснуты, отросшие ногти впились в ладони, щеки ввалились еще глубже. Лицо словно превратилось в маску.

— Послушайте! Что с вами? Эй, послушайте…

Но лишь Ответчику было ведомо, что произошло — и почему.

Один на целой планете, не большой и не маленькой, на планете идеальных размеров, ждет Ответчик. Он не может помочь тем, кто приходит к нему, потому что у его знания тоже есть предел.

Он умеет отвечать на вопросы, правильно поставленные.

Вселенная? Жизнь? Смерть? Пурпуры? Восемнадцать?

Частицы правды, полуправда, крошечные обрывки великих вопросов.