Страница 5 из 21
А когда она вспоминала, как сваха, чтобы выжить Анну с площади, придумала небылицу, что она не смотрит за Ингой, и через суд решила у Анны забрать Ингу, ей становилось даже нехорошо. Как можно?!
Может, потому, что Ингу так пытались дергать в детстве, бабушка к ней прониклась неугасающей любовью на всю жизнь. Более важного, чем Инга, человека для бабушки не существовало, хотя и мама наша и, конечно, я были ей так же дороги.
Ей очень нравились люди высокого роста (а сама она была совсем малюсенькая, меньше и не найдешь), с простым и незлобивым характером, который как раз и был у Инги. И рост, и мягкость, и обаятельность Инги были отцовскими. Бабушка любила и его, что редко бывает, когда зять не живет в дочерней семье, не оказывает ей никакой поддержки, а бабушка была расположена к зятю, жалела его как родного.
Отец наш всегда отзывался на доброту, был до слез тронут ею. Он был неплохим человеком, но нелегкая и путаная жизнь исковеркала его судьбу. Он от нас оказался далеко.
Неприятности близких очень мобилизовывали душевные силы Евдокии Федотовны. Она сама пригласила Анну рожать в Павловский Посад, чтобы дочери не было так страшно, как было страшно в Москве… Эти бомбежки, пропади они пропадом, и необходимость на день по нескольку раз ходить в укрытие в метро…
Евдокия очень поэтому обрадовалась, что полуденным поездом к ней приезжала Нюра (она так звала нашу маму) с Ингой.
Анна – единственная из оставшихся в живых детей Евдокии Федотовны. Один ее ребенок вскоре, как родился, умер. Другая дочь, Клавдия, погибла тринадцатилетней девчонкой… Когда мысли о ней закрадывались в сознание Евдокии, во всех подробностях оживал тот несчастный и тяжелый день. К внучке Инне она так поэтому и привязалась. Заботы о других притупляют страдания.
«Тоска-то», – сказала себе Евдокия: это слово в Рязанской губернии употребляли издавна, когда хотели сказать: «Не все потеряно, авось образуется». Она так и думала: «Как-нибудь у Нюры, может статься, все будет ничего».
Своих детей сюда, в Павловский Посад, Евдокия привезла в двадцать третьем году. А родилась она и прожила свои молодые годы на Рязанщине, в деревне Заречье. Родители ее имели добротное хозяйство, но едва успела Евдокия стать на ноги, как почти в одно и то же время они заболели и умерли.
Ее муж Михаил родом был из соседней деревни Добрый Сот. Семья его победнее Дуниной, но ей надо было перейти жить туда, потому что, на беду, и его родители вскоре скончались, а маленьких братьев и сестер Михаила воспитывать было некому.
И только она хотела, все перетерпев и дождавшись с Гражданской войны мужа, хотя и с трудностью, тянуть эту нелегкую семейную поклажу, как пришло известие, которое каждую минуту она могла получить, но о котором никогда не думала: защищая советскую власть, погиб ее муж.
Теперь восемь человек одна, в том числе своих двоих детей, выхаживала Евдокия. И самой было всего только двадцать четыре года. Хозяйство полностью ее поглотило. Одного хлеба зараз съедали по нескольку ковриг. Сколько же приходилось его печь!
Деверья подрастали, у них появились мыслишки делить хозяйство, большой дом, в котором они жили. Была тут доля и Дунина с ее двумя детьми, но свою долю она сразу же отдала обделенному младшему из деверей, а сама вернулась к брату Леньке и сестре Татьяне в деревню Заречье.
Вот тут-то, чтобы не быть лишним ртом, и отправилась она добывать на пропитание себе и детям туда, где требовались рабочие руки. Так она оказалась в Павловском Посаде.
Сначала домработницей, потом прачкой в больнице работала здесь Евдокия. И как только образовалось с работой, привезла к себе детей. Комнатку ей отделили всего четыре метра, но и этому Евдокия была рада, потому что соскучилась она по детям, оставшимся хотя и не у чужих, но не рядом… И потом, если брат Ленька отрежет лишний раз ребятам кусок сала, то у Татьяны-то особо не разживешься, Дуня знает.
Четыре метра комната – тоже не ахти как много. Дуня соберет в тюки грязное белье с коек да на тюках прямо и заночует: ребятам посвободнее спать.
Заработок у нее был сорок восемь рублей. Еще пятнадцать рублей платили за погибшего мужа. А десятку нужно отдавать за жилье.
Когда брат Ленька, приехав к ним в гости, увидел, как стесненно они живут, сказал:
– Дуня, давай я Клавдию заберу к нам.
Клавдия, живя у брата Леньки в Заречье, вот-вот должна была окончить сельскую школу, но не удалось ей ее окончить. Пошла она купить карандаши и бумагу в прибывший на станцию вагон-лавку. Уже набрала всего, как вдруг сильно дернулся вагон – это примкнул паровоз. Сейчас он его загонит в тупик, и шагать очень долго до дому придется. Выпрыгнула Клавдия из набравшего скорость вагона. Другие тоже выпрыгнули. Но она неудачно, на ее пути оказалась гора картофеля, которая медленно начала под ней оседать и так же медленно подвигать ее прямо к железнодорожному полотну…
Дуня в этот день поседела… У нее осталась теперь одна «розедная» (единственная) Анна.
…Оказалось ошибочным мнение, что в Павловском Посаде война будет тише, меньше будет страха и роженице придется легче. Фашистские самолеты, словно в отместку за то, что им никак не дают пройти в Москву, бомбили подмосковные села и города, строчили из пулеметов по живым беспомощным мишеням.
Еще много раз делали налеты самолеты, но как в день приезда Анны, так и после все обошлось для нашей семьи благополучно. Только Евдокия была бледнее обычного, выглядела чересчур утомленной. Для нее страшными были эти налеты. «Не приведи господь, что случись опять», – думала она, побаиваясь смерти самых дорогих ей людей. Уж тогда б она не смогла перенести горя, сил не хватило бы.
Инга, своим детским разумом еще не понимавшая ужасов войны, не испытывала страха. Ей только не хотелось оставаться одной, когда мама и бабушка пошли вечером в больницу. Но зато на следующий день чуть свет она уже нашла туда дорогу. Дня два только и было забот у нее: из какого окна выглянет мама? Наконец она увидела ее через стекло и, волнуясь, спросила:
– Мама, а сколько сосочек братику купить – пять или шесть? И каких – длинненьких или маленьких?
Сейчас Анне дочь показалась старше своих лет. На все семь выглядела, хотя исполнилось ей только пять. «Даже маленькие дети становятся в такое время старше», – подумала она.
Инга была неприхотливой и некапризной. В раннем возрасте все спит и спит целыми днями. Анна прибежит в обед ее покормить, а она и не пробуждается, сопит носиком. Уж жива ли? Только однажды перепутала день с ночью, стала просыпаться в двенадцать часов ночи – и стой, непременно держи ее под зажженным абажуром до шести утра. Но не кто угодно, а только мама.
Пять килограммов шестьсот граммов родилась – смугленькой, голубоглазой. Все сбежались в роддоме смотреть ее, даже обслуживающий персонал. «Вот это девчонка», – говорили. «Как ее назвать?» – думала Анна. Тогда и выбрала она это имя: Инга – вычитала в какой-то книге. А теперь по инициативе Инги ее брата назовут Володькой, как звали ее большую куклу, которую Инге подарили на Анниной работе.
И Анна теперь с теплотой вспомнила о своей службе в иностранной юридической коллегии адвокатов по наследственным делам, где она работала секретарем… Утром, как обычно, входил Дмитрий Иванович Кудрявцев, начальник отдела, сердечно со всеми здоровался, подбодрял. За понимание людей, обходительность все его очень любили. В отделе было много молодежи, и Дмитрий Иванович нередко наставлял молодежь на путь истинный, подсказывал, как поступить в том или ином затруднительном положении.
Дмитрий Иванович рекомендовал Анну в партию.
На праздники для детей сотрудников выдавали подарки. Инге однажды подарили зимнее пальто, а в другой раз ту самую куклу по имени Володька, гораздо выше ростом, чем она сама.
О Павловском Посаде вспоминалось с трепетом. Здесь началась трудовая жизнь Анны. Райкомом комсомола она была направлена заведующей в павловопосадский диспансер для подростков, потом ее перевели в райком партии, откуда направили секретарем парткома на шелкоткацкую фабрику.