Страница 17 из 99
В Академии Александра запомнили мальчиком, присутствующим в ней на особых правах. Среди других воспитанников, Иванов отличался молчаливостью, был «неповоротлив, так что прозвища, характеризующие подобные натуры, всегда были ему напутствием от товарищей».
Отец сопротивлялся появлению у сына друзей из числа воспитанников Академии, поэтому у Александра сформировалось совершенно романтическое представление о дружбе. Он хотел бы изливать приятелям душу, быть откровенным во всем. Бесконечная чистосердечность и верность казались ему необходимой основой дружбы, которая помогла бы избавиться от любых недостатков.
У Александра Иванова были два младших брата, один из которых умер в детстве, а также три сестры… Детство будущего художника прошло исключительно в женском кругу и «под влиянием нежного религиозного и любящего отца». «Мы можем назвать влияние всей этой среды чисто женским, потому что, по складу своего характера, отец Иванова никак не мог внести в воспитание сына иного элемента. Результатом такого воспитания должна была получиться натура нежная, впечатлительная, склонная к дружбе и другим сердечным проявлениям, что и было в действительности», – так резюмировал итоги семейного воспитания Александра Иванова его первый и последний обстоятельный биограф А. Новицкий в книге «Опыт полной биографии А. А. Иванова» (1895).
На ранний период жизни Иванова приходится его единственный интерес («сам я не был влюблен никогда») к женщине. Предметом обожания 21-летнего художника стала дочь учителя музыки Гюльпена. Отец был против брака. Он настоял, чтобы сын продолжал заниматься живописью. И в Александре любовь к искусству оказалась сильнее желания «тихой семейной жизни». На стипендию Общества поощрения художеств он отправляется в Италию.
Иванов выехал из России в конце весны 1830 года, пребывание в Италии должно было продлиться около восьми лет, но затянулось почти на три десятилетия. В Риме Иванов основное время проводит за мольбертом. На первых порах он также посещает салон княгини Зинаиды Волконской, той самой Волконской, к слову, в доме которой Андрей Николаевич Муравьев разбил скульптуру Аполлона. Она перебралась в Рим на постоянное жительство еще в начале 1829 года. Александр Андреевич делает много рисунков с шедевров, которыми заполнены соборы и галереи Рима. И среди других картин пишет полотно на знаковый для того времени сюжет – «Аполлон, Кипарис и Гиацинт, занимающиеся музыкой» (1831-1834). Три обнаженные мужские фигуры символизируют восхождение к мужскому совершенству. А по существу, это, так сказать, «хрестоматийный пример греческой любви»: дитя, мальчик, Аполлон.
Интересно мнение о картине, которая, кажется, так и не была закончена, выдающегося итальянского живописца Винченцо Камуччини (1773-1844). «Очертив рукою верх фигуры Гиацинта, он сказал, усмехаясь: «C’e la natura, ma bruta natura», что значило – «Это натура, но безобразная натура…»
Гиацинт, самый юный из персонажей картины, в сущности, еще дитя, выглядит довольно неестественно. Сказался художественный прием Иванова пририсовывать к мужским телам женские головы. Впрочем, образ Гиацинта по его возрасту лишен какой-либо половой принадлежности. Но лицо его все равно непропорционально телу – это, скорее, лик симпатичной итальянки. Зато другая часть мифологического сюжета воспроизведена блестяще. Аполлон, едва задекорированный широкими складками материи, которая, кажется, вот-вот приоткроет детали, завершающие образ покровителя искусств, обнимает Кипариса, огорченного случайным убийством любимого оленя. В объятиях старшего Аполлона находит он свое утешение. Правой рукой Аполлон как бы отдаляет Гиацинта, играющего им на свирели…
Кипарис превратится в дерево скорби, а Гиацинт, любимец Аполлона, погибнет от рук своего покровителя: Аполлон разобьет голову Гиацинта, соперничая с ним в метании диска, и на земле, окропленной кровью, вырастут цветы.
Академик Игорь Кон в своем обширном труде «Мужское тело в истории культуры» отдельно останавливается на «Аполлоне, Кипарисе и Гиацинте…», а также на изображении мужского тела в картинах Иванова вообще. Он, в частности, приводит мнение известного историка искусства Алексея Алексеевича Сидорова (1891-1978): «Ни до, ни после Иванова никто из русских художников не рисовал мужское тело лучше, чем он». Игорь Кон также напоминает точку зрения лидера русского неоклассицизма 1990-х годов Тимура Новикова (1958-2002), который полагал, что «Аполлон, Кипарис и Гиацинт…», скульптуры Арно Брекера, фильмы Лени Рифеншталь и гомоэротические фотографии барона Вильгельма фон Гледена (1856-1930) принадлежат к одной традиции.
Обращение Иванова к сюжету о «греческой любви» связано и с реальностями жизни, которую художник вел в первые годы своего пребывания в Италии. Письма этого периода, изданные в 1880 году, были значительно купированы их издателем Михаилом Боткиным. Все двусмысленности, вне зависимости от того, касались ли они мальчиков или женщин, последовательно вымараны из переписки. В начале 1830-х годов Иванов принимал участие в походах по публичным домам и равно увлекался как женщинами, так и мальчиками. Страсть к последним особенно понимал художник Григорий Иванович Лапченко (1804-1879), крепостной графа Воронцова, отправленный на средства графа в Италию. В одном из своих писем, высказывая опасения по поводу того, что окружающие могут узнать его «нравственный недостаток», Иванов настоятельно рекомендует Лапченко сжечь свои письма. В обращении неизвестному адресату Иванов признается: «Я до сих пор не соединился еще с прекрасными, которых много и много встречаю. Ах, как оне везде хороши!», и настаивает на продолжении «откровенных бесед» и «дружеских встреч».
В плане сексуальных утех Рим начала 1830-х годов предоставлял русским художникам-пенсионерам самые широкие возможности. Мальчика можно было снять за пряник. Девушки были гораздо дороже. Но и здесь первое время Иванов не отставал от товарищей. Позже он будет предупреждать своего брата от соблазнов римской жизни, рассказывая про «попойки и вечные карты, про буйные скачки верхом, под хмелек, в Альбано (один из дешевых салонов, в действительности – публичный дом) или Фраскати – от скуки…»
Но Иванов-одиночка, близко к сердцу воспринимавший любые несправедливости по отношению к себе, вскоре отворачивается от своих приятелей-пенсионеров. К тому же русский посланник в Риме князь Сергей Гагарин более всего благоволил Карлу Брюллову, который по степени мастерства являлся главным соперником Иванова. Предприняв несколько неуклюжих попыток сопротивления суровым отношениям среди пенсионеров (некоторых из них Брюллов бесконечно третировал), Иванов уходит в себя и перестает принимать участие в жизни бывших воспитанников Академии.
«Явление Христа народу» – главная картина Иванова, он работал над ней едва ли не в заточении, окруженный только дешевыми (средств на существование не хватало) натурщиками, по сути проститутами. За то время, что художник писал свое полотно, положившее основу русской религиозной живописи, он успел уверовать, а потом отказаться от веры. Были ли эти два десятилетия периодом сексуального воздержания или за пряник мальчики, неоднократно воспроизведенные Ивановым на этюдах, легко соглашались обслужить живописца?..
Факты свидетельствуют, что все было не так однозначно. Оставив «гусарские скачки», попойки и кабаки, Иванов сближается с Николаем Гоголем, «уничтожавшим свою плоть».
Но разве продолжали предаваться разврату его соплеменники? Нет, они женились, заводили семьи, заканчивали работу над полотнами, возвращались в Россию.
Гоголь же, обладавший для Иванова огромным художественным авторитетом, стал вскоре единственным собеседником живописца. Насколько интересными были эти встречи?.. Федору Иордану, на первых порах принимавшему в них участие, они казались скучными и разбавленными сальными анекдотами Гоголя, слушателем которых вскоре остался один Иванов. На некоторое время Гоголь «…взял его под свое полное попечение, заботясь даже о его материальном благосостоянии». Переписка с Гоголем приходится на 1847-1848 годы. Интерес Иванова к Гоголю постепенно угаснет к 1851 году. От этой недолгой дружбы остались два портрета автора «Мертвых душ», созданные Ивановым.