Страница 11 из 17
– А чего ж так долго-то? – выйдя в коридор, окликнул я кстати вывернувшегося проводника. – Вроде невеликий городок.
– Время ужинать, – удивился он моей недогадливости. – Вы-то товарищ, ежели кушать захотите, так в местный ресторан-вагон сходить извольте-с, он тут совсем недалече, третий вагон, только через первый класс пройти. Коли заказать чего изволите-с, принесем в сей же час. А пассажирам из жесткого в буфете на вокзале подают-с.
– Снова все звери равны, – тихо пробормотал я себе под нос. – Но некоторые равнее других.
Чуток поколебавшись между ленью и любопытством, я решил следовать последнему.
В воздухе над перроном пахло туалетом и дымом. Из передних, ближних к паровозу зеленых вагонов к вывеске «буфет» бойко, почти бегом тянулись желающие поесть. Добравшись до засиженной мухами стойки, я чуть не поперхнулся от уже, было, забытого лагерного запаха. Однако толпа, ничуть не смущаясь, быстро разбирала единственное доступное блюдо – вареную перловку без капли жира с тощей селедкой по цене рубль с гривенником. Насколько я успел понять нынешние советские реалии, весьма адекватное предложение. Хотя не уверен, стали бы такое жрать собаки из моего родного 2014 года.
Собравшись, было, уходить, я заметил в стороне вывеску-указатель: «Буфет для пассажиров первого и второго классов». Я уже прикидывал, как доказывать свою принадлежность к привилегированному сословию, но вход оказался свободным для всех. Чуть более приятные ароматы, на столах, покрытых пестрыми, удачно маскирующими пятна скатертями, стоят цветочные горшки, украшенные розовыми и лиловыми лентами. И всего несколько посетителей! Причину такого «счастья» я понял, как только взял в руки меню: капустный суп, жареная рыба с картофельным пюре, кофе и булочка с маслом стоили целых девять рублей. То есть недешево даже для такого буржуя, как я, и чуть не в пять раз дороже среднепаршивых одесских забегаловок!
Экономия мигом отправила чувство голода в далекое, слегка эротическое путешествие. Положив роскошную обложку тисненой кожи с одиноким желтым листочком отпечатанных на пишмашинке расценок обратно на стол, я тихо смылся в шумную суету перрона… Чтобы немедленно попасть под прессинг небольшой стайки попрошаек-беспризорников лет 5–10. Отбиться стоило немалого труда и полудюжины медных монеток. Впрочем, надо отдать должное, процесс облегчения карманов шел весело, можно сказать, с улыбкой, да и окружающие относились к детям удивительно спокойно и по-доброму.
Тем временем очередь в буфет успела рассосаться, однако у пассажиров немедленно нашлась новая забава вооружившись огромными, чуть не полуведерными медными чайниками или котелками, а то и двумя-тремя, как видно для соседей, они толпились вокруг будки с выведенной белой краской надписью «Кубовая», сложенной из кирпича еще в имперские времена. Хотя выдавали там отнюдь не «кубы», а кипяток. Система работала на самообслуживании: два высоких бака с кранами, соответственно для горячей и холодной воды, знай только подставляй посуду.
И только тут я, наконец, понял, чего не хватает в картине провинциального вокзала! Где же неизбежные, встречающие каждый поезд торговки снедью и навязчивые спекулянты нативными сувенирами?! Почему бабульки в расшитых платках не продают успевшим оголодать за пару-тройку часов пути товарищам самостряпные пироги, вареные яйца, домашнюю сметану? Куда подевалась воспетая в железнодорожных сагах синюшная картошка и жареная курица? Как страждущие обходятся без неизбежной закуски, в смысле маринованных и соленых огурчиков?
Может быть, продавцов просто не пускают на перрон? И стоит поискать вкусный, горячий калач с другой стороны вокзальных дверей? Не откладывая мысль в долгий ящик, тем более что вокзальный колокол уже отзвонил первое предупреждение, я быстрым шагом пересек полупустой зал ожидания и… в остолбенении замер на крыльце.
Привокзальную площадь, всю, с окрестными улицами, плотно забивала чудовищная орда. Опрятные с виду телеги перемежались в кучами наваленных прямо под открытым небом узлов, корзин, свертков, а то и вообще, сомнительной рухляди. В проходах, а то и прямо поверх скарба, мельтешили толпы разновозрастных детей. Кто-то просто играл, другие возились вокруг маленьких костерков, третьи занимались починкой своих вещей, или иным попутным ремеслом. Хозяева, судя по всему, местные крестьяне, сидели в рядок около закрытого на амбарный замок окошечка кассы.
– Вот значит оно как, – пробормотал я.
Одно дело читать о коллективизации в учебниках или газетах, совсем другое – видеть результаты жестокого социального эксперимента буквально, лицом к лицу. Хорошо хоть в относительно сытом тридцатом! Что же тут будет твориться через пару лет, в разгар Голодомора?
– Лес рубят – щепки летят, – продолжил вслух, но тут же поймал злой взгляд патрульного.
Его напарник пошел дальше, выразительно поправив ремень винтовки и стряхнув шелуху семечек с губ, он развязано посоветовал:
– Шли бы вы отсюда, товарищ… к поезду.
До своего вагона я добрался со вторым колоколом.
– Напоили лошадку, повезла, – встретил меня проводник. И улыбнулся с откровенной хитринкой. – Не изволите-с из ресторан-вагона чего?
– Изволю, – я не смог удержаться от местного сленга. – Но завтра с утра, пожалуй. Сегодня никак, надо доесть то, что из Одессы прихватили.
– Ну как изволите-с, – охотно согласился проводник. – В котором часе подать-с?
– Часиков в девять приносите, – я обозначил время, скорее чтобы отвязаться от докучливого сервиса, чем рассчитывая что-то получить на самом деле.
И сразу отвлекся на презанятнейшее зрелище: невысокая женщина лет тридцати пяти, кажущаяся миниатюрной, даже несмотря на изрядную полноту, буквально тащила по проходу на своих плечах нажравшегося до положения риз краскома. Его неприятное, лошадиное лицо с усиками скобочкой болталось из стороны в сторону на каждом шагу, мутный расфокусированный взгляд скользил по обстановке и людям без всякого смысла.
«Где-то я его видел», – мелькнула мысль.
Петлицы с ромбом, однако большой начальник, канта нет, ГПУ…[37] Курилко! Главпалач Кемской пересылки! Бывший гвардейский офицер белой армии,[38] потом коммунист и чекист! Любитель маршировки, криков «Здра!» и холодных карцеров, выстойки на комарах и, вообще, практик убийственно черного юмора. Сколько прекрасных людей остались навсегда в мерзлой земле по его вине!
Пока я изображал соляной столп, женщина умудрилась не только проволочь «гражданина начальника» мимо, но даже заволочь мерзкое тело в купе. Через неплотно закрытую дверь я мог видеть, как она, молча и сосредоточенно, стягивает со своего сваленного на диван мужа, а может быть, и любовника, сапоги, галифе, следом – грязный заблеванный китель. Затем, собрав вещи, она скрылась за дверью уборной, из которой сквозь выходящее в коридор матовое стекло послышался шум набираемой в раковину воды.
Сколько она там будет стираться? Минимум пяток минут? Хватит времени заскочить, придавить подушкой лицо и подождать, пока затихнут конвульсии! Непроизвольно я сделал шаг к дверям, другой… и, резко взяв себя в руки, пошел в свое купе.
Какой смысл брить волоски по одному, когда надо отсекать голову? Зачем делать из прохвоста героя, погибшего от руки недобитой контры? Ведь я-то точно знаю, недолго виться сволочной карьере, скоро шлепнут свои же, и сильно надеюсь, справятся куда раньше кровавого «тридцать седьмого».[39]
Однако поворочаться перед сном в этот вечер мне пришлось изрядно…
4. Неравная игра
Карелия, конец мая – начало июня 1928 года (23 месяца до р.н.м.)
– Следующий! Вещи к осмотру!
37
На практике отличить петлицы ГПУ (поле крапового цвета) от малинового (пехота РККА) практически невозможно, поэтому все ориентировалось на кант – в РККА он был черный, а в ГПУ малиновый.
38
Согласно мемуарам Д. С. Лихачева, Курилко служил в белой армии не более пары месяцев.
39
Курилко был снят с должности уже в мае 1930, попал под следствие и ближе к осени расстрелян, более того, в конце июля этого года по всем лагерям зачитали приказ коллегии ОГПУ о «произвольщиках и белогвардейцах в лагерях», после чего режим был существенно смягчен (так называемая «Соловецкая оттепель»).