Страница 67 из 73
— У двух врачей лечиться — залечат. Надо обращаться к своему духовному отцу.
— Я бы рада, батюшка, но у нас с сыном нет духовного отца.
— Как это нет? У вас есть духовный отец — старец Адриан.
Мы с сыном тут же к старцу:
— Батюшка, архимандрит Иоанн говорит, что вы наш духовный отец.
— Да-да, вы мои чада. А вы разве не знали?
Только годы спустя понимаешь, какая же это
великая милость Божия, что Господь, видя моё неразумие, не дал мне выбирать самой духовного отца, но выбрал его Сам. А потом уже батюшка выбирал за меня, назначая, к кому обращаться в таком-то монастыре и Москве. Тайна этого выбора была сокрыта от меня до поры. Но вела недавно занятие в воскресной школе, и мне задали вопрос:
— Есть ли подвижники в наши дни?
— Есть, — ответила я, начав рассказывать биографии тех, кого знала лично.
И вдруг похолодела, вспомнив, как возроптала когда-то у мощей преподобного Сергия Радонежского: почему он не помогает мне? А помощь шла, и какая! Все мои старцы и духовники были учениками преподобного Сергия — постриженниками его Лавры или воспитанниками его семинарии. Архимандрит Кирилл (Павлов), во многом определивший для меня выбор пути, — это духовник
Троице-Сергиевой Лавры. Архимандрит Адриан (Кирсанов) двадцать с лишним лет подвизался в Лавре преподобного Сергия. Архимандрит Иоанн (Крестьянкин) в 1946 году был ризничим Троице- Сергиевой Лавры, помогая восстанавливать монастырь. В покаянии я перебирала в памяти другие имена и дивилась открытию: самые трудные годы я прожила под опекой Сергиевых учеников. О, авва Сергий, велика твоя милость, что не оставил меня в скорбях!
Ещё при жизни преподобному Сергию дано было откровение о будущем. В сиянии света среди ночи он увидел множество птиц. И некий голос сказал: «Так же, как виденные тобою стаи птиц, будут многочисленны твои ученики, и после тебя они не оскудеют, если только захотят последовать твоим стопам». Есть на земле и ныне ученики преподобного Сергия, меченные особой метой. Не верьте своим глазам, когда увидите их в шитых золотом рясах и раздающими как бы от богатства щедрую материальную помощь сиротам и болящим. Это нищие аскеты, у которых нет ни рубля. Вспоминается простое — мы отправляем батюшку в больницу. Накануне вечером его келейница бегала по домам, собирая рубли, ибо отправить батюшку на лечение не на что. Наутро начинается процедура проводов в больницу. Батюшка садится в машину, а мы стоим с пакетами наготове. Отдавать их батюшке нельзя — он тут же всё раздаст. А келейница едва не плачет — с таким трудом собрала деньги на дорогу, но явились к батюшке спозаранку горемычные беженцы, и ни копейки теперь нет. Наконец машина трогается, и мы бежим рядом с машиной, вбрасывая в неё пакеты. А вдогонку машине несётся слёзный женский вопль:
— Батюшка, муж умер! Четверо детей! Голодаем!
И из машины тут же летят пакеты к ногам страдалицы. Но и это учтено. При выезде из монастыря стоит на дороге юный быстроногий бегун с пакетом, в котором приготовлено «НЗ»: деньги, отварная картошка, хлеб, огурцы. Бегун легко развивает скорость, нагоняя машину, и вбрасывает в неё уже последний пакет.
Ученики преподобного Сергея Радонежского не могут иначе. Такой у них игумен авва Сергий, печальник всея Руси.
«Вера есть удел душ благодарных», — писал святитель Иоанн Златоуст. И в трудную минуту наш батюшка советует:
— Благодари Бога!
Словом, когда становится невмоготу, мы, батюшкины чада, идём заказывать благодарственный молебен Спасителю, усматривая в скорбях промысл Божий.
Промысл Божий неведом нам до поры. И вот какую историю рассказала паломница из Сибири, родившаяся на Западной Украине в приграничном селе:
«Родители мои были глубоко верующими православными людьми, и в семье было пятеро детей. За веру тогда преследовали. И перед самой Великой Отечественной войной нашу семью и других православных затолкали прикладами в эшелон и выслали по этапу в Сибирь. На этапе заболела и умерла мама. А потом нас высадили в голой степи, где возводился металлургический завод. Жить было негде — рыли землянки, а ели лепёшки из лебеды. В дожди в землянке вода по колено, и папа надорвался, построив нам дом. Перевёз нас в дом, перекрестился и умер. И остались мы мал мала меньше, а я старшенькой была.
Помню, пришёл участковый с комиссией, чтобы отправить младших в детдом. А я ребятишек собой заслонила и на комиссию кричу в голос:
— Не отдам детей! Сама подниму!
В четырнадцать лет пошла на завод и сорок лет отработала в аду и в грохоте. Всех четверых в институтах выучила, да осталась сама без семьи. А жених был желанный и в любви объяснялся, но не решился с четверыми меня замуж взять. Я исхожу слезами и на Господа в гневе ропщу. Да как же Он допустил, чтобы нас с родины выслали и не помиловал даже детей? Уж как мои родители на коленях молились: «Господи, Спасе наш, помилуй деточек. Сохрани их, Господи, и спаси!»
Отреклась я от Бога и вступила в партию. Даже парторгом завода была. И вдруг посылают меня в командировку на Украину, как раз в родные места. Прилетела я в наше село на крыльях радости, а там чистое поле — безлюдье. Не понимаю, где же село? Я в соседнюю деревню, а там старушки рассказывают:
— Немцы танками твоё село с землёю сровняли, и не осталось в живых никого. Видно, помиловал Господь православных, если увёл вас от смерти в Сибирь. Экое диво, что вас пятеро выжило да все в люди вышли, и продлился ваш род!
Положила я тогда в райкоме на стол партбилет и в покаянии в церковь пришла. С тех пор работаю на послушании в храме и прошусь в монастырь, чтобы свой грех искупить».
— Замечайте события вашей жизни, — говорил преподобный Варсонофий Оптинский, — во всём есть глубокий смысл. Сейчас они вам непонятны, а впоследствии многое откроется.
Прошлое действительно порою так переосмысляется, что становится для человека открытием. Так было с паломницей из Сибири, и так было с моим папой-сибиряком, открывшим для себя заново родословную нашей семьи.
Человек встроен Господом в историю и без понимания исторического смысла событий легко становится добычей самых низких политических страстей. Мой папа инстинктивно чувствовал это и всю жизнь создавал фотоисторию семьи. Все большие семейные сборы включали в себя празднично-принудительный ритуал — мы фотографируемся, а потом любуемся фотодостижениями семьи: вот мы на фоне новой машины, а вот — в процессе поедания шашлыков. Молодёжь от фотолетописи шашлыков томилась и по-хитрому убегала из дома якобы на коллоквиум в университет.
Об исторических корнях нашего рода я знала немногое: по линии отца мы из обрусевших украинцев, переселившихся в Сибирь уже века назад. Родовая отцовская фамилия Деревянко давно русифицировалась в Деревянкиных, и ничего украинского в нашей семье не было. Правда, мама порой в сердцах говорила папе:
-Ну, хохол упрямый!
— Это вы чалдоны, а я русский человек! — отвечал боевито папа.
Но один случай перевернул его сознание. Однажды папа пошёл на перекличку очередников, стоявших за дефицитом по списку. И, когда выкликнули его фамилию, кто-то крикнул в толпе:
— Гей, Деревянко, выдь сюда!
Папа вышел и обомлел при виде генетического чуда — перед ним стоял его, казалось, брат-близнец, и они смотрели друг на друга, как в зеркало. А «близнец» уже восторженно кричал кому-то:
— Гей, Грицько, Опанас, побачьте — нашего Деревянку нашёл!
Как понимается теперь, папа был человеком внутренне одиноким, но в объятиях этих Грицько и Опанасов вдруг растаяло его сердце. Папа у нас даже пива не пьёт, но теперь он сидел на траве с новоявленными братьями и поднимал с ними тосты за щиру ридну Украину и, ура, «самостийную». «Самостийники» тискали папу в объятьях и от всего сердца жалели его:
— Сашко, родной ты наш Деревянко! Да як же ты в пленение к москалям попав?
В общем, дома потом папа смущённо объявил: