Страница 22 из 73
Неожиданное вразумление по поводу краж было дано мне месяц спустя. Оказалось, что ещё зимой я украла в храме галоши. То есть пришла в монастырь в валенках без галош, но почему-то забыла об этом и, уходя, надела чьи-то галоши, полагая, что галоши мои. Помню, как после кражи кошелька я возмущённо осуждала святотатцев, ворующих в храме. И вдруг, сгорая от стыда, обнаружила у себя эту лишнюю пару галош и, каясь, вернула их в монастырь. А ещё пришлось каяться по поводу кражи капусты. Но чтобы разобраться в хитросплетениях этой лукавой кражи, надо рассказать сначала о нравах нашей православной общины, существовавшей тогда при монастыре. Вот почему начну с общины.
Это было счастливейшее время нашей жизни, когда мы, новоначальные, решили подвизаться, как древние христиане, полагая живот за други своя. Ничего ещё толком не зная о православии, мы уже знали из опыта самое главное: Бог есть любовь, потому что любовью была пронизана жизнь.
Вспоминается чувство растерянности, когда, купив избу возле монастыря, я обнаружила, что пол здесь сгнил и рушится под ногами, а печь, как Змей Горыныч, отчаянно дымит. Как здесь жить? С чего начинать? А изба вдруг начинает заполняться людьми.
— Хвала Богу! — говорит, входя в дом, серб Николай.
— Слава Христу! — откликаются украинцы- «западенцы».
Ростовчане привозят доски для пола, и белорусский музыкант Саша уже весело стучит молотком, настилая новые полы. Чьи-то руки обмазывают и белят печь, а москвичка-балетмейстер Настенька Софронова шьёт для окон нарядные занавески с ламбрекенами. Работа кипит, и все поют: «Богородице Дево, радуйся…»
Радость переполняла жизнь. И если потом я сажала так много капусты, картошки, моркови, то потому, что выращивалось это для всех. Огородничали мы под присмотром учёных-агрономов из Москвы, понимавших, что надо восстанавливать не только храмы, но и утраченную агрокультуру. Ассортимент овощей в деревне был в ту пору предельно убогим. О цветной капусте, например, здесь даже не слыхивали, а картошка была только кормовых сортов — очень крупная и очень невкусная. Варишь-варишь такую картошку, а она не разваривается — осклизлая какая-то и пахнет химией. А настоящая картошка должна «смеяться», то есть быть рассыпчатой и ароматной.
В общем, учёные-агрономы снабжали нас элитными семенами. А возле дома Миши, ныне игумена Марка, была воздвигнута теплица промышленных размеров. Здесь будущий батюшка выращивал рассаду для общины, раздавал её всем желающим и просил об одном: «Только не берите рассаду без меня».
Однажды Миша задержался в командировке, а сроки посадки поджимали. Взяла я из теплицы без спроса тридцать штук капусты сорта «Москвич». Ладно, думаю, повинюсь перед Мишей, когда он вернётся домой. Не повинилась, забыла, слукавила. И дал мне Господь епитимью за эту кражу — именно тридцать кочанов капусты и похитили осенью. Самое опасное было то, что воровство рассады не осознавалось как воровство, ибо довлела психология: «Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё». И эта «колхозная» психология исподволь разрушала дух братства.
Так вот, о братстве. Иеромонах Василий (Росляков), убиенный на Пасху 1993 года, чтил братство, но отвергал панибратство, говоря, что оно уничтожает любовь. Между тем плоды панибратства множились.
Вот несколько историй из жизни тех лет. Поселилась возле монастыря трудолюбивая семья с тремя детьми. Муж строитель, а жена портниха, которую тут же завалили заказами. Одна монахиня, живущая в миру, попросила сшить ей рясу, а другая — подрясник. Платить за работу им было нечем, и они лишь поблагодарили: «Спаси тебя Господи!» Муж тоже увяз в делах братской взаимопомощи, потому что у такой-то сестры протекает крыша, денег еле наскребли на покупку шифера, и строитель работал бесплатно. Так и пошло: все просят — помоги. Отказать в помощи было неловко, а уж тем более требовать плату за труд. В общем, подвизались муж с женою во славу Христа, а через год жена сказала, заплакав: «Уедем отсюда, а то не на что жить».
В дневнике иеромонаха Василия (Рослякова) есть запись: «Горе отнимающим плату у наёмника, потому что отнимающий плату то же, что проливающий кровь» (прп. Ефрем Сирин). С этой записью связана такая история. Однажды отец Василий попросил иконописца Павла Бусалаева написать для него икону и сказал, что заплатит ему за работу.
— Как можно, батюшка? — смутился Павел. — Я с вас денег за работу не возьму!
Но отец Василий настоял на своём. А Павел рассказывал потом: «У нас тогда родился ребёнок, и, честно признаться, мы очень нуждались. Мы с женой так обрадовались этому неожиданному заработку, что и не знали, как Бога благодарить».
Рассказ о том, что отец Василий считал необходимым заплатить иконописцу за труд, я вычеркнула из рукописи книги «Пасха красная», поверив доводам рецензента, что само упоминание о деньгах принижает идеалы православного братства. Вот так и совершалась та подмена, когда братство с его любовью к человеку вытесняло бесцеремонное панибратство.
И ещё одна история. У нашей общины объявился спонсор-книгоиздатель, заработавший хорошие деньги на «левых» тиражах православных книг. Разрешения у авторов он при этом не спрашивал и гонорары им не платил. Но если российские авторы привычны к бесправию, то митрополит Антоний Сурожский хотел даже подать в суд на издателя, издавшего его книгу без разрешения и откровенно «пиратским» тиражом. Впрочем, до суда дело не дошло. Его предварил Божий Суд. Дом книгоиздателя и склад с «пиратскими» тиражами вдруг полыхнули огнём, и сгорел даже новенький автомобиль, находившийся тогда в другом городе. Вот и не верь после этого утверждениям Клавы, что воровство — это «огнь поедающий».
— А вы заметили, — сказал один монах, — что искушения обычно бывают в праздники, когда особенно сильна благодать?
Для меня таким особо благодатным днём стал праздник иконы Калужской Божией Матери, когда через искушения с кражами вдруг открылись неосознанные прежде грехи. С той поры и вошло в привычку благодарить Господа за искушения и скорби, ибо, как писал преподобный Исаак Сирин, «без попущения искушений невозможно нам познание истины».
ИВАН-СЛЕПЕЦ, СЕМИПОЛЫЦИК И ДРУГИЕ
«Господи! Даруй любовь к ближним, любовь непорочную, одинаковую ко всем, и утешающим, и оскорбляющим меня!» — так молился святитель Игнатий (Брянчанинов), и мы старались стяжать эту любовь. Помогали ближнему, чем могли, и не раз пускали шапку по кругу, чтобы в складчину купить дом для бедствующей семьи. А потом начались искушения — к монастырю потянулись люди, приехавшие сюда, как говорили в старину, «не ради Иисуса, а ради хлеба куса».
— Я семиполыцик, — заявил однажды поэт- графоман, нигде не работавший, но при том убеждённый, что жена и прочие серые личности обязаны кормить его.
— Это как — семиполыцик? — не поняла я.
— В неделе семь дней, — охотно объяснил он, — и у меня всё расписано: по понедельникам обедаю у Вознесенских, во вторник у Семагиных. А в среду? Давай запишу тебя на среду, и ты по средам будешь меня кормить.
— Исключено. Вот тебе лопата — вскопаешь грядку, тогда накормлю.
А поселился семиполыцик близ монастыря так. Жена выгнала его из дома, решив, что дешевле купить тунеядцу избу в деревне, чем всю жизнь содержать его. Как же мучились с семиполыциком в монастыре! Работать он не умел. Поработает полчаса и убегает. Правда, через год он мог работать уже полдня. И всё же на работу у «поэта» была аллергия, а у меня — на него.
Оголодав, семиполыцик иногда заглядывал ко мне и получал свою тарелку супа. Но однажды, страдая аллергией на дармоедов, я не дала ему супа и отказала от дома. А только, как говорил Оптинский старец преподобный Амвросий: «Убежишь от волка — попадёшь на медведя». И сразу же после изгнания «поэта» в моём доме поселился незваный скандальный гость — слепец Иван, инвалид детства с весьма заметными дефектами психики.