Помпа номер шесть

Я хотел завалиться спать прямо там, внизу, а может, поохотиться за красными трусиками монашки, вот только Макс все возвращался ко мне с новыми порциями эффи и говорил, что мы должны решить проблему, проблему с пузырьками, с пузырьками, с пузырьками, вот возьми выпей, это прочистит тебе мозги, найди, откуда выходят пузырьки, где они наполняют джин. Нет, нет, нет! Тоник, тоник, тоник! Никаких пузырьков в тонике. Найди тоник. Останови РАЗГРОМ, уладь все, пока не приехали грузовики с рвотным газом и не накрыли нас, и черт тебя подери, что это ты там нюхаешь?

Плыть под барной стойкой… Плыть долго и глубоко… выпучив глаза… доисторической рыбой меж гигантских замшелых, оплетенных корневищами яиц, спрятанных в болотном тумане, среди грязных тряпок, и упавших ложек, и липкой сахарной тины, и эти громадные мертвые серебристые яйца лежат под корнями, выращивая мох и плесень, и больше ничего, никакого тоника-желтка не выходит из этих штуковин, они высосаны досуха, совсем высосаны умирающими от жажды ящерами, и конечно же, в этом и заключается проблема. Нет тоника. Совсем. Никакого.

Яйца! Яйца! Сюда скорее яйца! Громадные, серебристые, разливающие тоник яйца нужно пригрохотать сюда на тележках и вкатить на белокурточных галстукобабочных спинах барменов. Больше яиц нужно проткнуть длинными соломинками зеленых сосательных трубок, и тогда мы сможем высосать тоник из их желтков, и Макс сможет снова делать свой джин с тоником, а я герой, хэй-хэй-хэй, герой, блин, суперстар, потому что я все знаю про серебристые яйца и как вставлять нужные трубки, и разве не из-за этого Мэгги вечно меня пилит, что моя трубка никак не хочет втыкаться в ее яйцеклетки, а может, и нет у нее никаких яйцеклеток, но мы уж, разумеется, не пойдем к врачу, чтобы выяснить, что яйцеклеток нет и заменить их нечем, и на тележке их не привезут, и не потому ли она сейчас в этой толчее прыгает в черном корсете с каким-то типом, который лижет ей ноги?

И не поэтому ли РАЗГРОМ состоится сейчас, когда я проломлю этому трогнутому ублюдку голову вот этой доской, которую я одолжу у Макса, хочет он того или нет… вот только я слишком глубоко под водой, чтобы драться с этим туфлелизом. И маленькие дымящиеся пакетики с эффи по-прежнему расцветают на полу, и мы все глотаем их, потому что я же, блин, герой, герой, герой, ремонтник из ремонтников, и все передо мной преклоняются и расшаркиваются, и угощают эффи, потому что не будет никакого РАЗГРОМА, и нас не накроют рвотным газом, и наша блевотина не сползет на улицу по лестничному колодцу.

А потом Макс опять выпихивает меня на танцпол с новыми порциями эффи для Мэгги, старый добрый поднос примирения, и примирение приходит само собой, когда все мы ходим по потолку самого старого, самого большого небоскреба.

Синие тимпаны и пучеглазые монашки. Прыщи и свидания за ужином. Вниз по лестнице и на улицу.

К тому времени, когда мы выползли из «Вики», я уже начал выкарабкиваться из объятий эффи, а Мэгги все еще летала: поглаживала меня с ног до головы, прижималась и рассказывала, что она со мной сделает, когда придем домой. Нора и By должны были пойти с нами, но где-то отстали. Дожидаться их Мэгги не захотела, и мы, спотыкаясь, поплелись по улице между старыми городскими башнями, выписывая кренделя вокруг пахучих тротуарных реклам «Diabolo» и «Possession» и огибая ночные ларьки с фишдогами и шашлыками из осьминогов.

Наконец-то похолодало. Ночь была в той сладостной точке, когда полуночный зной уже закончился, а утренняя духота еще не началась. В воздухе висел покров влажности, мы пропитались ею насквозь, но после клуба это казалось даже приятным. Не было ни дождя, ни заморозка, и насчет бетонных потоков можно было почти не беспокоиться.

Всю дорогу Мэгги тискала мою руку, время от времени прижимаясь ко мне, чтобы чмокнуть в щеку и ласково покусать ухо.

— Макс сказал, что ты спас весь вечер.

Я пожал плечами:

— Да ладно, ничего особенного.

Все, что происходило в баре, расплылось, будто в тумане, испарилось от того количества эффи, которым я накачался. У меня аж до сих пор кожа звенела. Сейчас во мне не осталось ничего, кроме теплого жара промеж ног да спотыкающихся темных улиц с длинными рядами свечей в окнах небоскребов. Но у Мэгги были такие приятные руки, и вся она была такая приятная, и у меня тоже появились кое-какие планы на остаток ночи, поэтому я знал, что опадаю медленно и красиво, словно опускаюсь на подушку, набитую гелием и язычками.

— Да если б мы так не надрались, кто угодно сообразил бы, что просто-напросто тоник закончился.

Я остановился перед шеренгой торговых автоматов. У трех были распроданы все запасы, а один вообще разломан, но в последнем еще оставалась пара напитков. Я опустил деньги в автомат и выбрал бутылочку «Блю Витэлити» для нее, а себе «Свитшайн». Приятный сюрприз: машина сразу выплюнула бутылки.

— Bay! — просияла Мэгги.

Я ухмыльнулся и выудил из лотка ее бутылку.

— Похоже, сегодня мне везет: сперва в баре, а теперь вот еще это.

— А по-моему, там, в баре, дело было не в удаче. Я бы это так не назвала. — Она в два долгих глотка осушила «Блю Витэлити» и хихикнула. — И к тому же когда ты это сделал, глаза у тебя были круглые, как у рыбы. Ну, когда ты стоял на руках на барной стойке.

Этого я не помнил. Барный сахар и красный кружевной лифчик помнил. А вот стойку на руках — нет.

— Не представляю себе, как Макс управляется со своим заведением, если он не может запомнить, что иногда нужно пополнять запасы.

Мэгги потерлась о меня.

— Все равно «Вики» гораздо лучше, чем другие клубы. И потом, для этого Максу и нужен ты. Настоящий живой герой. — Она хихикнула снова. — Хорошо, что дело не дошло до разгрома, а то пришлось бы оттуда с боем выбираться. Терпеть этого не могу.

В аллее несколько трогов занимались своим обычным делом. Сплетенные двуполые тела с пыхтением и бессмысленными улыбками карабкались друг на друга. Я взглянул на них и двинулся дальше, но Мэгги схватила меня за руку и потащила обратно.

— Они так… О Боже… — Она притянула меня к себе и стала расстегивать мой ремень, чуть ли не вырывая его с мясом.

— Ты что, обалдела?

— Да им все равно. Ну же! Может, в этот раз получится. Сделай мне ребенка. — Она прижалась ко мне, поглядывая на трогов. — Вот так, как они. Точно так же. — Она стащила с себя блузку из мерцающего шелка, обнажив черный корсет и белую грудь.

Я пожирал глазами ее округлости. Это прекрасное тело, которым она дразнила меня всю ночь напролет. Мне стало наплевать и на трогов, и на тех немногих прохожих, которые шли мимо по улице. Теперь уже мы оба набросились на мой ремень. Штаны свалились мне на лодыжки. Мы уперлись в бетонную ограду аллеи, глядя друг другу в глаза, а потом ее губы оказались возле моего уха и кусались, и хрипели, и шептали, пока мы двигались в одном ритме.

Троги только ухмылялись, глядя на нас огромными желтыми глазами, пока мы делили с ними эту аллею. Они смотрели на нас, а мы смотрели на них.

В пять утра Чи позвонил снова: его голос раздался прямо в моей голове. Вчера в возбуждении и пьяном угаре я забыл снять наушник. Помпа номер шесть снова накрылась.

— Ты ведь сам сказал, чтобы я тебе позвонил, — скулил Чи.

Я застонал и вытащил себя из постели.

— Да-да, сказал. Не бойся, ты все правильно сделал. Я скоро буду.

Мэгги перекатилась поближе ко мне.

— Ты куда?

Я натянул штаны и торопливо ее чмокнул.

— Надо идти спасать мир.

— Они тебя совсем заездили. По-моему, ты не должен туда ходить.

— Ага! И пусть Чи сам там разбирается? Да ты что! Тогда мы к обеду окажемся по уши в грязи.

— Герой, — она сонно улыбнулась. — Купи мне пончиков на обратном пути. Кажется, я беременна.

Она лежала в постели такая довольная, теплая и растрепанная, что я чуть не забрался обратно в кровать, но все же взял себя в руки и ограничился поцелуем.