Страница 46 из 47
Заключения, подобные этим, открывают широкое поле для умозрения и волнующих догадок. Их нужно было бы, может быть, рассматривать в связи с некоторыми из наиболее слабо очерченных событий повествования; хотя, зримым способом, эта цепь связи отнюдь не полна. «Текели‑ли!» был крик испуганных туземцев Тсалала, когда они увидели труп белого животного, выловленного в море. Таково было также трепещущее воскликновение тсалальского пленника, когда он увидел белые предметы, находившиеся в обладании мистера Пима. Таков был также крик быстро пролетавших белых и гигантских птиц, которые изошли из парообразной белой занавеси юга. Ничего белого не было в Тсалале, равно как и при дальнейшем плавании к области, находившейся за пределом.
Не невозможно, что слово «Тсалал», наименование острова расселин, при внимательном филологическом расследовании может указать или на некоторую связь с самыми расселинами, или на некоторые отношения к эфиопским буквам, так таинственно начертанным в их извилинах.
«Я вырезал это в холмах, и месть моя на прах в скале».
Жюль Верн
Ледяной сфинкс
Часть первая
Памяти Эдгара По
Моим американским друзьям
I
Острова Кергелен
Несомненно, ни один человек на свете не поверит моему повествованию под названием «Ледяной сфинкс». И все-таки его надо, по-моему, предложить на суд публики. Пусть она сама решает, верить ему или нет.
Прежде чем начать рассказ о столь невероятных и ужасающих приключениях, следует сказать, что трудно представить себе менее подходящее для человека место, чем острова Запустения – так их нарек в 1779 году капитан Кук. Что ж, я пробыл там несколько недель и могу утверждать, что они вполне заслуживают грустного наименования, которое присвоил им знаменитый английский мореплаватель. Острова Запустения – этим все сказано…
Я знаю, что составители географических карт придерживаются названия «Кергелены», которым они обычно обозначают этот архипелаг, расположенный на 49°54′ южной широты и 69°6′ восточной долготы. Оправданием им служит то обстоятельство, что первым обнаружил эти острова в южной части Индийского океана французский барон Кергелен. Произошло это в 1772 году. Барон, командовавший эскадрой, вообразил тогда, что открыл новый континент, омываемый антарктическими морями; но уже следующая экспедиция заставила его понять свою ошибку: то был всего лишь архипелаг. Если кого-нибудь интересует мое мнение, то название «острова Запустения» – единственное, которое подходит для этой россыпи из трехсот островов и островков, затерянных среди бескрайних океанских просторов, где шумят, не переставая, бури южных широт.
И все же на этих островах живут люди, и 2 августа 1839 года исполнилось ровно два месяца с тех пор, как благодаря моему присутствию в гавани Рождества общее количество европейцев и американцев, представляющих собой основное ядро здешнего населения, увеличилось на одну душу. Хотя, по правде говоря, я стал с нетерпением дожидаться первого же случая покинуть эти места, как только закончил геологические и минералогические изыскания, которые и стали причиной моего появления здесь.
Гавань Рождества расположена на самом крупном острове архипелага, имеющем площадь 4500 квадратных километров, что в два раза меньше площади Корсики. Это довольно-таки удобный порт, где можно становиться на якорь в нескольких морских саженях от берега. Обогнув с севера мыс Франсуа, на котором возвышается Столовая гора высотой в 1200 футов, отыщите глазами базальтовую гряду, в которой природа проделала широкую арку. Устремив через нее свой взор, вы заметите тесную бухту, защищенную многочисленными островками от бешеных западных и восточных ветров. Это и есть гавань Рождества. Теперь ваш корабль может направляться прямо туда, забирая чуть вправо. На стоянке можно ограничиться одним якорем, что предоставляет свободу для разворота и прочих маневров – во всяком случае, пока бухту не затянет льдами.
Кстати, на Кергеленах насчитывается сотни других фиордов. Берега здесь извилисты, как истрепанные края юбки на нищенке, особено те, что обращены на север и на юго-восток. Прибрежные воды кишат островками разной величины. Вулканическая почва состоит из кварца с примесью голубоватого камня. С наступлением лета камни покрываются зеленым мхом, серыми лишайниками, явнобрачной растительностью и неприхотливыми камнеломками. Единственный здешний кустарник, напоминающий по вкусу горчайшую капусту, не встретишь ни в одной стране мира.
Здесь в привеликом множестве водятся королевские и разные прочие пингвины, которые расхаживают, поблескивая желтыми и белыми грудками, откидывая назад глупые головки и размахивая крыльями, напоминающими опущенные рукава, и походят издали на монахов, вереницами шествующих вдоль могильных плит.
Добавлю, что на Кергеленах находят убежище тюлени, нерпы и морские слоны, охота на которых составляла в те времена основу оживленной торговли, благодаря чему на архипелаг частенько заплывали корабли.
В один прекрасный день я прогуливался в порту, когда меня нагнал хозяин гостиницы, где я расположился, и сказал:
– Если я не ошибаюсь, вы у нас засиделись, мистер Джорлинг?
Это был высокий полный американец, обосновавшийся здесь уже 20 лет назад и владевший единственной гостиницей в порту.
– Вообще-то да, мистер Аткинс, – отвечал я, – если вас не обидит такой ответ.
– Ни в коем случае, – отозвался славный малый. – Как вы догадываетесь, я привык к таким ответам, подобно тому, как скалы мыса Франсуа привыкли к океанским волнам.
– И отражаете их, подобно им…
– Вот именно! В тот самый день, когда вы высадились в гавани Рождества и остановились у Фенимора Аткинса, под вывеской «Зеленый баклан», я сказал себе: «Через две недели, а то и всего через одну, моему постояльцу наскучит здесь, и он пожалеет, что приплыл на Кергелены…»
– Нет, почтенный Аткинс, я никогда не жалею о содеянном!
– Хорошая привычка!
– Кстати, на ваших островах я обнаружил немало любопытного. Я бродил по холмистым плато, обходил торфяники, продирался через жесткие мхи, чтобы раздобыть интересные образцы минералов и горных пород. Я участвовал в охоте на нерпу и тюленя, бывал на птичьих базарах, где мирно соседствуют пингвины и альбатросы, что показалось мне весьма примечательным явлением. Время от времени вы потчевали меня блюдом из буревестника, приготовленным вами собственноручно, которое оказалось вполне съедобным – при условии, если у едока хороший аппетит. Наконец, я встретил в «Зеленом баклане» великолепный прием, за который не устаю благодарить вас… Но, если я умею считать, минуло уже два месяца с того дня, когда трехмачтовое чилийское судно «Пенас» высадило меня в разгар зимы в гавани Рождества…
– … и вам не терпится оказаться снова в вашей, то есть нашей стране, мистер Джорлинг, – закончил за меня мой собеседник, – снова увидеть Коннектикут и Хартфорд, нашу столицу…
– Без всякого сомнения, почтенный Аткинс, ибо вот уже три года я скитаюсь по миру… Пришло время остановиться, пустить корни…
– Хм, когда появляютя корни, – подхватил американец, подмигнув, – то недолго и отрастить ветки!
– Соверешнно справедливо, почтенный Аткинс. Однако у меня нет семьи, и вполне вероятно, что на мне прервется наш род. В сорок лет мне уже вряд ли взбредед в голову отращивать ветки, вы же, мой дорогой хозяин, уже сделали это, ибо вы – настоящее дерево, да еще какое…
– Дуб – даже, если хотите, из породы каменных.
– Вы правильно поступили, подчинившись законам природы. Раз природа снабдила нас ногами, чтобы мы ходили…
– То она не забыла и про место, которым пользуются для сидения! – закончил за меня с громогласным смехом Фенимор Аткинс. – Именно поэтому я очень удобно уселся в гавани Рождества. Кумушка Бетси подарила мне двенадцать ребятишек, а они в свою очередь порадуют меня внуками, которые станут цепляться за мои ноги, как котята…