Страница 21 из 47
Ни одного человека не виднелось на палубе корабля до того, как он подошел приблизительно на четверть мили от нас. Тогда мы увидели троих моряков, которых по их одеянию мы приняли за голландцев. Двое из них лежали на каких‑то старых парусах около возвышения на передней части судна, а третий, который, по‑видимому, смотрел на нас с большим любопытством, опирался о бушпритную переборку с правой стороны. Этот последний был человек дюжий и рослый, с очень темной кожей. Он, как казалось, по‑своему ободрял нас, убеждая иметь терпение, кивал нам головой самым веселым, хотя скорее странным, образом и беспрерывно улыбался, словно затем, чтобы выставить наружу ряд блистательно белых зубов. Когда его корабль подошел ближе, мы увидали, что красная фланелевая шапка, которая на нем была надета, упала с его головы в воду, но он мало был этим озабочен или вовсе на это не обратил внимания, а все продолжал свои странные улыбки и жестикуляции. Я рассказываю обо всем этом обстоятельно и подробно и, нужно понять, рассказываю все в точности так, как это являлось нам.
Бриг подходил медленно и теперь более стойко, чем прежде, и – я не могу спокойно говорить об этом происшествии – сердца наши безумно прыгали в нас, и мы изливали наши души в возгласах и возблагодарениях к Богу за полное, неожиданное и блистательное спасение, которое было так ощутительно. Вдруг, совершенно внезапно, над океаном от странного корабля (который был теперь совсем близко от нас) повеял запах, дохнула вонь, такая, для которой в целом мире нет ни имени, ни даже понятия, – смрад адский, предельно удушливый, нестерпимый, невообразимый. Я раскрыл рот, задыхаясь, и, обернувшись к моим товарищам, увидел, что они бледнее мрамора. Но у нас не оставалось времени для вопросов или догадок – бриг был в пятидесяти шагах от нас и, казалось, намеревался набежать под наш подзор, чтобы мы могли взойти на его борт, не предоставляя ему надобности спускать лодку. Мы ринулись на заднюю часть нашего судна, как вдруг этот корабль рыскнул на большое расстояние и его отшвырнуло на полных пять или шесть градусов от направления, в котором он плыл; он прошел под нашею кормой на расстоянии приблизительно двадцати футов, и пространство его палуб явилось нам сполна. Забуду ли я когда тройной ужас этого зрелища? Двадцать пять или тридцать человеческих тел, среди них было несколько женских, лежали там и сям разбросанные между подзором и кухней, в последнем и самом отвратительном состоянии разложения. Мы явственно видели, что ни одной живой души не было на этом, судьбой отмеченном, корабле. И все же мы не могли не кричать, взывая к мертвым о помощи! Да, долго и громко молили мы, в пытке мгновенья, чтобы эти молчащие и отвратные лики остановились для нас, не покидали бы нас, предоставили нам сделаться подобными же, приняли бы нас в свое счастливое сообщество! Мы исступленничали, качая в душе свой ужас и отчаяние, – сумасшедшие, умалишенные, побежденные нашей тоской от прискорбного разочарования.
Когда первый громкий пронзительный вопль страха вырвался у нас, что‑то ответило нам с переднего выступа судна, столь подобное вскрику человеческого голоса, что самое чуткое ухо, поразившись, обманулось бы. В это мгновение другой внезапный скачок, и рыскнувший бриг целиком явил нам на миг область передней своей части с ее возвышением, и мы тотчас увидели, откуда исходил звук.
Мы увидали рослую дюжую фигуру, все продолжавшую прислоняться к бушпритной переборке и все еще кивавшую головой туда и сюда, но лицо этого человека было теперь отвращено от нас так, что мы не могли его видеть. Руки были протянуты над перилами, ладони рук упадали вовне. Колени его опирались о толстый канат, туго натянутый и досягавший от заднего конца бушприта до крамбола. На спине его, с которой часть рубашки была сорвана, так что она была обнаженной, сидела огромная океанская чайка, поспешно клюя и глотая эту ужасающую плоть, ее клюв и когти были глубоко запрятаны туда, а белые ее перья были сплошь обрызганы кровью. Когда бриг медленно продвинулся дальше кругом, так что мы в тесной предстали близости, птица с большою видимой трудностью высвободила алую свою голову и, осмотрев нас, как бы изумленная, лениво поднялась с тела, на котором она пировала, и пролетела прямо над нашею палубой, над которой она парила с минуту, держа в своем клюве что‑то, как печень, темно‑красное, какой‑то кровавый сгусток. Ужасающий кусок упал, наконец, зловеще сбрызнув как раз у ног Паркера. Да простит мне Бог, но теперь, в первый раз в уме моем молнией вспыхнула мысль, мысль, о которой я не упомяну, и я почувствовал, что я шагнул к окровавленному месту. Я глянул вверх, и глаза Августа повстречали мои с таким напряженным горящим выражением, что разум мой мгновенно вернулся ко мне. Я быстро прыгнул вперед и с глубоким трепетом швырнул это ужасающее нечто в море.
Тело, из которого был вырван тот кусок, покоясь на канате, качалось легко взад и вперед под усилиями хищной птицы, и это‑то движение сначала внушило нам впечатление, что существо это было живое. Когда чайка освободила его от своей тяжести, оно колыхнулось и запало вперед, так что лицо предстало целиком. Никогда, воистину, не было какого‑либо предмета, столь страшно преисполненного ужасом! Глаз на нем не было, вся плоть вокруг рта была съедена, и зубы были совершенно наги. Так это‑то была улыбка, которой он нас приветствовал, приглашая надеяться! Так это‑то… – но я умолкаю. Бриг, как я уже сказал, прошел под нашей кормой и медленно, но стойко, направился к подветренной стороне. С ним и со страшным его экипажем ушли все наши светлые видения спасения и радости. Он уходил медленно, и мы могли бы найти средство пристать к нему, если бы не наше мгновенное разочарование и не устрашающее свойство открытия, его сопровождавшее, – и тем и другим мы были как бы повержены ниц и на время лишились всякой действенности духа и тела. Мы видели и чувствовали, но мы не могли ни думать, ни действовать, пока не было, увы, слишком поздно. Насколько разум был в нас ослаблен этим событием, может быть оценено по тому обстоятельству, что, когда судно отошло так далеко, что мы могли видеть лишь наполовину его остов, среди нас совсем серьезно поддерживалось предложение перехватить корабль, достигши его вплавь.
Тщетно пытался я с тех пор найти какой‑нибудь ключ к чудовищной недостоверности, которой в своем роке был окутан этот чуждый гость. Стройка и общий лик корабля, как я раньше сказал, заставили нас думать, что это было голландское купеческое судно, и одежда на матросах подкрепляла такое предположение. Мы могли бы легко рассмотреть имя на корме и, конечно, сделать еще другие наблюдения, которые помогли бы нам определить его характер, но напряженное возбуждение мгновенья ослепило нас для чего бы то ни было в этом роде. По шафранно‑желтому цвету тех из тел, что еще не были в полном разложении, мы заключили, что все сообщество погибло от желтой лихорадки или от какого‑либо другого ядовитого недуга того же самого страшного разряда. Если таков был случай (а я не знаю, что другое можно вообразить), смерть, судя по положению тел, должна была прийти на них способом ужасающе внезапным и захватывающим, путем, совершенно отличным от тех, что вообще определительны даже для самых смертельных поветрий, с которыми знакомо человечество. Возможно, на самом деле, что яд, случайно введенный в какой‑нибудь из их морских запасов, мог вызвать злополучие; или что рыбы они поели какой‑то неведомой, породы отравной, или другого какого морского животного, или птицы океанской – но что говорить? Совсем бесполезно гадать и строить догадки там, где все окутано и будет, без сомнения, навсегда окутано самой страшной и неисследимой тайной.
Глава одиннадцатая
Мы провели остаток дня в состоянии летаргического оцепенения, пристально смотря за удаляющимся кораблем, пока темнота, скрыв его от наших глаз, до некоторой степени не привела нас в чувство. Муки голода и жажды возвратились тогда, поглотив все другие заботы и помыслы. Ничто, однако, не могло быть предпринято до утра, и, помогая друг другу как могли, мы постарались хоть немного отдохнуть. Это удалось мне вопреки моим ожиданиям. Я спал, пока мои товарищи, которые не были столь счастливы, не подняли меня на рассвете, чтобы возобновить наши попытки достать провизию из кузова судна.