Страница 18 из 47
Оставив тела убитых на полу главной каюты, мы немедленно принялись за насосы – Паркер, конечно, был освобожден, чтобы помогать нам в работе. Руку Августу мы перевязали как только сумели, и он делал что мог, но это было не очень много. Мы, однако же, увидели, что можем не позволять течи увеличиваться, заставляя один насос действовать беспрерывно. Так как нас было только четверо, это была трудная работа; но мы старались подбодриться и с тревогою ожидали рассвета, надеясь тогда облегчить бриг, срубив главную мачту.
Таким образом мы провели ночь в страшной тревоге и усталости, и когда день забрезжил, буря не только нимало не утихла, но и не было никаких признаков улучшения погоды. Мы вытащили теперь тела на палубу и бросили их за борт. Ближайшей нашей заботой было освободиться от главной мачты. Были сделаны необходимые приготовления, Питерс срубил мачту (топоры нашлись в каюте), между тем как остальные стояли около штагов и талей. Так как бриг страшнейшим образом рыскал, было постановлено срезать тали, после чего вся громада дерева и снастей рухнула в море и освободила бриг, не причинив нам какого‑либо существенного ущерба. Мы увидели, что судно не испытывало теперь такой качки, как прежде, но все же наше положение было чрезвычайно затруднительным, и, несмотря на крайние наши усилия, мы не могли овладеть течью без действия двух насосов. Та малая помощь, которую мог оказывать нам Август, была поистине незначительна. В увеличение нашего злополучия тяжелый вал, ударив бриг в наветренную сторону, подбросил его на некоторое отдаление от предназначенного места под ветром, и, прежде чем он мог занять прежнее свое положение, другой вал целиком опрокинулся на него и совершенно рушил его на бок. Балласт переместился всей громадой к подветренной стороне (груз некоторое время передвигался и бился совершенно произвольно), и в течение нескольких мгновений мы думали, что ничто не может нас спасти и мы опрокинемся. Мы поднялись, однако же, до некоторой степени, но балласт все еще удерживал свое место на левой стороне судна, и мы так сильно накренялись, что было бесполезно помышлять о насосах, да мы и не могли бы ни в каком случае больше работать около них, потому что руки у нас совершенно огрубели от излишка напряжения и кровь из них сочилась самым чудовищным образом.
В противность совету Паркера мы стали теперь срубать фок‑мачту и наконец выполнили это после больших хлопот, причиненных наклонным положением, в котором мы находились. Падая за борт, мачта унесла за собою бушприт, и от брига остался один корпус.
Доселе мы имели основание радоваться, что у нас сохранился баркас, который не получил никакого повреждения ни от одного из огромных валов, перехлестнувших к нам на борт. Но нам недолго пришлось поздравлять себя; так как фок‑мачта исчезла, а с нею, конечно, и фоксель, бриг, державшийся благодаря им стойко, потерял свою опору, каждый вал врывался к нам теперь целиком и в пять минут нашу палубу вымыло с носа до кормы, баркас и правая сторона укреплений были сорваны, и даже ворот был раздроблен в куски. Вряд ли, поистине, для нас было возможно быть в еще более жалком состоянии.
В полдень, казалось, буря несколько стихла, но в этом мы были прискорбно разочарованы, потому что затишье продолжалось лишь несколько минут, а буря укротилась лишь затем, чтобы возобновиться с двойным бешенством. Около четырех часов пополудни сделалось совершенно невозможно противостоять ярости вихря; и когда ночь сомкнулась над нами, у меня не было ни тени надежды, что судно сможет выдержать до утра.
В полночь мы очень глубоко погрузились в воду, которая достигала теперь до палубы кубрика. Вскоре после этого оторвался руль – вал, сорвавший его, приподнял заднюю часть брига целиком из воды, о которую она в своем нисхождении ударилась с таким сотрясением, какое бывает, когда корабль выбросит на сушу. Мы все рассчитывали, что руль выдержит до самой последней минуты, ибо он был необыкновенно крепок, будучи приспособлен так, как никогда – ни раньше, ни после – я не видал, чтобы был приспособлен руль. Вниз по главному его тимберсу шел ряд крепких железных крюков, и другие таким же образом шли вниз по стерн‑посту. Через эти крюки простиралась очень толстая, выделанная из железа цепь, руль таким образом был прикреплен к стерн‑посту и свободно вертелся на стержне. Страшная сила вала, который его оторвал, может быть оценена по тому обстоятельству, что крюки на стерн‑посту, которые шли по нему, будучи заклеплены с внутренней стороны, были все до одного совершенно вырваны из цельного куска дерева.
Едва мы успели передохнуть после свирепости этого удара, как одна из самых чудовищных волн, какие я когда‑либо видел, прямиком ворвалась к нам на борт, смыла лестницу капитанской каюты, ворвалась в люки и наполнила каждый дюйм судна водой.
Глава девятая
К счастью, как раз перед ночью мы четверо привязали себя к обломкам ворота и лежали на палубе так плоско, как только это возможно. Лишь эта предосторожность спасла нас от гибели. Мы все более или менее были оглушены огромным весом воды, которая обрушивалась на нас и не скатывалась, прежде чем мы не были совершенно изнеможены. Как только я мог перевести дыхание, я громко позвал, обращаясь к моим товарищам. Ответил лишь Август: «Мы пропали, да сжалится Господь Бог над нашими душами».
Вскоре и оба другие получили способность говорить, они тотчас же начали убеждать нас ободриться, ибо еще оставалась надежда; по свойству груза было невозможно, чтобы бриг пошел ко дну, и были все вероятия за то, что буря стихнет к утру. Эти слова наполнили меня новой жизнью; ибо, как это ни может показаться странным, хоть очевидно было, что судно, нагруженное пустыми бочками для ворвани, не может затонуть, ум мой до этих пор был в таком смятении, что я совершенно просмотрел это соображение, и опасность, которую я в течение некоторого времени считал самой неминуемой, была именно опасность потопления. Когда надежда ожила во мне, я воспользовался каждою возможностью закрепить перевязи, прикреплявшие меня к обломкам ворота, и вскоре я заметил, что мои товарищи были заняты тем же. Ночь была так темна, как это только возможно, и бесполезно описывать ужасающий кричащий грохот и смятение, которые нас окружали. Палуба наша была на одном уровне с морем, или скорее мы были окружены громоздящимся гребнем пены, часть которой каждое мгновение проносилась над нами. Не слишком много сказать, что головы наши высвобождались из воды не более чем на одну секунду из трех. Хотя мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, ни один из нас не мог видеть другого и никто из нас не мог рассмотреть какую‑либо часть самого брига, на котором нас швыряло так бурно. Время от времени мы взывали один к другому, стараясь таким образом оживить надежду и доставить утешение и ободрение тем из нас, кто наиболее в них нуждался. Слабость Августа делала его предметом заботы для всех нас; и так как благодаря тому, что правая рука его была изранена, ему было невозможно сколько‑нибудь прочно закрепить перевязи, мы с минуту на минуту ждали, что его унесет за борг, но оказать ему какую‑либо помощь было совершенно вне возможности. К счастью, он находился в положении более достоверном, чем кто‑либо другой из нас; ибо верхняя часть его тела лежала как раз под одной частью раздробленного ворота и валы, обрушиваясь на него, большею частью были ослаблены в своей ярости. В любом ином положении, нежели это (в каковое и он был брошен случайно, после того как привязал себя в месте очень незащищенном), он неизбежно погиб бы до наступления утра. Благодаря тому обстоятельству, что бриг лежал на боку во всю свою длину, мы менее были подвержены опасности быть смытыми, чем это было бы в ином случае. Уклон, как я раньше говорил, был к левой стороне судна, палуба приблизительно наполовину была все время под водой. Валы поэтому, ударявшие нас с правой стороны, были в значительной степени ослабляемы боком судна, достигая нас лишь частью, ибо мы лежали плашмя, лицом вниз, между тем как валы, приходившие с левой стороны и бывшие тем, что называется водой заднего хода, мало имели возможности ухватиться за нас по причине нашего положения и не имели таким образом достаточной силы, чтобы снести нас с наших мест.