Том 4. Джек

Тема разговора не слишком-то занимательная, не правда ли? Но любовь — это такая кудесница, что Зинаида млела от восторга при каждой цифре и временами даже застывала с прибором в руке, потрясенная до глубины души подробными сведениями о таможенных складах и стоимости провоза, как будто это была ласкающая слух музыка. Приход ученика помешал влюбленным, — тихо беседуя, они предвкушали мирные радости своей будущей семейной жизни.

— Ах, боже мой, вот и Джек! Значит, уже так поздно? А суп v меня еще не готов. Скорее в погреб, дружочек Джек!.. Куда это матушка делась?.. Матушка!..

Кларисса вошла, все еще очень бледная. Но она уже несколько успокоилась, пригладила волосы и стряхнула снежинки с платья.

«Несчастная женщина!» — думал Джек, глядя на нее. А Кларисса принуждала себя есть, разговаривать, улыбаться, но при атом жадно — стакан за стаканом — пила воду, словно хотела погасить волнение, от которого у нее пересыхало горло. Зинаида ничего не замечала. От радостного возбуждения у девушки пропал аппетит, она не сводила глаз с тарелки бригадира и зачарованно смотрела на то, с каким невозмутимым спокойствием он уничтожал все, что ему подавали, ни на минуту не прерывая при этом лекции о сравнительных тарифах на натуральное и на топленое свиное сало. Этот Манжен представлял собой воплощенную таможню. Говорун, старательно подбиравший выражения, он произносил слова медленно, методически, но ел еще медленнее: он не отправлял в рот ни одного кусочка хлеба, не оглядев его перед тем, не изучив, не ощупав со всех сторон. Так же поступал он и с вином: всякий раз поднимал бокал, разглядывал на свет, пробовал и только после этого выпивал, словно боялся какого-нибудь подвоха и был готов задержать на границе своих уст любой контрабандный напиток или запрещенное для провоза кушанье. Вот почему трапезы с его участием тянулись без конца. Но в тот вечер Кларисса явно этим тяготилась. Ей не сиделось на месте, она несколько раз подходила к окну, прислушиваясь к тому, как снежная крупа постукивает о стекла, потом опять возвращалась к столу.

— В скверную погоду вам предстоит добираться домой, любезный Манжен! Я хотела бы, чтобы вы уже были у себя.

— А я нет! — воскликнула Зинаида с такой подкупающей непосредственностью, что все рассмеялись, а она сама громче других.

Но все же замечание Клариссы возымело действие, и бригадир, прервав длинную тираду о правилах ввоза продовольствия, поднялся, собираясь уходить. Но он еще не ушел: всякий раз приготовления и проводы занимали по крайней мере четверть часа — толстушка Зинаида изо всех сил стремилась еще немного пробыть в обществе жениха. Надо было засветить фонарь, застегнуть дождевой плащ с капюшоном. Славная девушка все хотела сделать своими руками, но если бы только знали, как долго не зажигаются спички и как трудно застегнуть кожаные перчатки!

Но вот жених упакован на славу. Капюшон надвинут на самые глаза, шарф несколько раз обмотан вокруг шеи и крепко завязан, поверьте, довольно сильными руками — ни дать ни взять водолаз в скафандре! Но и в таком виде он кажется Зинаиде неотразимым, и, стоя на пороге, опечаленная разлукой, она с беспокойством следит, как по окутанной мраком главной улице Эндре удаляется фигура очаровательного эскимоса с мерно раскачивающимся фонарем в руке. Мачеха окликает ее:

— Зинаида, иди в комнату!

В голосе Клариссы звучат нетерпеливые нотки-вряд ли это вызвано нежной заботой о девушке. Лихорадочная тревога молодой женщины все растет, и это не ускользает от нашего приятеля Джека. Убирая в комнате, Кларисса и Зинаида переговариваются. Г-жа Рудик то и дело поглядывает на стенные часы и вдруг говорит:

— Как поздно, однако!

— Только бы он не опоздал на поезд… — откликается Зинаида, все мысли которой заняты женихом.

В своем воображении она вместе с ним проделывает весь путь… Вот он уже на пристани… Зовет перевозчика… Усаживается в лодку…

— Ох, и холодно же, наверное, на Луаре! — вскрикивает она, пробуждаясь от грез.

— Да, холод страшный… — отзывается мачеха, вздрогнув.

Но беспокоится она вовсе не о красавце бригадире. Часы отбивают десять ударов. Кларисса вскакивает и говорит отрывисто, словно выпроваживая опостылевших гостей:

— Пора ложиться!

Видя, что ученик идет к входной двери, чтобы запереть ее, как он это делает каждый вечер, она останавливает его:

— Не надо, не надо! Я заперла. Идемте наверх.

Но Зинаида как нарочно не прекращает разговора о своем Манжене:

— Как ты находишь, Джек, ему идут светлые усики? Да, сколько, он сказал, платят пошлины за ввоз семян масличных куль…культур?

Джек успел позабыть. Придется ей спросить у Манжена. Занимательная штука эти тарифы!

— Ляжете вы сегодня спать или нет? — спрашивает г-жа Рудик с деланной улыбкой, хотя у нее дрожит каждая жилка.

Ну, кажется, угомонились! Все трое поднимаются по узкой лесенке.

— Покойной ночи! — произносит мачеха, входя к себе. — Я падаю — так хочу спать.

Глаза ее, однако, блестят. Джек карабкается на свои антресоли. Но в этот вечер комната Зинаиды так загромождена свадебными подарками, что он поддается соблазну поглядеть на них.

Кстати, удобный случай узнать то, что ему нужно. Днем приходили подруги невесты. Сокровища были извлечены на поверхность да так и лежат на широком комоде, где высится белая восковая мадонна с младенцем Иисусом на руках. Рядом с ней в раскрытом ларце сверкает дюжина ложечек из позолоченного серебра, чуть дальше серебряный кофейник, молитвенник с застежками, коробка с перчатками — с мужскими, понятно! А вокруг смятая бумага, голубые и розовые шелковые ленточки, которыми были перевязаны все эти чудесные подарки, неожиданно присланные из замка. Затем шли более скромные подношения — от жен служащих и мастеров. Подвенечная фата и венец, прибывшие из Нанта в коробке, были подарены совместно г-жой Керкабелек и г-жой Лебельгик. Г-жа Лемуалик прислала стенные часы, г-жа Лебескан-ковровую скатерть на стол. Другие подарили: кто вязаные или вышитые салфетки, кто колечко с камешком, кто картинку на евангельский сюжет, а кто флакон духов. Были здесь и «молодожены из города Батца» — две маленькие фигурки из ракушек. Они были ярко раскрашены и наряжены в живописные бретонские костюмы: новобрачная была в широкой синей юбке и в фартучке с золотой вышивкой, а ее супруг — в короткой куртке и широких штанах.

Зинаида с гордостью показывала Джеку свои сокровища, а потом старательно заворачивала их в бумагу. Мальчик вслух выражал свой восторг и в то же время думал: «Что же я-то смогу ей подарить?»

— А мое приданое, Джек? Ты еще не видел моего приданого? Постой!

Из чашки, стоявшей на комоде, она вынула ключ, отперла ящик, достала другой ключик, старинный узорчатый, которым вот уже добрых сто лет открывали дубовый шкаф в семействе Рудик. Дверцы распахнулись, и по комнате распространился приятный запах белья, благоухавшего ирисом. Изумленному взору мальчика предстали целые кипы пожелтевших простынь, вытканных еще самой первой г-жой Рудик, груды белья, отделанного кружевом, плоеного и плиссированного бретонскими искусницами, набившими руку, гофрируя стихари и чепцы.

— Ну что?.. — с торжествующим видом проговорила Зинаида.

И в самом деле, даже у матери, у которой зеркальный шкаф был битком набит вышивками и тонкими кружевами, Джек никогда не видел такого множества белья, к тому же столь аккуратно сложенного.

— Но самое главное не то, голубчик. Взгляни-ка сюда.

И, приподняв тяжелую стопку нижних юбок, она показала ему шкатулку, завернутую в белое полотно, наподобие новобрачной.

— Знаешь, что в ней?.. Самое ценное из моего приданого.

Она с гордостью произнесла эти слова.

— Мое дорогое, мое миленькое приданое, по его милости я через две недели стану называться госпожой Манжен. В этой шкатулке деньги, понимаешь? Разные монеты — серебряные, золотые! Да, папаша не поскупился! Все это принадлежит мне, а будет принадлежать моему ненаглядному Манжену. Ах, как подумаю, хочется и смеяться, и плакать, и плясать!