Том 4. Джек

Говоря, она избегала взгляда мальчика, в котором было столько горя и укоризны, взгляда такого жгучего и страдальческого, что она не могла его вынести.

— …что та новая жизнь, к которой мы тебя готовим, сильно отличается от той, какую ты вел до сих пор. Не скрою, в первую минуту я и сама испугалась, но ведь ты слышал весь разговор, правда? Положение рабочего теперь уже вовсе не то, каким оно было прежде, совсем-совсем не то! Ты отлично знаешь, что наш век — это век рабочих. Буржуазия отжила свое, дворянство тоже. Хотя, впрочем, дворянство… Ну, а потом, разве не проще всего в твоем возрасте послушно следовать советам людей, которые тебя любят и у которых есть жизненный опыт?

Рыдания мальчика прервали ее речь.

— Значит, ты прогоняешь меня, ты тоже меня прогоняешь?

Тут уж мать не выдержала. Она обняла его и прижала к груди.

— Я прогоняю тебя? Как ты можешь так думать? Разве это мыслимо? Ну, успокойся, не дрожи, не убивайся так. Ты же знаешь, как я тебя люблю. Будь дело только во мне, мы бы никогда не расстались. Надо быть разумным, надо думать и о будущем… Увы! Оно у нас довольно мрачное.

Со свойственным ей многословием, какое она позволяла себе, когда поблизости не было ее повелителя, Шарлотта попыталась объяснить Джеку, насколько ложным и шатким было их положение, прибегая для этого ко всякого рода недомолвкам и умолчаниям.

— Видишь ли, дружок, ты еще очень мал и многого тебе не понять. Наступит день, когда ты станешь постарше, и я открою тебе тайну твоего рождения. Это настоящий роман, мой дорогой! Наступит день, и я назову тебе имя твоего отца, и ты узнаешь, жертвами какого неслыханного и рокового стечения обстоятельств стали ты и твоя мама. Но уже сегодня ты должен знать, должен хорошенько понять, что у нас с тобой ничего нет, бедное дитя мое, что мы всецело зависим от… от него. Как же я могу воспротивиться твоему отъезду, особенно если я знаю, что он добивается этого в твоих же интересах? Я не могу ничего от него требовать. Он и так уже немало для нас сделал. А потом, ведь он и сам не очень богат, а эта ужасная литературная карьера до того разорительна! Он не может взять на себя расходы по твоему воспитанию. Как мне примирить вас? Надо же принять какое-то решение! Ах, если бы я сама могла поехать в Эндре вместо тебя! Подумай: ведь тебя хотят обучить ремеслу. Разве ты не будешь испытывать гордость, когда почувствуешь, что ни от кого не зависишь, что сам зарабатываешь себе на хлеб, что ты сам себе господин?

В глазах мальчика вспыхнуло пламя, и она поняла, что удар достиг цели. Едва слышно, тем ласковым, проникающим в душу голосом, какой бывает лишь у матерей, она прошептала:

— Сделай это для меня, Джек! Хорошо? Научись зарабатывать деньги на жизнь, и как можно скорее. Как знать, может, мне самой когда-нибудь придется обратиться за помощью к тебе, как к моему единственному другу и защитнику.

Верила ли она в то, что говорит? Было ли то предчувствие, когда завеса грядущего внезапно разрывается, давая возможность человеку увидеть свою судьбу во всей ее неприглядности? Или же она говорила, не слишком вдумываясь, подхваченная вихрем слов, в порыве свойственной ей сентиментальности?

Так или иначе, но то был лучший способ покорить благородное сердце мальчика. Эффект был мгновенный. Мысль, что мама, возможно, будет нуждаться в нем, что, работая, он сможет прийти ей на помощь, заставила его внезапно решиться.

Он заглянул ей в глаза.

— Поклянись, что ты всегда будешь меня любить, что ты не станешь стыдиться моих черных от копоти рук.

— Буду ли я любить тебя, Джек?..

Вместо ответа она осыпала его ласками, скрывая под пылкими поцелуями свое смятение и угрызения совести, ибо с этой минуты злосчастная мать начала испытывать угрызения совести, и они терзали ее потом всю жизнь: каждый раз при мысли о сыне ей казалось, будто кинжал вонзается в ее сердце.

А он, точно догадавшись, сколько под этими поцелуями таится стыда, неуверенности и страха, высвободился из ее объятий и кинулся к лестнице.

— Пойдем, мама, спустимся вниз, я скажу ему, что согласен.

«Горе-таланты» еще не встали из-за стола. Всех поразил торжественный и решительный вид мальчика.

— Простите меня, пожалуйста, — сказал он д'Аржантону. — Я был неправ, когда отказывался ехать на завод. Теперь я согласен и благодарю вас.

— Вот это другой разговор, Джек! — напыщенно произнес поэт. — Я не сомневался, что по здравом размышлении ты к этому придешь… Я рад, что ты открыто признаешь бескорыстие моих побуждений. Поблагодари нашего друга Лабассендра — ведь это он устроил твою судьбу. Это он широко распахнул перед тобой двери в грядущее!

Певец протянул свою громадную лапу, и рука мальчика утонула в ней.

— По рукам, старина! — воскликнул он, подчеркнуто обращаясь к Джеку так, словно они были двумя старыми товарищами и работали рядом в одном и том же цеху.

Начиная с этой минуты и вплоть до отъезда, Лабассендр неизменно обращался к мальчику в таком же грубовато-фамильярном тоне, каким говорят между собой рабочие, связанные узами товарищества.

Всю оставшуюся неделю Джек бродил по лесу, по окрестным полям. Ему было грустно, но главным образом его мучила тревога, беспокойство. Мысль об ответственности, которую он возложил на свои плечи, порою придавала его красивому лицу несвойственное ему выражение. На лбу, между бровей, залегла складка, что в таком возрасте говорит о крайнем напряжении воли. Теперь, пожалуй, он и впрямь походил на «старину Джека». Он обходил все свои любимые уголки, — так взрослые медленным шагом обходят памятные с детства места.

Старуха Сале могла теперь сколько угодно грозить ему издалека, устремляться за ним в погоню, — «старина Джек» ее уже не боялся, у него теперь достало бы сил даже отнять у нее вязанку дров.

Особенно его огорчало то, что ему не позволили пойти к Ривалям попрощаться с Сесиль.

— Видишь ли, Джек, после той сцены, что произошла между д'Аржантоном и господином Ривалем, это, пожалуй, неудобно, — повторяла Шарлотта в ответ на мольбы сына.

Наконец, уже накануне отъезда, упоенный своим торжеством, поэт милостиво разрешил мальчику проститься с друзьями. Джек попал к ним под вечер. В передней никого не было. Никого не было и в аптеке, даже ставни там были плотно прикрыты. Только из библиотеки пробивался лучик света: библиотекой именовался просторный чердак, заваленный словарями, атласами, книгами по медицине и большими томами с красными корешками из коллекции Панкука.[22]

Доктор был там, он складывал книги в ящик.

— А, пришел, наконец! — сказал он мальчику. — Я был уверен, что ты не уедешь, не попрощавшись со мной. Они, конечно, тебя не пускали? Тут есть доля и моей вины. Я был слишком резок. Мне за это попало от жены… Кстати, знаешь, она вчера уехала с внучкой. Я отправил их на месяц в Пиренеи погостить у моей сестры. Девочка что-то прихворнула. Я, не подумавши, сгоряча взял да и сказал ей о твоем отъезде… Ох, уж эти дети!.. Мы-то думаем, что они ничего не смыслят, а они подчас убиваются пуще взрослых.

Он разговаривал теперь с Джеком, как с мужчиной, а «старина Джек», узнав, что подружка захворала из — за него и что он так и уедет, не повидавшись с нею, готов был расплакаться, как ребенок.

Мальчик глядел на валявшиеся повсюду книги, на просторную печальную комнату, слабо освещенную единственной свечой, стоявшей в углу стола, рядом с грогом и бутылкой водки, — доктор, пользуясь отсутствием жены, вернулся к своим морским привычкам. Глаза его блестели, и добряк возбужденно рылся в книгах, сдувал с них пыль: он опустошил целый угол своей библиотеки и набивал книгами открытый ящик, стоявший у его ног.

— Знаешь, что я тут делаю, дружок?

— Нет, господин Риваль.

— Отбираю для тебя книги, добрые старые издания, ты увезешь их с собой и станешь читать, слышишь? Будешь их читать, как только выдастся свободная минута. Запомни хорошенько, мальчик: книги — наши верные друзья. К ним обращаешься в самое трудное время. Можешь быть уверен, они всегда тебе помогут. Про себя скажу, что если бы не книги, я бы не вынес обрушившемся на нас беды, меня бы давно не было на свете. Взгляни на этот ящик, дружок. Тут целая гора книг… Сейчас ты еще не все поймешь. Но это неважно, все равно читай. Даже те книги, смысл которых для тебя будет не совсем понятен, разовьют твой ум. Обещай же, что ты их прочтешь.

22

Коллекция Панкука — серия книг латинских авторов с оригинальным текстом и французским переводом; издавалась с 1828 года французским литератором и издателем Шарлем Панкуком (1780–1844).