Страница 99 из 111
— Что случилось, друг мой?.. Надеюсь, ничего дурного?..
— Нет… Во всяком случае, не со мной… Но с человеком, которого я очень люблю…
Она представила ему г-жу Эпсен, и адвокат молча обратил на нее пытливый, острый взгляд своих черных глаз. Несчастная мать была крайне взволнована. Огромный кабинет, тишина, внушительный и проницательный юрист, освещенный настольной лампой… Какой ужас!.. Столько хлопот из-за простого, правого дела — добиться возвращения похищенной дочери!
— Расскажите, в чем дело… — сказал Раверан.
Г-жа Эпсен еще плохо слышала после кровоизлияния, и ему пришлось повторить погромче:
— В чем дело?..
Она начала рассказывать, но гнев и негодование душили ее. Слова всех языков, которые она знала, и прежде всего датские и немецкие, наиболее близкие ее сердцу, вырывались у нее наперебой, тесня друг друга. А усилия, которых требовал от нее французский, и северные «ф», беспрестанно свистевшие в ее речи, придавали еще большую непоследовательность невероятной истории, за которую она, запинаясь, принималась со всех сторон… Ее маленькая Лина такая слафная тефушка… ф… ф… У нее только и была одна радость — дочь… Бабушка, электрические часы, председательница, молитвы по три су, снадобья, которыми поили тсфушку…. ф… ф… Понимаете?
— Не совсем… — проронил адвокат.
Леони хотела что-то сказать, но он остановил ее:
— Так как же, сударыня? Ваша дочь от вас уехала?
— Нет, нет… Не уехала… Ее увезли, похитили… Душу ее украли, всю украли.
— Как же это случилось?.. Когда?..
Он вытягивал у нее подробности одну за другой, просил рассказать о том ужасном письме, которое слово в слово запечатлелось в материнской памяти, точно вытравленное кислотой на медной табличке: «Искренне преданная дочь Элина Эпсен…»
— А после того как она уехала, вы получали письма?
— Два раза… Один раз из Лондона, потом из Цюриха… Но ее уже нет ни тут, ни там…
— Покажите мне письмо из Цюриха…
Г-жа Эпсен вынула из кармана наперсток, очки, портрет дочери, с которым она не расставалась, наконец письмо, развернула листок дрожащими толстыми пальцами и подала адвокату. Тот вслух, медленно прочел его, стараясь уловить затаенную мысль девушки. Несчастная женщина начинала интересовать его.
«Дорогая мама! Мне очень хочется подать тебе весточку, поэтому пишу тебе, не откладывая. Но мне стало горько, когда я узнала, что ты прибегаешь ко всяким ухищрениям и ко лжи…»
Г-жа Эпсен заплакала.
«…что ты несправедливо винишь людей, которые не сделали нам ничего, кроме добра. Этим ты ставишь меня в такое положение, что я не могу тебе сообщить, куда именно привело меня служение господу, и выразить тебе чувства дочери, любящей тебя во Христе. Элина Эпсен».
Помолчав, Раверан задумчиво сказал:
— Психоз на религиозной почве… Это по части доктора Бушро…
Психоз, Бушро — эти слова не имеют для матери никакого смысла, но она твердо знает, что, если бы ее дорогую дочку не опоили какими-то снадобьями, она никогда не написала бы ей такого письма. Заметив на лице адвоката недоверчивую улыбку, она опять пошарила в карманах и вынула оттуда бумажку, исписанную химическими формулами и названиями алкалоидов — иоксианин, атропин, стрихнин; на листке стояла печать одной из лучших парижских аптек. После отъезда Элины она обнаружила в одном из ящиков ее комода коробочку с пилюлями и пузырек с экстрактом беладонны и чилибухи — дурманящими, наркотическими средствами, небольшой дозы которых достаточно, чтобы помутить сознание, а то и вовсе лишить человека разума.
— Черт возьми!.. — воскликнул Раверан. — И такие дела творятся в 1880 году!.. Любопытно!.. Сколько лет вашей дочери? — спросил он и приподнялся на кресле; вытянув голову, он словно принюхивался к делу, — так хорек высовывает из норы свою плоскую мордочку.
— Сейчас ей двадцать… — ответила мать, и ее удрученный голос прозвучал еще трагичнее от контраста с этими великолепными словами, с этим праздником жизни: двадцать лет!
Старый адвокат подумал вслух:
— Интересное, сенсационное дело…
Леони д'Арло торжествовала:
— И эта женщина совершает уже не первое такое преступление… Мы можем указать и на другие ее жертвы, на матерей, еще более несчастных, чем госпожа Эпсен…
— Кто она такая?.. Как фамилия этой дамы?.. — спросил Раверан; его все больше и больше охватывало негодование.
Г-жа Эпсен широко открыла глаза, удивляясь его недогадливости.
— Да это же госпожа Отман!.. — ответила Леони.
Раверан безнадежно развел руками.
— Гм… В таком случае…
Как опытный адвокат, бывший старшина, он ограничился этими словами, но мысль его заключалась в том, что здесь ничего сделать нельзя. Наоборот, несчастную женщину надо отговорить от возбуждения дела — это и опасно и бесполезно. Отманы слишком могущественны, они совершенно недосягаемы в силу своей репутации, морального облика, богатства… Надо проявить ловкость, выждать… Кроме того, если начать процесс, то за это время Элина станет совершеннолетней, и тогда, естественно…
— Значит, нет на свете правосудия! — безнадежным тоном проговорила г-жа Эпсен, как та крестьянка из Пти-Пора, горе которой припомнилось ей в этот миг.
Тут Раверану подали чью-то визитную карточку, и он поднялся.
— Министр юстиции мог бы дать распоряжение о негласном расследовании, тогда, вероятно, удалось бы узнать, где находится ваша дочь… Но как убедить министра в необходимости столь щекотливых мероприятий?.. Впрочем… Вы ведь иностранка, датчанка?.. Поговорите с вашим консулом.
Провожая их, он шепотом сказал графине:
— А в общем, дочь ее не такая уж несчастная.
— Не дочь несчастная, а мать.
— Да, она мать… Все матери мученицы… — И уже другим тоном спросил: — А как у вас?.. Как здоровье вашего мужа?..
— Не знаю…
— Вы все так же неумолимы?
— Да…
— А между тем он остепенился… Стал политическим деятелем… Его последнее выступление в Палате…
— До свидания, мой друг!..
В карете г-жа Эпсен проронила:
— Я озябла…
У нее стучали зубы.
— Вы отвезете меня домой?..
— Нет, нет… Сначала заедем к консулу… Где он живет?
— Предместье Пуассоньер… Господин Деснос.
Деснос, владелец крупной мебельной фабрики, покупавший дерево в Норвегии и Дании, исхлопотал себе должность консула в интересах своего дела. Что касается страны, которую он представлял, ее нравов, языка и даже ее географического положения, то обо всем этом он не имел ни малейшего понятия. Приемная консула помещалась во дворе справа, а слева тянулись огромные мастерские, оглашавшие окрестность грохотом молотов, скрипом пил, жужжанием станков, и всему этому вторил вибрирующий бас паровой машины. В конторе тоже кипела работа: скрипели перья, перекладывались с места на место увесистые торговые книги, на склоненных лбах конторщиков блестели отсветы газовых рожков.
Как и у адвоката, имя графини д'Арло оказало должное действие, и просительницам пришлось ждать недолго. Деснос принял их в богато обставленном, просторном кабинете; в стеклянную дверь виден был художественный цех, где молча работало, сидя и стоя, несколько человек в блузах.
— Наверху освещено? — спросил фабрикант, вообразив, что дамы собираются заказать обстановку. Когда же он узнал, что нужен им лишь в качестве консула, улыбка на его лице застыла, он превратился в важного чиновника. — По консульским делам прием от двух до четырех… Но раз уж вы, сударыня, пожаловали…
Скрестив руки на отлично сшитом, просторном сюртуке, какой и должен быть у почтенного коммерсанта, он стал слушать посетительниц под далекий грохот паровой машины, сотрясавшей окна и полы.
Боже мой, что это ему рассказывают? Яд, похищение… Да с этим лучше бы обратиться в театр! В Париже, где у людей свои телефоны, где на заводах горят лампочки Эдисона, — и вдруг такие приключения? Дамы вели рассказ попеременно-г-жа Эпсен до того волновалась, что графине пришлось прийти ей на помощь. Деснос не выдержал и вдруг вскочил в негодовании. Он не желает больше слушать такие небылицы. Отман — его банкир… Это самый крупный, самый надежный банк; репутация его безупречна… Нельзя себе представить, чтобы у Отманов творились такие гнусности.