Страница 87 из 111
В послеобеденные часы сюда, в круговые аллеи, к пчельнику, к фруктовым деревьям, рассаженным букетами, спиралью или шпалерами, со всех окрестных улиц стекается народ, совсем непохожий на праздную публику, толпящуюся на боковых террасах: служащие, мелкие рантье, семьи рабочих, женщины, сидящие здесь до темноты с книжкой или рукодельем, спиной к аллее и лицом к зелени, мужчины, расхаживающие с газетой в руках, и целые стаи детей, больших и совсем крошечных, играющих, бегающих вперегонки и едва научившихся ходить, которых выводят гулять так поздно, потому что матери работают целый день.
Усадив г-жу Эпсен на складное кресло возле клумбы ирисов, которые она особенно любила за нежные оттенки цветов и болотистый запах, Лори предложил Элине пройтись по саду. Она согласилась сразу, с какой-то лихорадочной поспешностью, хотя в последние дни словно бы избегала оставаться с ним наедине. Бедняга не мог скрыть свою радость. Гордо выпрямившись, довольный, помолодевший, он повел невесту в английский сад, где гуляли другие парочки, тоже, быть может, помолвленные. Рассыпаясь в цветистых фрааах, Лори не обращал внимания на холодное молчание Элины, — он приписывал его девической робости и застенчивости. День свадьбы еще не был назначен, но обвенчаться они собирались на каникулах, в свободное от занятий время, когда ученики разъедутся и школы закроются. На каникулах! А ведь уже начался июль…
Какой чудесный июльский вечер, светлый, полный надежд! Влюбленный шел как во сне, глядя на дальние окна над бульваром, полыхавшие в лучах заката среди ветвей.
Фанни догнала их и в приливе нежности прижалась к Элине.
— Нет, оставь меня… Поди поиграй! — сказала ей Элина.
Девочка послушно побежала вперед по аллее, где щебетали ласточки и прыгали воробьи чуть ли не под ногами гуляющих, перелетая с деревьев на статуи, с гривы Каинова льва на поднятый кверху палец Дианы. День угасал. Длинные лиловые тени ложились на траву. — Следя за их узором, Элина шла молча, опустив глаза. Вдруг она сказала:
— Я узнала новость, которая меня глубоко огорчила. Правда ли, что Морис готовится к первому причастию?
Морис действительно написал отцу, что посещает католическую школу при церкви Пти-Пора, к великой радости тамошнего кюре, довольного, что у него в этом году будет хоть один причастник. Но чем же это могло рассердить Элину?
— Меня следовало предупредить, я бы этого не разрешила, — продолжала девушка суровым тоном. — Если мне предстоит быть матерью вашим детям, руководить их воспитанием, они должны исповедовать ту же веру, что и я, единую, истинную веру… Я этого требую!
Неужели это Лина, прелестная девушка с кроткой улыбкой, говорила таким сухим, властным тоном? Неужели это она сказала «Уйди!», резким движением оттолкнув Фанни, которая снова подбежала к ним и замерла в испуге, увидев их расстроенные, изменившиеся лица? Все вокруг тоже изменилось: сад казался теперь сумрачным, пустынным, окна вдалеке меркли одно за другим в синеватых сгущавшихся сумерках. Лори почувствовал вдруг, как им овладевает уныние, он едва находил в себе силы возражать, бороться с холодной решимостью Элины. Ведь она так благоразумна, так чутка, как же она может не понять?.. Это же тонкий, деликатный вопрос, дело совести. Дети должны остаться католиками* как их покойная мать, хотя бы из уважения к ее памяти… Но девушка жестко перебила его:
— Вы должны сделать выбор. Я не согласна связывать себя на всю жизнь при таких условиях. Разные вероисповедания, разные обряды — это неизбежно вызовет разлад в будущем.
— Элина, Элина! Разве взаимное чувство не выше всего?
— Нет ничего на свете выше религии!
Стемнело, птицы умолкли в ветвях деревьев, редкие, запоздавшие прохожие, услышав издалека сигналы сторожей, спешили к выходу, к единственным еще не запертым воротам, последнее окно на горизонте погасло. Лори едва узнавал в темноте большие неподвижные глаза Лины, так непохожие на прежние, ласковые, светившиеся улыбкой глаза его подруги.
— Не будем больше говорить об этом, — заявила она. — Теперь вы знаете мои условия.
Г-жа Эпсен, беспокоясь, что становится поздно, догнала их вместе с Фанни.
— Пойдемте домой, пора… А какой чудный вечер, жалко уходить!
Она продолжала болтать одна всю дорогу, а жених с невестой молча шли следом за ней, хоть и рядом, но такие далекие, чужие друг другу.
— До скорого свидания!.. Ведь вы зайдете к нам? — спросила г-жа Эпсен на площадке лестницы.
Не решаясь ответить, Лори прошел к себе, приказав дочке собрать книжки и подняться наверх одной. Но Фанни сразу же прибежала назад, задыхаясь от рыданий.
— Нет… Уроков больше не будет… — лепетала она, всхлипывая. — Ма… мадемуазель прогнала меня, она больше не хочет быть моей мамой… Боже мой, боже мой!
Сильванира взяла на руки дрожащую, плачущую девочку и унесла в свою комнату.
— Перестань, золото мое, не плачь! Уж я-то тебя никогда не покину… Слышишь? Никогда в жизни!
В крепких объятиях, в звонких поцелуях служанки чувствовалась нескрываемая радость, что она отвоевала свое дитя; Сильванира уже давно предчувствовала разрыв, как в свое время первая угадала зарождающуюся любовь.
Минуту спустя появилась расстроенная, потрясенная г-жа Эпсен.
— Что же это такое, мой бедный Лори?
— Она ведь вам рассказала? Ну, посудите сами, разве это возможно? О себе я не говорю… Я так ее люблю, что готов на все ради нее. Но дети! Нарушить волю их покойной матери!.. Я не имею права, я не имею права! А как жестоко она поступила с Фанни!.. Бедная крошка все еще плачет. Слышите?
— Элина тоже плачет там, наверху. Она заперлась в спальне, не хочет со мной говорить… Можете себе представить — не впускает меня к себе! Меня! Прежде у нас никогда не было тайн друг от друга!
Г-жа Эпсен, обычно такая мягкая, спокойная, взволнованно повторяла:
— Что с ней? Что с ней случилось?
Ей словно подменили дочь. Ни игры на фортепьяно, ни чтения, полное равнодушие ко всему, что прежде она так любила. Еле уговоришь ее подышать воздухом…
— Вот и сегодня, я чуть не насильно вытащила ее погулять… А ведь она такая бледная… так мало ест.* Я думаю, на нее повлияла смерть бабушки.
— И Пор-Совер. И госпожа Отман, — печально прибавил Лори.
— Вы думаете?
— Уверяю вас, это ее влияние. Эта женщина отнимает у нас Лину.
— Да, пожалуй, вы правы… Но Отманы так хорошо платят, они так богаты…
Видя, что бедного влюбленного нисколько не убеждают такие доводы и он только уныло качает головой, г-жа Эпсен добавила, стараясь успокоить себя:
— Ничего, ничего, все уладится, все обойдется.
Она словно нарочно закрывала глаза, не желая видеть надвигающейся беды.
Всю ночь и весь следующий день в министерстве, машинально выполняя канцелярскую работу, Лори обдумывал свое решение не уступать Элине. Его обязанность на службе состояла в том, чтобы просматривать газеты и вырезать статьи, заметки, даже отдельные фразы, где упоминалось о его министре, аккуратно отмечая на полях число и название газеты. В этот день, поглощенный своим горем, он работал кое-как, одновременно сочиняя длинное письмо к Лине. Пытаясь сосредоточиться, он настрочил уже два-три черновика под громкий смех и плоские остроты сослуживцев, как вдруг после полудня его вызвали к директору.
С некоторых пор к ним вместо Шемино был назначен новый директор. Бывший алжирский префект, быстро продвигаясь по службе, заведовал теперь сыскным отделением, и его уже прочили на должность префекта парижской полиции. «Шемино лезет вверх», — говорили в министерстве.
Его преемник, апоплексического вида солдафон, раскричался на своего подчиненного:
— Это неслыханно! Как вы посмели? Проявить такое неуважение к его превосходительству!
— Я? Неуважение?
— Ну, разумеется! Вы позволяете себе недопустимые сокращения. Вы изволите писать «Мон. юнив.» вместо «Монитер юниверсель». И вы полагаете, что его превосходительство поймет? Он не понял, милостивый государь, он не должен, не обязан был понимать!.. Ну, теперь берегитесь, господин супрефект Шестнадцатого мая!