Страница 53 из 111
«Если вы любите „брандаду“, то знайте, что сегодня вечером ее подают, отлично приготовленную, у мадемуазель Башельри на Лондонской улице. Угощает ваш муж. Позвоните три раза и входите без стеснения».
Как ни глупы были эти фразы, какой грязью и коварством они ни пахли, она сразу учуяла правду, и в этом ей помогли возникшие в памяти совпадения и намеки: имя Башельри, которое за последний год так часто произносилось в ее присутствии, загадочные газетные статейки по поводу приглашения этой певички в Оперу, длительное пребывание мужа в Арвильяре, адрес, услышанный из его же уст. В один миг сомнение выкристаллизовалось в уверенность. Да и разве прошлое не освещало для нее настоящего, не обрисовывало его во всей вполне реальной гнусности? Лжец и притворщик — вот он кто. Почему этот человек, всех всегда обманывавший, должен был пощадить ее? Ее купил его вкрадчивый голос, его дешевые ласки. И тут ей пришли на память подробности, от которых она то краснела, то бледнела.
На этот раз ею овладело не отчаяние первого разочарования, исторгшее у нее так много слез. Теперь к обиде примешивалась злоба на себя самое, на свою слабость и безволие, заставившие ее простить мужа, злоба на него — на человека, который опять обманул ее, презрев обеты и клятвы, данные после первого греха. Ей хотелось бросить ему в лицо обвинение здесь, сейчас же, но он был в Версале, на заседании Палаты. У нее мелькнула мысль вызвать Межана, но она тут же почувствовала, что не в силах заставить этого порядочного человека лгать. Силясь подавить в себе бурю противоречивых чувств, стараясь не кричать, не поддаться нерв* ному припадку, который уже овладевал ею, она в своем свободном пеньюаре, по привычке прижимая руки к талии, принялась шагать взад и вперед по ковру. Внезапно, вздрогнув от безумного страха, она остановилась.
Ребенок!
Он тоже страдал, напоминая о себе матери всеми силами крошечного существа, боровшегося за свою жизнь. Боже мой, только бы он не погиб!.. В тот же месяц беременности, при таких же обстоятельствах… Говорят, что рок слеп, а ведь он иногда подстраивает такие невыносимо жестокие совпадения! И она стала вразумлять себя прерывающимися словами, ласковыми восклицаниями: «Малыш мой!.. Бедный мой малыш!..» — старалась взглянуть на вещи хладнокровнее, чтобы держать себя с достоинством, а главное, не подставить под удар единственное, что у нее еще оставалось. Она даже взялась за рукоделье — то самое рукоделье Пенелопы,[44] которое всегда помогает парижанке быть чем-то занятой. Прежде чем прибегнуть к неизбежному громогласному разрыву, надо было дождаться Нумы, объясниться с ним или, вернее, убедиться в его вине по тому, как он станет себя вести.
О эти пестрые шерстяные нити, эта аккуратная, бесцветная канва! Сколько признаний они слышат, из скольких сожалений, радостей, желаний составляется сложный, весь в узелках, в кончиках оборванных ниток, узор оборотной стороны женских рукоделий, где безмятежно переплетаются цветы!
Вернувшись из Палаты депутатов, Нума Руместан застал жену, склонившуюся над рукодельем в узком луче зажженной лампы. Эта мирная картина, этот точеный профиль, смягченный начесами каштановых волос, среди сумеречной роскоши стеганых портьер, в комнате, где лакированные ширмы, безделушки из старинной бронзы, слоновой кости, фаянса притягивали к себе теплые, зыбкие отсветы пылавшего в камине огня, поразили его своим резким контрастом слитному гулу в Палате, ярким люстрам, свисавшим с потолка и окруженным пыльной мутью, плававшей над ораторами, словно пороховой дым над полем, где происходят маневры.
— Здравствуй, мамочка!.. Как у тебя тут хорошо!..
Заседание было жаркое. И все по поводу распроклятого бюджета: левые пять часов подряд вцеплялись мертвой хваткой в несчастного генерала дЭспальона, который умел связать концы с концами, только если произносил что-нибудь вроде «черт вас всех подери». Ну, на этот раз кабинет благополучно удержался. Но посмотрим, что будет после новогодних каникул, когда дело дойдет до просвещения и искусства.
— Они очень рассчитывают на дело Кадайяка, чтобы меня свалить… Выступать будет Ружо… Противник нелегкий… Выдержки у него предостаточно…
— Ружо против Руместана… — добавил он, дернув по привычке плечом. — Север против Юга… Так лучше. Это будет забавно. Мы с ним схватимся не на жизнь, а на смерть.
Занятый своими мыслями, он долго не замечал, что Розали молчит. Потом подошел к ней поближе, уселся на мягкий табурет, вырвал у нее работу и попытался поцеловать ей руки.
— Что ты так торопишься с вышиваньем?.. Это мне подарок к Новому году? А я уже купил тебе подарок… А ну, угадай!
Она медленно высвободилась из его объятий и молча устремила на него пристальный, испытующий взгляд. На лице его, как обычно в дни бурных заседаний, лежал отпечаток усталости, все черты расплылись, в уголках глав и губ легли морщинки, выдавая натуру мягкую и в то же время вспыльчивую, подверженную всем страстям и лишенную всего, что помогает совладать с ними. Лица уроженцев Юга похожи на южные пейзажи: и те и другие хороши, только когда залиты солнцем.
— Ты обедаешь со мной? — спросила Розали.
— Да нет!.. Меня ждут у Бюрана… Скучнейший будет обед… Эх, я уже опаздываю! — добавил он, вставая. — К счастью, переодеваться не нужно.
Взгляд жены неотрывно следил за ним.
— Пообедай со мной, прошу тебя!
Когда она настаивала, ее мелодичный голос становился жестким, неумолимым.
Но Руместан не отличался наблюдательностью. Дела, дела, ну что тут можно сказать? Ах, кто занимается политической деятельностью, тот не может жить как хочет!
— В таком случае прощай, — многозначительно проговорила она и мысленно добавила: «Значит, такая судьба».
Она прислушалась к стуку колес у ворот, потом аккуратно сложила рукоделье и позвонила.
— Пусть кто-нибудь сбегает за извозчиком… А вы, Полли, подайте мне пальто и шляпу… Я еду в город.
Через несколько минут Розали была готова. На прощанье она окинула взглядом комнату, из которой сейчас уходила и где не оставляла ничего своего, ничего, о чем бы ей стоило пожалеть. Несмотря на холодную парадность желтой атласной обивки, это была всего-навсего меблированная комната.
— Вот эту большую картонку поставьте в экипаж.
Из всего их общего имущества она взяла приданое для малыша.
У дверцы кареты терявшаяся в догадках англичанка спросила, вернется ли мадам к обеду. Нет, она будет обедать у родителей и, вероятно, останется у них ночевать.
Дорогой у нее все же возникло сомненье, вернее, желание быть добросовестной до конца. А что, если все это неправда?.. Если Башельри не живет на Лондонской улице? Она дала извозчику адрес, — впрочем, без всякой надежды. Но ей надо было убедиться.
Карета остановилась у трехэтажного особнячка с зимним садом на самом верху — раньше это было холостяцкое жилье левантинца из Каира, который недавно разорился и умер. Именно такие домики и снимают для тайных развлечений: закрытые ставни, опущенные портьеры, из ярко освещенных подвальных помещений доносится шум и резкий запах кухни. По одному тому, как после трех звонков дверь отворилась сама собой, Розали поняла все. Из прихожей за персидской портьерой, подхваченной крученым шнуром, видна была покрытая толстым ковром и освещенная торшерами лестница, где ярко горел газ. Она услышала смех, сделала два шага и увидела то, чего уже никогда потом не забывала…
На площадке второго втажа склонился над перилами Нума, красный, пылающий, без пиджака, держа за талию девицу, — она, тоже очень возбужденная, отбросила распущенные волосы на спину, на мелкие пышные оборочки легкого шелкового пеньюара. Нума кричал разнузданно веселым голосом:
— Бомпар! Тащи «брандаду»!
Вот где надо было видеть министра народного просвещения и вероисповеданий, оптового торговца религиозной нравственностью, защитника благородных принципов — здесь он выступал без маски, без ужимок, здесь он вовсю распускал свою южную натуру, здесь он не знал удержу, словно на Бокерской ярмарке!
44
Пенелопа — жена Одиссея. Осаждаемая женихами, она дала им обещание выбрать одного из них, когда закончит ткать покрывало. Однако, верная мужу, она ночью распускала то, что делала за день.