Шляпка с перьями

– Я поеду с тобой завтра в гостиницу, чтобы помочь ей переехать, – сказал он.

– Нет, дорогой, – сказала она ему довольно твердо. – Она будет смущена. Она впервые в чужом городе, расстается с родственницей, которая по сути ей чужая, чтобы тут же поселиться у не менее чужого человека. Не нужно ее смущать твоей неразговорчивостью.

– Я не был неразговорчивым, – запротестовал он, хотя понимал, что спорить с матерью – ниже его достоинства. – Мне вообще показалось, что я был единственным, кто разговаривал с миссис Кавендиш.

– И при этом благополучно игнорировал свою невесту, – ответила мать.

Потому что он неловко чувствовал себя при всех. Но как же тогда она должна была себя чувствовать?

– Я повезу ее в парк завтра, – сказал он. – Ее следует представить свету. Во время прогулки это можно будет сделать наиболее естественно. Не так обязывает, как званый вечер или бал.

Мать прищелкнула языком.

– Алистер, – сказала она, – и как, по-твоему, ее примет свет, если она будет одета, как сегодня вечером? Или одета в платье – я не сомневаюсь, что оно чудовищно – из розового муслина, которое упомянула миссис Кавендиш? В свой первый выход в свет она должна выглядеть наилучшим образом. С нетерпением жду, когда увижу приличную прическу у нее на голове – какие чудесные волосы! Тебе понравился цвет, Луиза? Нет, мисс Грей не появится ни в парке, ни еще где-либо как минимум неделю. И я бы предложила, чтобы ты не виделся с ней все это время, Алистер, до тех пор, пока она не освоится и не станет уверенней.

– Нет, – сказал он, – я абсолютно не согласен, мама. Она – моя невеста. Я нанесу визит завтра днем. В твоем присутствии, конечно. Но я был бы благодарен, если бы ты на минуту оставила нас одних.

Он настоял на своем решении. И вот, направляясь домой, чтобы переодеться, он обдумывал будущий визит и думал о том, как странно будет сидеть в гостиной и пытаться завести разговор с мисс Грей под присмотром матери. Оставит ли она их наедине?

Он почти растерялся во время вчерашнего визита. Она казалась почти некрасивой и начисто лишенной характера, когда сидела вот так, молча и безучастно, в старомодном голубом платье, с волосами, собранными в невыразительный узел. Она не съела ни кусочка пирога и даже не пригубила чай. Она говорила, только когда обращались прямо к ней, но и в этих случаях отвечала односложно. Она ни разу не посмотрела ему в глаза. Она не дала ему возможности заговорить с ней, даже если бы он захотел.

Его охватила паника. И с этой женщиной он собрался провести остаток своих дней?

Но ни растерянность, ни паника не владели им долго. Отчасти его спасла критическая реакция женщин. Как они смеют осуждать ее, если по его вине она попала в подобное положение и явно чувствует себя неловко? Отчасти его спасли воспоминания.

Он вспомнил, какой она была те три дня – вульгарно одетой, но утонченной в манерах и речи. Да, теперь, зная всю правду, он ясно это видел. Вульгарность не распространялась дальше того отвратительного костюма. Он вспомнил ее улыбки – кокетливые, как тогда ему казалось, но простые и искренние, как он понял сейчас. Он вспомнил, с какой теплотой и любовью она рассказывала о своем детстве и взрослении, с умом рассуждая о книгах, детях и воспитании.

Как он мог так ошибаться? Казалось невероятным, что он составил свое представление о ней, основываясь на плаще цвета фуксии и розовой шляпке с разноцветными перьями. Неужели теперь он составит свое мнение, основываясь на немодном голубом платье и неловких манерах – и на вульгарности ее спутницы?

Она заслуживает, чтобы он отнесся к ней с большим вниманием.

И он помнил, конечно, женщину, увиденную в первую ночь, когда она откинулась на кровати, опершись на руки – лицо, поднятое вверх, волна рыжих волос, разметавшихся за ее спиной.

Нет, она не некрасива. Ни в коем случае. Легко было воскресить волну желания, которое он почувствовал к ней тем вечером.

Но какая же настоящая Стефани Грей? Он не знал. Но он должен был узнать. Если он хочет, чтобы из этого брака хоть что-то получилось, он должен понять, какая она на самом деле, и должен научиться смиряться и даже любить ту, какой она окажется. Нельзя позволять матери менять ее слишком сильно.

Он ускорил шаги. Он испытывал волнение перед сегодняшним визитом, почти как перед вчерашним.

Она снова надела голубое платье. Герцогиня предложила подобрать что-нибудь новое на сегодня, но после подробного изучения гардероба Стефани ее светлости пришлось признать, что голубое – единственный приемлемый вариант.

– Серое платье слишком простое и даже потрепанное, – сказала герцогиня. – А остальные платья.., ужасны, если ты простишь мне мою прямоту, милая. Я буду права, если скажу, что в их выборе чувствуется рука миссис Кавендиш?

– Да, ваша светлость, – сказала Стефани. – Она уверяла меня, что платья – самые модные, хотя я возненавидела их еще до того, как они были сшиты.

Она чувствовала себя невежливой по отношению к миссис Кавендиш, но еще больше ее пугала мысль, что герцогиня подумает, будто платья отражают вкусы самой Стефани.

– У меня есть на примете несколько служанок, которые умрут от счастья, получив их, – сказала ее светлость. – Может, тебе будет удобнее называть меня мамой? Так ты быстрее забудешь, что я – человек, который внушает тебе страх.

Стефани не была уверена, что название способно что-то изменить. Уверенность в себе, некая царственность и неосознанное превосходство – вот что в будущей свекрови вселяло в нее страх.

– Да, спасибо, – сказала она, – мама.

– Я буду называть тебя Стефани, – объявила герцогиня. – Такое красивое имя.

Так что придется носить голубое платье, пока завтра они не отправятся к модистке, где проведут – герцогиня подчеркнула это – весь день, подбирая все от первой до последней детали туалета, на все случаи жизни для всех событий, ожидающих Стефани следующие шесть месяцев.

– Не будем заглядывать дальше, – сказала герцогиня как бы между прочим. – Если все пойдет как надо, тебе понадобится более свободная одежда на последующие шесть месяцев.

Стефани понадобилось несколько минут, чтобы понять, что имеется в виду. Она покраснела, когда поняла.

Ее светлость собиралась нанять горничную для Стефани – той, которая приехала вместе с миссис Кавендиш, щедро заплатили и отправили обратно. Пока же личная горничная герцогини была прислана в комнаты Стефани, чтобы заняться ее волосами. Локоны и завитки, полученные в результате, смотрелись не в пример лучше тех, что были на ней вчера. Они даже придавали ей элегантный вид. Герцогиня, склонив голову набок, смотрела на полученный эффект.

– Нет, – сказала наконец Стефани. Прошлой ночью в гостинице, очень длинной и бессонной ночью, она поклялась, что перестанет заикаться от страха. Но, конечно, легче сказать, чем сделать. Она снова дрожала. – Это очень красиво, Мари. Но, ваша.., мама, это не я. Я… Я не могу.

– Может, для бала? – сказала герцогиня. – Конечно, эта прическа выгодно подчеркивает твои достоинства. Но если днем тебе удобнее с чем-то более простым, Мари что-нибудь придумает. Но только не вчерашний невыразительный узел, Стефани. Давай поищем компромисс между двумя этими крайностями.

Они попытались, и обе оказались довольны результатом. Волосы Стефани зачесали назад, но не стали туго закалывать, а слегка завили сзади.

– Да, – сказала Стефани. – Да, мне так нравится. Спасибо большое, Мари. У вас все замечательно получается. Боюсь, я причинила вам немало беспокойства, заставив изменить тот изысканный стиль, который вы продемонстрировали мне первый раз. – Она улыбнулась служанке в зеркало.

– Да, так очень хорошо, – согласилась герцогиня, делая служанке знак уйти. Подождав, пока та закроет за собой дверь, она мягко продолжила:

– Нет нужды благодарить слуг, Стефани. Достаточно сдержанной похвалы время от времени. И, конечно, не стоит извиняться за причиненное беспокойство. Слугам платят, чтобы они работали.