Страница 5 из 13
Княжна Мери поет. «Ее голос недурен, но поет она плохо… впрочем, я не слушал», — небрежно записывает в свой дневник Печорин: «Зато Грушницкий, облокотясь на рояль против нее. пожирал ее глазами…»
Перенося эту сцену на экран, постановщик пуще всего старается, чтоб было красиво, чтобы пение княжны восхищало нас и мы вместе с Грушницким «пожирали ее глазами» и поминутно восхищались.
Пусть Грушницкий даже прав и княжна поет бесподобно. Но что она поет? «Белеет парус одинокий» М. Ю. Лермонтова.
Почему княжна Мери должна петь именно это стихотворение? Какой здесь смысл? Впрочем, не будем придираться к постановщику — спасибо ему хоть за то, что он не заставил княжну декламировать «Прощай, немытая Россия..».
Молодая артистка, исполняющая роль Мери. К, Санова, вызывает наше сочувствие. Видно, что И. Анненский подробно объяснил ей. в чем состоят признаки великосветского поведения, и она старательно воспроизводит их. Беда только, что, поглощенная этим занятием, она не всегда успевает уделить достаточное внимание трактовке образа.
Героиня лермонтовской повести — лицо незаурядное, она не похожа на своих салонных подруг, и не случайно привлекла она внимание Печорина. «Ее разговор был остер, без притязания на остроту, жив и свободен», — признается он. Этой живости, свободы, переходов от кокетства, капризов к задумчивой сосредоточенности, этой обаятельной непринужденности в поведении княжны Мери, особенно в начале знакомства с Печориным, нет в исполнении молодой актрисы.
Думается, главная причина неудачи А. Вербицкого и К. Сановой не в них самих, но в общем направлении и характере фильма. Сценариста и постановщика интересовало все, что угодно, — картины, виды, позы, но только не правда характеров.
Вот еще характерный пример. Вера, терзаемая ревностью к княжне Мери, после долгих колебаний приглашает Печорина к себе. Режиссер решил подать эту сцену по-своему. За несколько минут до прихода Печорина он заставляет явиться к Вере княжну Мери. Затем крупным планом даются часы: вот, мол, он сейчас придет к ней, а у нее княжна, то-то будет заварушка. Успеет ли княжна Мери ускользнуть от Веры до того, как войдет Печорин? Можно себе представить, какой накал в зрительном зале предвкушал постановщик, задумывая такой ход.
Но при чем тут Лермонтов?
Иногда постановщик проявляет, наоборот, пунктуальность: у княгини Веры на правой щеке черная родинка — и у актрисы Т. Пилецкой на правой щеке черная родинка. Не подкопаетесь! Но у Лермонтова говорится о чахоточном цвете лица, а вот этого уже постановщик допустить никак не может. Всякое упоминание о болезни Веры, даже из речи Вернера, — казалось бы, доктор! — вычеркивается. В картине все должно быть красиво — стало быть, Вере нечего хворать.
Трудно судить о дарованиях актеров, участвующих в фильме. Им чаще приходится позировать, нежели играть. Отсюда неотвязное впечатление какой-то манекенности и Мери, и Печорина. И только такие опытные актеры, как К. Еланская (княгиня Литовская), М. Астангов (доктор Вернер), В. Полицеймако (драгунский капитан), обнаружили иммунитет и не поддались заразительной тяге к тому, чтобы каждый кадр был «как картинка».
Все прикрыто именем Лермонтова, а красивость, смакование эффектных подробностей глубоко чужды сдержанному, скупому, энергичному — где каждое слово полновесно — стилю лермонтовской прозы. От одной только мысли, что могут найтись люди, которые поверят, будто вся эта экранизированная бутафория действительно, как гласит афиша, «по одноименной повести М. Ю. Лермонтова», будто это и есть стиль Лермонтова, — от такой мысли сразу становится не по себе.
Одного ли И. Анненского должны мы винить в неудаче? В разных картинах по-разному, но дает себя знать назойливое стремление к пустозвонной декламации, к декоративной красивости.
Дело не в одном только фильме «Княжна Мери», но в тенденции смотреть на искусство глазами Грушницкого.
1955.
Как важно быть культурным
Все чаще появляются брошюры, книги, руководства, наставления, инструкции, памятки и пособия на тему: что значит быть культурным, воспитанным человеком? Как вести себя в обществе, на улице, дома? Как следует одеваться? В чем состоит истинный вкус?
Вот одна из таких книг. Аркадий Первенцев. «Продолжаем разговор о культурном человеке». Заметки писателя. 1961. Тираж—150000.
Это — второе, расширенное издание его книги «Разговор о культурном человеке». 1959. Тираж — 160000.
Читать ее тем более интересно, что сам А. Первенцев пишет в начале книги о «равноправном участии автора и читателя в беседе на затронутую тему», говорит, что не хочет становиться — как он выражается— «в позу нравоучителя и назидателя».
Мы находим здесь много дельных, полезных советов. Писательских раздумий.
Есть и такое — из главки «За столом»:
«Не сиди слишком близко к столу или слишком далеко от него».
Верное соображение. Сядешь слишком далеко от стола — и придется каждый раз вставать, чтобы подойти к нему.
Автор предусмотрел и такую неприятную ситуацию:
Старайся не ронять на пол нож или вилку. Но если уронил, не смущайся, спокойно попроси другую, не придавай значения случившемуся, ни в коем случае не пытайся, став на колени или на четвереньки, нырнуть под стол на поиски оброненного.
Здесь особенно подкупает успокаивающая интонация: упала вилка — сохраняй самообладание, не поддавайся панике, а главное — не ныряй под стол.
Большое внимание отводит автор шляпе.
«Носить шляпу — не дрова пилить, хотя и тут требуется навык, — замечает он не без глубокомыслия и вместе с тем с афористической краткостью. — Человек, впервые надевший шляпу, постепенно привыкает к ней, долго не философствуя, заламывает ее на нужный манер, и возвращает свое духовное „я“ к более важным проблемам».
Читая эти строки, несколько удивляешься: почему духовное «я» так непосредственно связано с заламыванием шляпы на нужный манер? Но затем радуешься тому, что человек все-таки возвращает это самое «я» к более важным проблемам. Главное, видимо, в том, чтобы не забывать возвратить.
Шляпа берется автором и в историческом разрезе. «Шляпу я впервые надел в 1945 году, в Германии, перед отъездом в Нюрнберг на процесс бельзенских палачей».
Здесь более всего обращает на себя внимание значительность, даже какая-то торжественность интонации. Как будто речь идет о памятнейшей дате.
«Первым моим учителем по заламыванию шляпы, — эпически повествует автор, — был писатель Леонид Максимович Леонов».
В совсем новом свете предстает перед нами автор «Русского леса». Приведенные строки дают толчок воображению, мы уже слышим разговор:
— Знаете Леонова? Ну, который научил Первенцева заламывать шляпу.
— А как же!
Автор книжки специально предупреждает читателя:
«Не носи повседневно драгоценностей, которые имеют характер только украшений». Неясно, к кому обращен этот совет. Разве так уж велика опасность, что комсомолки, студентки, работницы начнут ежедневно носить колье и ожерелья? И почему вдруг в издательстве «Московский рабочий» заговорили о драгоценностях?
Книжка принадлежит перу писателя — и не рядового, а известного. Увы, это не всегда чувствуется.
«Перейдем к такой проблеме, как борьба за гармонию всех качеств советского человека.
Скажу откровенно, я не склонен слишком мрачно расценивать положение в этой Области».
Это скорей из какого-нибудь делового доклада или квартального отчета, нежели из «Заметок писателя» (подзаголовок книги).
Арк. Первенцев пишет:
«Как показала практика общения людей, даже смех с неистовой шумливостью, а тем более смех беспричинный вызывает раздражение окружающих, в то время как смех от души может развеселить собеседников и увеличить дозу общественного оптимизма».