Страница 12 из 13
И Дыховичные разразились гомерическим хохотом нервно-спазматического типа. Если бы Яша стал извиняться, бить себя в грудь, они бы его растерзали. А так из отчаяния их бросило в смех.
Вот в таком, я бы сказал, глубоко дыховичном состоянии находится юморист, когда он, простившись с 1989 годом, вступает в 1990 год. Мне все время кажется, что с этой датой — 1990 — связано что-то очень важное и круглое. И вдруг я вспомнил. Да, да, именно к 1990 году должна была быть завершена Продовольственная Программа (с большой буквы). Мечты, мечты, где ваша сладость? Где вы теперь, кто вам целует пальцы? Продовольственная программа приказала долго и сытно жить.
Говорят, есть два способа, как нам выкарабкаться из экономической пропасти: один — реальный, второй — фантастический. Реальный — если вдруг прилетят инопланетяне и все за нас сделают. Фантастический — если мы будем пытаться ныкарабкаться из пропасти сами.
Сегодня у нас оригинальный и в то же время сугубо наш юбилей. Мы празднуем восьмилетие невыполнения Продовольственной Программы.
Интересно проследить нарастание невыполнения по анекдотам. Сначала были такие, все их помнят: «— У вас есть мясо? — У нас нет рыбы, а мяса нет в магазине напротив» (кажется, это восходит к Жванецкому).
Потом пошли анекдоты, еще более ранящие душу. Стоит человек перед магазином с пустой авоськой и бормочет: «Вот проклятый склероз, никак не пойму — я в магазин иду или из магазина?»
Что касается авоськи, то нам, филологам, любопытна этимология этого слова. Придумал его — «авоська» — юморист В. С. Поляков. Он писал тексты для Райкина, с чьих уст это слово и слетело к могучему, а главное дело, живучему советскому народу. Сам Владимир Поляков рассказывал мне об этом с гордостью и несколько уязвленной авторской обидой. Я сказал: «Это тогда она была авоська, сешдня ее надо было бы уже называть не авоська, а нифигаська».
Как-то мы будем называть ее завтра?
Вообще для лингвиста работы по изучению прилавочно-русского языка просто невпроворот. Взять хотя бы то же выражение: «в одни руки». Я не языковед-полиглот, тут надо обратиться к В. В. Иванову: есть ли такое выражение хоть в одном из европейских языков? А в тюркских? Африканских?
Не так давно в «Крокодиле» была помещена смешная карикатура. Телемост, на экране — сияющие, лоснящиеся от довольства лица американцев. С другой стороны — наши люди, плохо одетые, какие-то сирые. И между ними — наш ведущий с микрофоном, модно разнаряженныи. задает западной стороне ехидный вопрос: «А если у вас сто шестьдесят сортов колбасы, то по скольку дают в одни руки?»
Есть вульгаризмы, архаизмы, неологизмы. Так вот «в одни руки» — советизм. Наш, кровный, родимый.
Я вошел в гастроном на Смоленской площади. Слышу но местному радио: «Уважаемые покупатели! Колбаса заканчивается».
Тут тоже свои языковые нюансы. Пятилетка свершается, а колбаса заканчивается. Любопытный глагол — отнюдь не из тех, которым жгут сердца людей.
У каждого человека есть страхи: страх смерти, страх болезни, старости, беды и т. д. У нашего человека есть еще один обязательный страх: что ему не хватит. Чего? Чего-нибудь Что колбаса «закончится» как раз перед ним, что не хватит каких-нибудь талонов, заказов, пропусков, допусков, выпусков.
Особый страх женщины, входящей в вагон метро, в автобус, троллейбус, трамвай: что мужчины опередят ее и займут все места. Когда вы выходите из транспорта — поторапливайтесь, не то вас сметет встречная толпа спешащих из-за опасения, что не хватит.
Можно, конечно, смеяться, иронизировать, но, если вдуматься, что тут смешного: это люди которым всю жизнь не хватало. Для которых фразеологизм «пустые прилавки» привычен и неразложим, как «железная дорога».
Большинство покупателей недовольно — в сущности, они не покупатели, а мечтающие стать покупателями. Недовольных, ворчащих, негодующих большинство. Но есть и совсем иная прослойка. Я бы назвал ее законопослушной.
Как-то я услышал разговор двух старушек.
Одна:
— Ну просто нечего купить.
Вторая:
— «Нечего». Еще бы. А но скольку берут!
Перед Новым годом мы с сыном пошли на поиски яблок в близлежащих магазинах. Но в предпраздничные дни в самом слове «яблоки» было что-то несбыточное, как «апельсины из Марокко» у Василия Аксенова. К нам присоединилась симпатичная пожилая женщина. Она спросила, были ли мы в магазине напротив. Я сказал: «Были, но там нет ничего, кроме кабачковой икры». Реакция женщины была неожиданной.
— Как хорошо, что с кабачковой икрой у нас нет дефицита!
Она так привыкла, притерпелась к дефициту, что если хоть что-нибудь есть, это для нее радость.
Моя добрая знакомая Л. Б. Либединская рассказывает:
— Стояла длинная очередь за, простите, туалетной бумагой. Впереди меня — женщина с маленьким ребенком. Ему надоело томиться в ожидании, и он закричал: «Мамочка, уйдем отсюда, я тебе обещаю, что никогда в жизни не буду какать!»
Что касается прилавков, то они, конечно, бывают не только пустыми. Но овощи в магазине имеют такой вид. как будто они поступили сюда не с овощной базы, а из мест изоляции самого строгого режима.
Я попытался зарифмовать услышанный разговор покупательницы с простодушно-откровенной продавщицей в овощной лавке.
— Свекла есть?
— Вялая.
— А морковь?
— Квелая.
— А чеснок?
— Весь припухлый.
— А лучок?
— Весь прижухлый.
— А репа?
— Чем-то покрылась.
— А капуста?
— Вся размахрилась.
— А капуста цветная?
— Уж и не знаю, что с ней поделаю: не цветная, а черно-белая.
— Что же мне взять?
— А ничего не берите —
Идите, идите, идите
Если у нас ничего не укупите —
благодарить потом еще будете.
Есть во всем этом что-то стабильное, привычное. Мы живем в нормальных экстремальных условиях.
Вспоминается старый анекдот: как люди разных национальностей написали бы о слонах. Наш человек сочинил бы исследование под названием: «Россия — родина слонов». Это стало иронической поговоркой. Во всем мы должны были оказываться самыми — первыми, лучшими и т. д. Сейчас времена переменились. И, может быть, тот же гражданин придумал бы совсем другое название: «Россия — родина дефицита».
А теперь обратимся к нашему сельскому хозяйству, которое по идее призвано делать пустые прилавки полными. Есть люди, о которых говорят: человек трудной судьбы. Это называется эвфемизм — смягченное выражение вместо прямого, резкого, точного Человека схватили, допрашивали мордовачи, он отсидел срок, был на каторге, вышел на волю еле живой: «человек трудной судьбы». В траурном сообщении об А. Д. Сахарове я по радио услышал: «В трудных условиях он продолжал работать». Не в ссылке, а в «трудных условиях». До чего же мы деликатны!
Так вот сельское хозяйство наше можно сравнить с «человеком труд ной судьбы». Сначала — Декрет о земле. Затем — продразверстка. Сталинская коллективизация. За ней — голод. Потом — неутомимая борьба против приусадебных участков. То против крупного рогатого скота, то против мелкой птицы (курам на смех).
Все это можно выразить одним словом, несуразным, но точным — многолетняя заруковоженность сельского хозяйства. Менялись вожди, вожаки, возницы, но вожжа из рук не выпускалась.
Я иногда думаю: а что, если взять да издать объемистый, крупноформатный том всех постановлений по сельскому хозяйству с 1917 по 1990 год? Многие из этих постановлений назывались «За дальнейший подъем сельского хозяйства». За дальнейший — как будто до этого уже был подъем, а теперь его надо лишь увеличить. Ходило даже шутливое выражение: «За еще более дальнейший подъем».
История нашего сельского хозяйства — история не «подъемов», а всяческих спадов, падений и падежа. Перефразируя Блока, можно сказать: «И вечный сбой! Покой нам только снится…»