Страница 18 из 19
Мы жестоких бесчеловечных людей называем "зверьми", но что звери еще и гуманней человека оказываются - это известно. И не их беда, животных, что у нас в России все слабое, доброе или взыскующее к гуманизму удалят обязательно на живодерню или ж в камеры вивария, умерщвляя так, чтоб не накладно было, делаясь по-звериному глухими к страданиям живого существа подопытной обезьянки, бездомной собачки или гонимой на убой коровы. И не то чудовищно, что есть в России масса и людей бездомных, что и на людях ставят у нас опыты - экономические, что мясо пушечное гонят на убой... Чудовищно, что при всем при том какие-то л ю д и, которых средь нас большинство, остаются уже к человеческим мукам точно также по-звериному глухи. Умерщвляя так, чтоб не накладно было. Вот почему чудовищна наша жизнь.
И потому во всех логичных и во многом справедливых рассуждениях о собственной вине обездоленных в своих бедах есть все же что-то неестественное, а порой и подленькое, если эти рассуждения лишены сострадания к терпящим бедствия людям и уводят подальше от глаз правду о самой людской беде! Да, выбирают правителей по себе, а после безразличны к своей участи, но разве не страшнее равнодушные к участи собственного народа? Да, верят то ли слепо, то ли жадно в обещания, но разве не страшнее те, что кормятся людской верой как упыри да развращают свой народ? Или должно каждому в каждом же подозревать лжеца? Вопли "дайте", "спасите", "сделайте", которыми надрываются обездоленные, то злобно проклиная власть, то взывая жалобно к ней, похожи на помрачение, буйство - так бьются об стену головой, так бьются в падучей... Это не для чистых ушей. В глазах цивилизованных стран сама Россия, то взывающая смиренно к помощи, то оскалившаяся своими ядерными ракетами - это воплощение варварства.
У варваров этих кормящихся больше, чем кормящих, и сама Россия варваром разевает голодный рот, чтоб ее кормили. Но ведь этот голод, и страны и народа - не от варварства, и вопли надоедливые о помощи, что так со стороны безнадежны, порочны, ужасающи - тоже. Все это - тоже несчастье, беда. Кто ж разоряется и доходит до нищеты, до голода по доброй воле? И все эти надоедливые вопли - о помощи в беде. Кормящихся в России больше, чем кормящих, потому что, как это ни чудовищно звучит, бескормица бывает выгодной - чтоб иметь рабсилу посговорчивей да подешевле, чтоб диктовать свои условия павшей стране. Человеку, ясно осознающему, что ему не дано ни единой возможности, чтоб он сам мог изменить к лучшему свою жизнь или ж сам мог себя прокормить, только и остается возопить о помощи к тем, кто наделен и властью, и силой - разве власть не на то и власть, что сосредотачивает в себе всю возможную силу? Но тогда отчего же она не приходит на помощь к слабым и немощным? К ней обращается кормилец - "вот наши нужды", испрашивая не похлебку, а избавления от тягот каких-то, самим же государством на него наложенных, или ж каких-то новых свобод . Хочет, хочет, чтоб было ему как полегче, но ведь для того "полегче", чтоб иметь возможность пахать до седьмого пота и вдоволь себя да других накормить. Но вместо насущной свободы, дающей силу или право, искушают сонмом порабощающих мнимых греховных свобод. Доходи до какой хочешь низости разврата, мни себя свободным, грехи да грешки все прощаются, а вот владеть землей не смей; хода во власть - не мечтай - больше для людей из народа нет; а за то, что совершить может, оступившись, хороший семьянин или глупый подросток - карают без чувства меры и снисхождения как закоренелых преступников. И вот нужда превращается в ту самую безнадежную, порочную, ужасающую н у ж д у, от которой вопит человек, но - остается без помощи. Не получит помощи, потому что слаб, немощен... Потому что бесправен, обязан, наказан... Подвешенная в воздухе махина власти, что маятник, в который раз качнулась в бесчеловечную сторону.
Все в России делается не с первого раза, а со второго... Со второго раза взяли Азов и разбили шведов - да и всегда сначала отступали, сокрушительное терпели поражение, а на втором дыхании вдруг возрождались и давали отпор, откатывая волны нашествий аж до края земли. Ничего не получалось с первого раза, ну ничегошеньки. Даже революций и то у нас две, со второго раза царя-то свергли. За бездумье, спешку, самонадеянность платим за все дважды. Так что и победы всегда будто б пирровы. Но наш "первый раз", а порой и "второй" - это всегда хоть и жестокая, да проба. Конец истории не наступит и на этот раз. Все э т о нам было дано, чтоб понять, отлипнув от стены, об которую ударились, что надо действовать терпеливей, умнее, сплоченней... Во время моральной опустошенности от полученного от истории удара, краха нашего национального - и звереет в России власть, плодится по-волчьи, чувствуя, как и волки чувствуют, что пришло ее время. Мы ее так устроили. Привыкшая к народной жертве, власть наша и оживает по-волчьи, будто падаль какую, почуявши дармовщинку эту - и всласть пирует нами же; слабейшими поначалу - кто не даст отпор, кто еле на ногах. Ведь в такие времена весь народ, народное - и есть жертва, добыча.
Выкачают из России десять миллиардов, пятнадцать, двадцать (мерь на жизни - ведь каждый рубль или доллар из человеческих жизней вытопят, будто жир). Но тогда, мародерствуя да уничтожая паразитами уже-то Россию, увидят своими глазами: очнулся русский человек. Очнулся в силу любви своей загадочной к родине, потому загадочной - что против здравого смысла встает он могуче на защиту уже униженной, уже разграбленной страны и обнаруживает совершенное бескорыстие, тогда как снедаем может быть корыстью или завистью к ближнему хуже клеща.
Это бескорыстие - удивительно. Оно и есть - наше русское чудо. После чего мы выходим живыми всегда и преображенными, так вот сказочно, будто б из кипящей смолы. Это чувство не побеждает в России сегодня. Оно как зерно, зароненное для будущего - всходящее даже после того, как вся Россия, чудилось, промерзла до корней своих.
Сегодня одинокие и разобщенные, завтра в России являются и побеждают на втором дыхании истории удивительные русские люди, которые тем счастливы, что Родина их в величии.