Страница 15 из 19
Но обретая покой этот казарменный и взлелеивая уродливое казенное равенство, мы-то живы - до первого начальственного наскока на нашу жизнь. И начинает наша каша сопеть да пыхтеть по-новому, когда обнаруживаем уже-то в своем уродском порядке несправедливость, попрание прав. Мелочь, придирка убьет человека, разорит дотла, до бунта доведет - ну вот, вспоминай Дубровского - ровняя и барина, и маленького человека. Здесь просыпаемся ото сна и поныне: "Налоговая инспектор потребовала от меня взятку в виде оплаты ее заказа на импортное пальто. Я отказал. Она тут же составила абсурдный акт с отнесением аванса в утаенную выручку, что противоречит правилам бухгалтерии и здравого смысла. По акту тут же были изъяты и перечислены в бюджет все деньги с нашего банковского счета и так же забиралось все, что поступало позже. Моя проектно фирма "Росинка" была ограблена и не могла продолжать работать. Год добивался признать очевидную "ошибку" инспектора во всевозможных инстанциях, но убедился, что все чиновники повязаны круговой порукой и все государственные организации не разбираясь защищают коллегу."
Чиновники в России - раса господ. Это не обычно устроенная бумажная бюрократия, а кормление, дачка. У нас всегда за службу прилагалось что-то, некая льгота. Но только чиновнику, все равно что духовному лицу, вменялось бескорыстно служить людям, государственному делу. Во что бы превратилась церковь, если б священники не исполняли святого писания как законов, брали бы взятки с прихожан за исповедь или причастие? Подобное невозможно там, где люди идут в храм свободно, со своей нуждой, но и по доброй воле. У нас с законами так устроено, что неволя и гонит к чиновнику как нужда. То не разрешено, другое не разрешено, там должен... Государство кормится с человека запретами. Человек дал ему столько свободы, что сам же стонет. Ну, а чиновник, что не ведает страха божьего, норовит истребовать свою льготу со всякого дела или просителя - в виде взятки - и тем кормится. Когда обман государства становится в умах даже простых людей делом не то, что прибыльным, а справедливым, честным, взятки да чиновный произвол тоже никогда не прекратятся. Пороков нельзя искоренить наказаньями, жалобами в высшие инстанции - в конечном счете с помощью того же государственного террора. Искореняет их вполне созревшее и осознанное уже-то нравственно желание большинства жить и н а ч е. Пока мы в большинстве своем будем считать, что справедливей обмануть государство, если оно обманывает нас, чем добиться справедливости - исполнение законов будет обязательным только для самых бедных да жадных на взятки скряг. Кого-то произвол чиновника лишает последних надежд. Но тогда надо без лицемерия сказать и о том, что возможность уйти из-под действия закона для человека вообще - есть величайшая льгота. Преступник может избежать суда. Ловкач - словчить. Все ведь тогда и оказывается возможным. Лишенные свободы, естественно ее обретают, когда нарушают запрет, закон. Но это опять же и н а я свобода, порочная свобода тайного действия. Наш человек не меньше страдает и от ее отсутствия - уже там, где на туманных берегах не берет у него взяток чопорный цивилизованный чиновник. Он будто б лишается в одночасье всех привилегий. Возвыситься над ближним, иметь привилегию - вот что притягательно, и человек не столько хочет вообще справедливости для всех, сколько справедливости только для одного себя. Это справедливость для одного себя - есть уже по сути вседозволенность. Ну, а там, где кому-то все дозволено, где плодится подобная раса психологических господ - там уже другим ничего просто так не дозволяется. Воровской социализм, что вывелся в наших тюрьмах, с его жесткой иерархичной структурой, с одной стороны, но с другой - с философией общака, общего котла - есть яркий образчик этой нашей экзотической национальной психологии: психологическая жажда привилегий (верхние нары сразу делаются привилегированными в сравнении с нижними) и не менее сильная психологическая жажда все обобществить - это чтоб у соседа по нарам не оказалось жратвы больше да лучше (зависть к чужому достатку).
Административное и политическое устройство кажутся всего лишь платьишком, в которое рядится государственная власть, ну а могла б нарядиться так же легко в другое - была б Россия не президентской республикой, а могла б быть парламентской или еще какой... Кажется, что самая действенная часть в государственном устройстве - законы, и что насущно только избрать во власть прогрессивно мыслящих людей, чтоб они дали нам живительные законы. Но именно от административного и политического устройства зависит в конце концов, как будут исполняться законы. Это зернышки и почва, из которых вырастает бюрократическое древо государства, кровеносная его система. Бюрократия неизбежна. Она враждебна человеку, его свободе, но без нее невозможно принятия и исполнения государственных решений. Вопрос не в том - что наши выборы это плохо продуманный бюрократический механизм, какой закупоривает своими тромбами приток живительных умов во власть. Россия оказалась в новейшее время поделена на всегда чьи-то администрации и все древо ее бюрократии по-прежнему тяжеловесно, почти мертво. Какие б люди не пришли во власть - законы не будут исполняться. Мы с каких-то пор только и боремся с бюрократией, не осознавая, что нашему национальному характеру требуется бюрократия с таким же национальным характером и что за историю выработались у нас свои самобытные формы того же административного устройства. Самая живительная из этих форм - земство. Историей доказано также, что в России опасно сосредотачивать государственную власть в одних руках. Эти руки очень скоро оказывались нечистыми или окровавленными. Царь, Генсек или Президент у нас к тому же оказывались безответственней, чем хоть какое-то собрание государственных мужей. Русская революция выстрадала Учредительное собрание, но мы так и не узнали, какой выбор должна была естественно совершить Россия, разорвавши путы самодержавия, так как царское самодержавие сменилось большевистской диктатурой. Советы рабочих и крестьянских депутатов в эпоху военного коммунизма стали не формой государственного устройства, а способом почти военной мобилизации в революцию людских ресурсов. Это узаконила уже в мирное время конституция тридцать шестого года, как бы превращая то, что было ополчением, в регулярную армию.