Водораздел

запел возница, дернув за вожжи.

Хуоти остался стоять на месте.

донеслось до него.

Когда сани исчезли за поворотом, Хуоти взглянул на листовку, напечатанную на машинке:

«Братья и сестры! Карелия — карелам! Настал час… Ты карел или коммунист?..»

Скомкав листовку, Хуоти хотел ее выбросить. Но потом подумал, что те, кто дал ее, могут остановиться в Пирттиярви и поинтересоваться, где листовка. А стоит ли вообще идти в деревню, если они там? — заколебался он.

В деревне путников уже не было, они так торопились, что не останавливались даже покормить лошадей.

— А отец все еще не вернулся, — сказала Хуоти расстроенная мать.

После того, что Хуоти услышал в Латваярви, он боялся, что с отцом случилась беда. С матерью своими опасениями он не стал делиться.

— А Теппана дома? — спросил он у нее.

— Вчера с Ховаттой и Харьюлой куда-то ушли.

— Мама, — сказал Хуоти и замолчал.

— Что, сыночек? — спросила мать и внимательно посмотрела на него.

— Мне тоже надо уйти.

— Куда? — переполошилась мать. — Ведь ты же только что пришел.

— Могут прийти и… — Хуоти не договорил.

— Чего ты боишься? — заговорила мать. — Ведь ты никому ничего плохого не делал. Не покидай меня, не оставляй в горе и печали одну-одинешеньку. Все об отце думаю, беспокоюсь о нем, а если еще и ты…

— Не плачь, мама, — стал Хуоти успокаивать мать. — Я тебя не оставлю. И отец вернется. Может, он остался у красных.

От этой мысли ему и самому стало как-то легче. Так они и начали жить в надежде, что отец у красных, что, может быть, Хуоти тоже никто не тронет. Деревенька-то забытая богом, может быть, удастся ему и здесь дождаться красных. Ведь долго-то так быть не может.

О том, что происходило на белом свете, сюда, в глушь, далекими отзвуками доносились лишь слухи. Как и раньше. Только теперь вести распространялись намного быстрее и ждали их с бо́льшим нетерпением. Поговаривали, что там-то и там-то опять убили учителя. Дошел и такой слух, что якобы убит и Пулька-Поавила. Застрелили, когда возвращался домой. Жена Хёкки-Хуотари где-то слышала об этом и, конечно, тотчас же прибежала к Доариэ. Доариэ бросилась к Хилиппе. Ведь он всегда все знает.

— Правда? — спросила Доариэ со слезами на глазах.

— Ну, не стоит всяким слухам верить, — ответил Хилиппа, стараясь не смотреть на Доариэ. Он знал, что это правда, но не хотел говорить этого Доариэ. — Я знаю лишь то, что скоро и в Москве придет конец власти красных.

— А-вой-вой, ну и жизнь, — заохала Доариэ. — А чем все это кончится?

С начала мятежа прошло уже несколько месяцев.

А в Пирттиярви приходили все новые известия. В одних они вселяли бодрость, в других — уныние. Рассказывали, что где-то возле Кимасозера был ожесточенный бой. Называли имена погибших и раненых. Поговаривали, что сын Хилиппы Ханнес попал в плен к красным и что красные изрубили его на куски. Разные слухи ходили. А в деревне жизнь шла своим чередом. Надо было жить, надо было работать. У Доариэ сено подходило к концу, и она отправилась к Хуотари попросить лошадь. Хёкка-Хуотари дал лошадь, и рано утром Хуоти поехал на Ливоёки.

Едва Хуоти успел уехать, как в деревню пришли два незнакомых человека. Они остановились у Хилиппы. Сказали, что пришли из Латваярви. Но сами они были не из Латваярви, а из какой-то другой деревни. Они расспрашивали, как живут люди в деревне, что говорят и думают, спросили у Хилиппы, кто тогда убил финского капрала. В этот момент Наталия вошла в избу, и Хилиппа посмотрел на нее странным взглядом. Девушка отвернулась и села чесать шерсть.

— А кто его знает, — ответил Хилиппа. — Ведь почти четыре года прошло.

Наталия вздохнула с облегчением.

В избу Хилиппы прибежал Микки. Ему было любопытно, что за люди пришли в деревню.

— Это чей парень? — спросил один из пришельцев.

— Сын Пульки-Поавилы, — ответил Хилиппа.

— Пульки-Поавилы? А как тебя зовут? Не Хуоти?

— Нет, — ответил Микки. — Хуоти уехал на Ливоёки за сеном.

Наталия отложила корзинку с шерстью и незаметно вышла из избы. Дрожа от страха, она взяла лыжи, стоявшие возле избы, и, выйдя за хлев, быстро пошла в сторону леса.

Вечером странные гости Хилиппы пришли в избу Пульки-Поавилы. Они думали, что Хуоти уже вернулся из леса.

— Нет, еще не вернулся, — вздохнула Доариэ. — Уж пора бы вернуться.

Гости внимательна оглядывали избу, словно что-то искали.

— У вас, кажется, жили красноармейцы.

— Жил, жил один, — подтвердила Доариэ. — Как же его звали? Вот не помню. Домой уехал, в Россию.

— А где бомба, которую он у вас оставил? — вдруг спросил один из незнакомцев.

— Бомба? — испугалась Доариэ. — Он ничего не оставлял. А-вой-вой, где же это парень задерживается?

В углу под иконой на скамейке лежали книги, которые Хуоти привез из Петрозаводска. Среди них была и тетрадь, в которой Хуоти делал на курсах записи и вел свой дневник. На ее обложке была нарисована звезда с серпом и молотом. Один из пришельцев взял тетрадь и стал ее перелистывать.

— А это чья?

— Хуоти, — ответила Доариэ. — Кажется, идет.

В сенях послышались шаги. Но это был не Хуоти, а Иро.

— Иди выгружать сено, — сказала она Доариэ.

— Сено? — с недоумением спросила Доариэ. — А Хуоти где?

— Не знаю, — ответила Иро. — Лошадь одна пришла домой.

— Господи! — встревожилась Доариэ. — Что-то с ним случилось.

— Перкеле! — выругался один из гостей.

Забрав лежавшие на скамейке книги, незнакомцы ушли.

Вернувшись со двора, Доариэ даже не заметила, что пришельцы унесли с собой книги. Она все время думала о Хуоти — куда же он пропал? Говорил, что не оставит старую мать, а сам куда-то ушел и не сказал, куда…

В ту ночь Доариэ не сомкнула глаз. Рано утром она поднялась.

— Куда ты? — спросил Микки проснувшись.

— Спи, — сказала мать. Осторожно прикрыв за собой дверь, она вышла.

Трещал мороз. С неба светила яркая луна. Было так светло, что на снегу отчетливо были видны следы полозьев, уводившие в лес. Доариэ пошла по ним. К утру она вернулась, уставшая и еще более угнетенная. Хуоти она не нашла. Неподалеку от деревни она заметила какую-то лыжню, но не обратила на нее особого внимания, потому что торопилась домой, где остался один Микки.

Лыжня обходила деревню, шла через залив Матолахти и вела на берег небольшого лесного озерка, находившегося почти у границы. На берегу этого озера покойный Петри когда-то построил избушку. Каждое лето он приезжал сюда в лес ловить рыбу сетью и неводом. Называлось это место Тёрсямё.

В этой избушке и укрылись Хуоти и Наталия.

— А помнишь, ты уговаривала меня уйти жить в лес, — вспоминал Хуоти, когда они, свалив сухостойную сосну, натопили избушку и грелись у огня. — Вот теперь мы с тобой в лесу.

— Хорошо нам с тобой здесь, — прошептала Наталия, прижимаясь к Хуоти.

Им, действительно, было хорошо в этой закопченной низенькой избушке. Наконец-то они были вдвоем. Как давно они ждали этого часа! Пол избушки был застлан прошлогодним сеном и хвойными ветками, сено и иголки кололись, но ни Хуоти, ни Наталия не замечали ничего. Они даже забыли о том, что им надо и есть. Только на следующее утро они вспомнили, что у них с собой нет никакой еды.

— Я схожу к Теппанихе, — сказала Наталия.

Избушка Теппаны стояла немножко в стороне от деревни.

Дождавшись темноты, Наталия пошла в деревню. Вернулась она через час, принеся еды на несколько дней и маленький чугунок.

— Твоя мама ходила в Ливоёки, искала тебя, — первым делом сообщила Наталия.

— А ты сказала Моариэ, где мы?

— Сказала, — ответила Наталия и торопливо добавила, чтобы успокоить встревожившегося Хуоти: — Да никто нас с тобой здесь не найдет.

Через несколько дней опять пришлось идти к Моариэ. На этот раз отправился Хуоти. Когда он шел обратно, поднялась такая пурга, что лыжню совсем замело.