Водораздел

«На территории населенных карелами и вепсами уездов Архангельской и Олонецкой губернии необходимо образовать особую единую административную область».

Этот адрес был направлен в Петроград, однако чиновники Временного правительства отказались принять его. Они даже не захотели выслушать делегатов.

Таким образом, национальные устремления карелов с самого начала встречали противодействие — сперва со стороны царских властей, затем со стороны Временного правительства — и все попытки добиться автономии оказывались безуспешными.

Это национальное движение карелов в первоначальной своей стадии, будучи направлено против царизма, несомненно являлось освободительным движением, хотя и националистическим. То обстоятельство, что его основателями были карельские торговцы и финские магистры и что его цели не были социалистическими, не дает оснований называть его реакционным. Реакционный характер это движение приобрело позднее, когда в изменившихся условиях оно из направленного против царизма стало антирусским и контрреволюционным и влилось в русло великофинских притязаний финляндской буржуазии.

Хотя на нарукавных повязках у вторгшихся весной 1918 года в северную Карелию белофиннов и было написано «За Карелию», шли они сюда с мечтой о Великой Финляндии. Карельские крестьяне чутьем поняли, по какому делу явились эти незваные гости, и изгнали их со своей земли. Но такая встреча не охладила пыла «друзей» Карелии, и как только они узнали, что карельский отряд распался, решили снова попытать счастья.

До Ухты от Пирттиярви было верст семьдесят. Пока доберешься — на лошади ли, пешком ли, по воде ли, — уж и натрясешься, и нагребешься, и нашагаешься.

— Н-но-о! — поторапливал Хилиппа лошадь.

Они уже доехали до Кормуссалми и спустились на лед пролива. Конь у них был хороший, а пролив Кормуссалми шириной всего в четыре версты, и вскоре они были уже на другом берегу. Впереди, сквозь морозную дымку, виднелось Савилосо — хутор этот состоял всего из одного дома да хозяйственных пристроек. Путники редко заворачивали в Савилосо — до Ухты отсюда оставалось верст пять. И Хилиппа тоже дернул за вожжи, когда лошадь хотела было повернуть к жилью.

На полпути между Савилосо и Ухтой дорога проходила мимо небольшого озера, на противоположном берегу которого виднелось какое-то продолговатое строение с несколькими высокими трубами. Видно было, что это не жилое помещение. «Что же это?» — полюбопытствовал, Ханнес.

— Кожевенный завод, — ответил отец. — Разве по запаху не чуешь?

Эта дубильня, принадлежавшая какому-то ухтинскому богатею, была едва ли не единственным «промышленным предприятием», если ее можно так назвать, во всей беломорской Карелии.

От кожевенного завода было версты две до Ликопя, с которого начиналось село Ухта. Первые дома, мимо которых проехали путники, ничем не отличались от изб в Пирттиярви, но вскоре они увидели более современные дома, большие и покрашенные, с просторными пристройками. По правую руку показался красивый дом, покрашенный в красный цвет. Ханнес разглядывал его с любопытством.

— Это и есть дом купца Сергеева, — пояснил отец.

С этого дома и началась застройка этой окраины Ухты. Правда, старый хозяин дома в Ухте не жил, он обосновался в Каяни.

Колея от полозьев проходила позади построек, сворачивала затем на небольшое озерко и опять поднималась на крутой берег, с которого направо, насколько хватало глаз, простиралось огромной снежной пустыней озеро Среднее Куйтти. Наконец, впереди появилась белая церковь: путники были уже в Рюхье, как называлась эта часть села, расположенная в устье реки Ухты.

— Где здесь живет Хотатта Ремшуев? — спросил Хилиппа у маленького лыжника, попавшегося им навстречу. Щеки у мальчугана были пунцовые, ободранная шапка-ушанка лихо заломлена.

— Это полоумный, что ли? — спросил мальчик, остановившись, и показал налево: — Вон в том доме…

— Полоумный? — повторил Хилиппа удивленно.

С Хотаттой они были старые знакомые: когда-то коробейничали вместе. Хилиппа слышал, что Хотатта вернулся из ссылки после свержения царя. Неужели он там в Сибири сошел с ума?

— Милости просим, — встретила их хозяйка, растерянно всматриваясь в незнакомых гостей. Хозяин дома, черноволосый бородатый мужчина высокого роста, не обратил на вошедших никакого внимания. Словно не замечая их, он продолжал выстругивать что-то из куска дерева. Рядом с ним сидел мальчик лет пяти-шести.

— А сюда мы поставим трубу, вот так, — говорил Хотатта сыну. — На таком поезде можно доехать хоть до Оулу…

— Не признает, — сказал Хилиппа хозяйке.

Только теперь Хотатта поднял голову и взглянул на гостей быстрым безразличным взглядом из-под густых нависших бровей.

— Как у вас-то сей год, уродилось что-нибудь? — спросила хозяйка, стараясь занять гостей.

— Плохо уродилось, плохо, — ответил Хилиппа.

Хотатта что-то пробормотал, нахлобучил шапку и вышел из избы. Мальчик побежал за ним следом.

— Ни на шаг от отца, — сказала хозяйка. — Я ведь за Хотаттой в Сибирь поехала. А родила в Кеми, там-работала в столовой судомойкой. Садитесь к столу, чай-то горячий еще. Как узнал Витя, что отец домой приехал — давай плакать: поедем домой — и все. А отец-то к нам не заехал, сюда прямо отправился. Мы тоже поехали. Кое-как добрались до Ухты. Посмотрела я — до сих пор плакать хочется! Ну какая мне радость? А Вите-то он отец. Как увидел — прыгнул на шею. Нет, не буйный… Только иногда расходится, когда ребятишки начнут дразнить. Наверно, опять пошел кому-нибудь дрова пилить. Дома ничего делать не хочет, а к людям идет — и дров наколет, и воды наносит. Хоть жив остался, А Еремеев так и умер в Сибири. Вот так и живем, не живем, а мучаемся. Корова есть. Лошади нет. Да и на что она нам? Негде нам ее даже держать. У Васселея, у соседа, есть и лошадь, и места у него в избе хватает. Один живет. У него и эти курсанты столуются…

Хозяйка ясно давала понять, что у них в избе гостям негде ночевать. Впрочем, Хилиппа и сам это видел.

— У меня места хватит, — сказал Васселей, когда Хилиппа попросился на постой. — Вот корову только что подоил.

Ханнес с удивлением рассматривал разговорчивого хозяина. Васселею на вид было лет пятьдесят, а бороды у него не было. Одет он был как мужик, а говорил, что только что доил корову. Ханнес впервые видел человека, по которому трудно было понять, мужик это или баба.

Утром Хилиппа спросил у Васселея, где находятся курсы.

— Вот от церкви немного пройдете, увидите правление. Такой двухэтажный дом, — пояснил Васселей. — Там и будут эти курсы.

Хилиппа и Ханнес отправились искать правление. Ханнес все думал о Васселее и удивлялся: каких только чудес не повидаешь здесь, в большом мире.

Здание волостного правления они нашли в самом устье реки Ухты. Его построили лет десять назад, к 300-летию дома Романовых. Но волостному старшине и писарю недолго удалось посидеть в новом здании — пришла революция и правление опустело. Пустым здание казалось и теперь. Только где-то слышалось постукивание. Хилиппа и Ханнес пошли на стук и в одной из комнат обнаружили, к своему изумлению, Хотатту, который строгал что-то на верстаке.

— Жандарм пришел, — буркнул Хотатта, увидев Хилиппу. Видимо, усы Хилиппы напомнили ему о жандармах. Бросил рубанок и вышел, бормоча что-то под нос.

— Не обращайте на него внимания, — сказал Хилиппе вошедший в комнату незнакомый мужчина. — Он немного того…

И мужчина покрутил пальцем у виска.

Это был столяр-финн. Двери и окна в здании правления были сделаны им, а также и верстак, за которым только что работал Хотатта. Впрочем, по профессии этот человек был учителем ремесел. Пришел он в Ухту еще до мировой войны, но в его рюкзаке, помимо столярного инструмента, были и брошюры, предназначенные сельским жителям. Благодаря тому, что он был умелым столяром, ему удалось завоевать доверие у местных жителей и заниматься пропагандой националистических идей, ради чего он и прибыл в Карелию. Прошлой осенью ему, пришлось бежать вместе с разгромленной экспедицией Малма. Но недавно он вернулся в Ухту и теперь занимался снабжением курсов, открытых Временным комитетом.