Вепрь

Стоп. Руки. «Руки не мои», – осознал Виктор. Осмотрелся. Длинная рубаха-косоворотка с двумя деревянными пуговками, поясок на талии, к которому подвешены ножны с ножом, с другой стороны – кошель, вот только там всего-то три мелких серебряных копейки… А об этом-то он откуда знает? Не суть. Вместо джинсов – просторные порты. Штаны? Ну да, штаны, но именно порты. Сапоги – из крепкой кожи, за них плачено много, но добрая обувка для скомороха – это дело ох какое нужное, в лаптях не больно-то по дорогам побродишь. К тому же публика на скомороха, обутого в лапти, не так заглядывается, потому как лапти – это признак бедности, а коли скоморох беден, то неудачлив, стало быть, ничего интересного показать не может. Логично. Все указывает на это, так как одежда вполне хороша, мокрая, правда, но по-другому после бури и быть не может.

Вот только надета та одежка не на него. Не его это тело. В зеркало себя еще не видел, но вот не его – и все тут. Он был сложением поплотнее, не пухлый, но все же посправнее, чем этот, а вот руки у него нынешнего хотя и посуше будут, но сила в них немереная, отчего-то чувствуется это. Такие кисти бывают у тех, кто одной рукой орехи давит. Крепкие руки. Ростом новый Виктор повыше будет. Однозначно выше.

А вот и дорожная сума. Там немного еды, метальные ножи, коими он пробавляется, шары разноцветные числом в десяток, он их мастерски подбрасывает, причем разом все в воздухе держать может, еще кое-что. А откуда он все это знает? «Кому, как не тебе, знать, если это твой бред», – услужливо подсказало сознание. Еда! Есть хочется так, что живот сводит, бред там или нет. Как говорят: «Любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда». Тут не любовь, ну да и ладно.

В суме, изготовленной из хорошо выделанной кожи, не такой уж жесткой, но и особо мягкой ее не назовешь, обнаружилась краюха хлеба и кусок сыра, да в довесок – фляга с водой, вот и вся снедь. Впрочем, скудность угощения отчего-то не вызвала никакого негатива, вроде нормально все. Единственная мысль мелькнула, что надо бы в первом же селении озаботиться припасами, так как в городе будет дороговато, а там как еще пойдет представление. В городах народ на всякое нагляделся, а если есть какая скоморошья ватага, так и вовсе беда, поди с такими потягайся. А почему он не в ватаге? Дак одиночка, не любит над собой никого, а свою ватагу сбить не выходит, денег недостает. Нет, оно, конечно, по-разному бывает. Случается, и золотые в кошеле звенят, вот только натура дурная сразу свое берет: пропить, прокутить, хоть на часок себя богатым почувствовать. Нет, складывать в кубышку – не про него.

Есть слегка зачерствевший хлеб и твердый сыр оказалось удовольствием ниже среднего. Каждый укус, каждое жевательное движение отдавались болью в голове, но поесть было нужно. Вскоре он расправился с завтраком… Или с обедом? Бог весть, где тут восток, а где запад. Как выяснилось, и это он знает. Время близилось к обеду. Отчего-то подумалось о том, что если у него ни кола ни двора, то в этой одежке круглый год не побродишь, нужно что-то поосновательнее. И тут ситуация разрешилась. Не в смысле что-то нашлось, а как раз наоборот – потерялось. Была у него вьючная лошадка, на которой он всюду возил свои нехитрые пожитки, там же хранились и крупа, и соль, и другое, а в суме – так, только для перекуса. И одежда: зимняя, сменная и та, в которой выступает, лежала в отдельном вьюке. Так, а где, собственно говоря, его собственность? А бог ее знает. Вот как тем клятым вязом приложило, так ничегошеньки и не помнится.

Странный какой-то бред. Вообще все странно. Помнится, если во сне ему хотелось есть, то, сколько бы он ни ел, насытиться не мог, а тут вполне себе набил желудок и тот успокоился, жадно набросившись на добычу.

На дорогу он вышел совсем скоро, а вернее, уже через пару десятков шагов. Дорога – это громко сказано, конечно. Полоска утрамбованной и укатанной сотнями колес и ног голой земли, вьющаяся между деревьями. После вчерашней бури идти по ней было несколько проблематично, но, судя по наступившей духоте, уже завтра утром она если и не просохнет окончательно, то уж точно не будет представлять собой аттракцион из скользкой грязи.

Прежде чем Виктор определился, в какую сторону двинуться, перед его взором предстала старушка. Она брела по краю дороги, стараясь ступать по траве. Земля-то на середине дороге утрамбованная, но больно скользкая, а вот с краю – мягкая, под ногами легко проминается, грязь не липнет, потому что трава тому мешает. Есть такие бабушки… Только взглянешь, так сразу понимаешь – мегера. Кстати, большинство стариков почему-то отличаются противным характером, уж по отношению к посторонним – точно. Возможно, это связано с тем, что к ним уже давно пришло осознание того, что жизнь прожита, пора подводить итоги, а ведь не хочется, вот и срываются на молодых, у которых все еще впереди. Во всяком случае, именно к такому выводу пришел Виктор, а потому на стариков старался не обращать внимания, в крайнем случае отходил в сторону, даже не пытаясь вступать в перепалку.

Гораздо реже встречались вот такие старики, которые к молодым относятся со снисходительным пониманием. Они тихо радуются, что с их уходом ничего не закончится, а будет иметь свое продолжение, в чем-то по-новому, в чем-то по-старому, но продолжение будет. Эти даже если и поучают жизни, то делают это ненавязчиво, с большой долей иронии, просто соглашаясь с тем, кто совершает ошибку, и вворачивая от себя какую-нибудь фразу с подтекстом. Сказали – и вроде равнодушно отвернулись или добродушно улыбнулись, а ты чешешь репу и думаешь, то ли лыжи не едут, то ли… ну понятно.

Вот именно такой и была встреченная старушка. Возраст… Вот с возрастом были трудности, ей с равным успехом могло быть и семьдесят, и восемьдесят, а двигалась так, что больше пятидесяти никак на дашь, эдакий живчик в темно-синем платье и цветастом платке, из-под которого выбилась седая прядь. В руках – вместительная корзина из потемневших ивовых прутьев, как видно, работа уже давнишняя, не первый год изделие служит хозяйке. Корзина доверху набита различными травами. Ага, выходит, травница. Почему травница? А кто еще-то сразу после бури пойдет в лес и станет разгуливать с корзиной, наполненной только что собранными травами?

– Здравствуйте, бабушка.

– И ты здрав будь. Чего слова цедишь, будто позабыл?

А что тут скажешь – и правда позабыл, права бабка.

Каждое слово будто сначала вспоминается, потом он припоминает, как его произнести, а уж после говорит. Но раз не назвала его иностранцем, значит, говорит без акцента. Интересно, а как это получается? Это же все не на самом деле. Или все же что-то такое приключилось и это происходит взаправду? Нет, он, конечно, много читал про перенос сознания, про другие миры и тому подобное, вот только все это было из разряда научной фантастики или развлекательного фантастико-приключенческого чтива. На эту тему он перечитал просто море книжек, его работа к этому располагала: пока ждешь пассажира, читаешь, ни о чем особо задумываться не надо, просто отдыхаешь, и все. Так что продолжаем отрабатывать вариант, что происходящее – бред.

– Может, и позабыл бабушка. Вот как приложило вчера по голове, так и маюсь.

– По голове, говоришь… – Бабка быстро осмотрелась и, заметив старый, уже почти полностью покрывшийся лишаем пень, махнула в его сторону. – А ну, присядь-ка.

– Бабушка, только у меня всего-то три копейки.

– Дак ничего удивительного, скоморошья твоя душа. Садись, кому сказываю. Вот так вот скачете по жизни, как стрекозы, на всякую пригожую бабу как кобели прыгаете, а они и рады-радешеньки… – Ворча, бабка приступила к осмотру, время от времени надавливая то там, то сям, отчего на лице Виктора появлялась болезненная гримаса. – И что только в вас находят-то? Окромя отростка окаянного, коий постоянно зудит, ничего и нету, а мужики справные отчего-то им скучны. Дурынды, прости Создатель душу мою грешную. Чем это тебя так-то, касатик? Уж не лихие ли людишки приложили дубиной?