Чувство капучино

Но, как только я выныриваю из них в реальность, мне сразу становится страшно. Я почти ничего не знаю об Италии. Из школьной истории в голове у меня осталась каша: битвы гладиаторов, восстания рабов, «И ты, Брут», Антоний и Клеопатра – и все эти голливудские страсти происходили, когда на свете не было ни Голливуда, ни России. Дальше следует многовековой провал в памяти, и вместо древних римлян в тогах итальянский «сапог» оказывается населен сладкоголосыми певцами, которых показывали по советскому телевидению в новогоднюю ночь. К некоторым песням остряки даже придумывали шуточные русские переводы («Пересчитай – тебя обманули на сорок копеек – пересчитай…» – на мотив «Felicita»). В середине девяностых я наконец-таки съездила в турпоездку по главным музейным точкам – Рим, Милан, Венеция, Флоренция – и была страшно разочарована. В каждом сувенирном магазине, в каждом ресторане меня настойчиво пытались обсчитать. Я знала, что надо бы уйти в сторону от туристических мест и найти таверну, где ужинают сами итальянцы, но на практике это оказалось сложной задачей: ноги сами меня несли от одной достопримечательности к другой. И вот теперь я собираюсь поселиться на этих благородных древних развалинах, загаженных кошками и нечистоплотными деятелями, пытающимися нажиться на иностранцах. Зачем?!

Хуже всего, что Бруно боится переезда ничуть не меньше, чем я, – ведь последние 20 лет он жил в Англии.

– Я забыл, какая в Италии страшная бюрократия! – твердит он мне по телефону. С его точки зрения, бюрократические кошмары уже начались: ведь посольство у нас отобрало свидетельство о браке – якобы для того, чтобы переправить в Италию дипломатической почтой, но Бруно совершенно уверен, что оно просто-напросто потеряется по дороге, а без него мне не выдадут вид на жительство.

Последние дни перед отлетом я провожу в нервном клинче. Дома остались только книги – их столько, что пока что я решила их в Триальду не отправлять. Мало ли, как там дело повернется. Вещей практически нет – все, что может понадобиться в деревне, упаковано в чемодан, а остальное разбрелось по друзьям. Сильнее всего я страдаю без перекочевавшего к Колену увлажнителя воздуха. Я всегда считала, что он – мой самый главный косметический прибор, но Бруно чуть ли не на коленях умолял меня не брать его в Триальду: дескать, там воздух настолько влажный, что в доме круглосуточно работает осушитель воздуха, а лучше бы работало четыре – на каждом этаже.

Я улетаю холодным утром. Ближайший к Триальде аэропорт – не итальянский, а французский, Ницца. Вопреки моим опасениям, в самолете нет никаких гламурных кис, обычные хмурые невыспавшиеся лица.

К третьему часу полета облака рассеиваются. Под нами – горы, но не каменно-снежные, а зелено-пушистые. Кажется, на одной из таких гор мне и предстоит поселиться. Сразу за ними начинается море, синее-синее, в мелких барашках.

Мой улыбающийся муж, кажется, и вправду рад, что я приехала. И что тут за чудесная погода! Тепло, как ранней осенью, и солнце сияет на всю катушку. Двадцать градусов, и это в январе!

– Зря я вообще взяла эти теплые тряпки, – сокрушаюсь я, – надо было в Москве провожающим оставить.

– Что ты, – пугается Бруно, – тебе это все очень даже пригодится, мы ведь живем в горах! Ехать еще полтора часа, не меньше.

Я ему не верю: ну как погода может измениться за полтора часа? Это как от Речного вокзала до центра доехать, да и то не в самый пробочный день.

Мне хочется выпить кофе, но по просьбе Бруно мы откладываем это до первой итальянской заправки: по его словам, во Франции кофе дрянной. Я скептически улыбаюсь, но не хочется начинать семейную жизнь со скандала. Хотя я неприятно удивлена патриотизмом мужа – это же надо, бурду на заправке предпочитает нормальному эспрессо во французском кафе.

– Что ты будешь?

– Капучино, – говорю я не задумываясь.

– В три часа дня?! – Бруно делает большие глаза, но тут же исправляется: – Конечно! Почему бы и нет?

В самом деле, почему бы нет? Что тут странного?

Он приносит два совершенно одинаковых на вид капучино с густой белой пеной, только один – в большой чашке, а другой – в маленькой. Но его кофе называется по-другому: эспрессо ун по лунго, кон скьюма. Начинаем разбираться: эспрессо – это мне понятно, чуть-чуть очень крепкого кофе, который готовится со скоростью поезда-экспресса, отсюда и название. Ун по лунго – «немного долгий»: это значит, что кофе слегка разбавили горячей водой и поэтому его можно пить дольше, чем просто эспрессо. Кон скьюма означает «с пеной», молочной разумеется.

А самое интересное заключается в том, что капучино – напиток сугубо утренний. Окружающие, наверное, думают, что я только что поднялась с постели.

– И чем мы, спрашивается, занимались все утро? – с энтузиазмом спрашивает Бруно. – Представляешь, как нам все сейчас завидуют!

Заправочный кофе действительно великолепный. Мне кажется, что это добрый знак. Кофе – это важно. Мы пьем его на террасе, с которой открывается вид на море. Как всякий городской житель, я могу смотреть на волны бесконечно.

– Кстати, почему ты не купил домик на море? Слишком дорого?

– Не только. Главное – в горах спокойнее.

Это мне не совсем понятно, так как панорама перед нами – просто воплощение спокойствия. Внизу – лазурь моря. Над ней – синее-синее небо. Между нами и морем – фруктовый сад: графически-черные деревья, усыпанные чем-то оранжевым.

– Это апельсины или мандарины?

– Нет, это каки.

Название настолько интригующее, что мне приходится открыть чемодан и достать словарь. Каки – всего лишь хурма.

Сворачиваем с береговой линии и останавливаемся, чтобы купить еды в супермаркете. Первым делом я направляюсь в молочный отдел, ведь самое главное, кроме кофе, – это нормальный человеческий завтрак. Но увы: тут нет ни кефира, ни простокваши, ни творога со сметаной. Зато несколько полок по соседству занимает консервированный тунец. Кто бы мог подумать, что на свете существуют десятки разновидностей консервированного тунца? В оливковом масле, с зеленым горошком, мелкими кусочками, с красным перцем, с кукурузой…

– Я тебе скажу одну вещь, но только ты не обижайся! – говорит Бруно. – Тунец, которого я ел в Москве, – это худший тунец в моей жизни! Совершенно не нежный.

Захотел нежности от консервы! Вот еще глупости.

Несмотря на вкусный кофе, я зеваю, и меня тут же передразнивает продавец из рыбного отдела. А у самого оба глаза смотрят на нос! Чувствую, веселые люди здесь живут.

Кроме еды, мы еще покупаем металлическую копилку в виде коровы. Я буду с ней по утрам делать гимнастику – вместо гантели. И по мере того, как корова будет наполняться монетками, я буду становиться все сильнее и сильнее. Как тот древнегреческий атлет, который носил на плечах теленка.

Покончив с покупками, мы сворачиваем на горную дорогу. Бруно разгоняется и тут же резко тормозит: крутой поворот. Опять разгоняется – и новый поворот. И мотор ревет, и меня начинает тошнить. Осталось вроде бы недолго – вот уже какие-то домики. Но не наши. Мы останавливаемся, и Бруно показывает куда-то вверх. Но мой взгляд упирается в отвесную оранжевую скалу, будто срезанную гигантским ножом. Присмотревшись, различаю на ней темные прожилки и выступающие валуны. Кое-где растут причудливо изогнутые кустики и даже деревья. И на самой вершине – скопление желтых и красных точек. Это Триальда.

– Нашего дома отсюда не видно. Но он там, наверху.

Да тут вертолет нужен, а не машина! Как же мы туда попадем?

Очень просто: другая сторона скалы более пологая, и по ней проложены петли дороги. Все тот же ритм: разгон – тормоз – поворот, разгон – тормоз – поворот, повторить несколько десятков раз.

– Вот и наша переполненная парковка! Бруно так шутит. Мне не смешно, а страшно. На площадке перед церковью нет ни одной машины, ни одного человека, только ласточки с раздвоенными хвостами носятся вокруг. Триальда ничем не похожа на российскую деревню. Здесь нет ни широких полей, ни косогоров, ни двориков с сиренью и палисадниками. Все дома каменные и лепятся друг к другу вертикально, повторяя рельеф горы. Вокруг – такие же темно-зеленые горы с такими же желто-красными деревушками, а еще дальше – величественные снежные вершины. Если повернуться лицом туда, откуда мы приехали, то горы уменьшаются и на горизонте серебрится полоска моря. И да, Бруно был прав – тут промозгло. Я заворачиваюсь в шарф.