Страница 23 из 60
Галкино письмо, конечно, тоже играло какую-то роль в этой радости. Хоть я и говорил, что девчонки потом, после войны, а все-таки приятно было получить от нее письмо. Но отвечу я ей с фронта, из окопа. Пусть помучается. «Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей».
Один за одним мы вбегали по железным ступенькам вагона, проходили по коридору и останавливались у окна. Отсюда был виден весь перрон. Женщины в платках, мальчишки в зимних шапках, музыканты, в руках которых золотом отливают на солнце медные трубы.
Тут же стояли командиры. Майор Соколов и наш комбат. Они прощались с теми, кто оставался в училище. Майор обнял старшину и поцеловал его.
Паровоз нетерпеливо гудит, заглушая своим зычным голосом звуки труб. Зазвенели железные сцепы вагонов. Одиноко стоял на перроне наш наставник-старшина. И не было строгости на его лице. И не держал он руку под козырек. Он махал нам, как машут отцы детям, когда расстаются с ними.
— Прощайте, товарищ старшина! — кричали мы в окно.
Поезд вырвался из города. Он помчался по необъятной степи. Вдалеке виден Чуйский тракт. Вон деревенька, оттаявшая под теплым весенним солнцем. Какие-то женщины, опершись на вилы, смотрят на поезд и машут рукой. Наверное, так они машут всем поездам, которые идут на запад.
Мы с Вовкой сидим у окна, иногда радостно посматриваем друг на друга. При каждом движении я чувствую портупею на плече. В ноздри бьет запах кожаных сапог. Мы лейтенанты. У нас в вещмешках есть даже табак. Ребята сидят и курят. Кто может запретить курево лейтенанту!
Свобода от всего, что окружало нас с детства. Свобода от мам, от учителей. Мы лейтенанты. Теперь уже скоро, очень скоро мы покажем немцу, где раки зимуют. Мы обрушим на его голову минометный огонь.
Поезд мчится, колеса стучат как бешеные. Семафоры торопливо открывают путь, мимо пролетают станции, полустанки и даже целые города.
На третий день мы узнали, что будем формироваться в Москве. Это сообщение было настолько неожиданным, что мы в первую минуту онемели.
— Какой-то калейдоскоп событий! — воскликнул Вовка.
Не знаю, как это называется. Может, калейдоскоп. Но с того момента, как мы покинули школьный вагон, жизнь представляется мне в виде бешеной скачки по неизвестной дороге. И каждую минуту открывается что-то новое, ошеломляющее, не похожее на то, что было вчера.
Приходится все время удивляться. Теперь мы все только и твердили: «Москва, Москва!»
— Я один раз был в Москве, — сказал Гурька Никитин. — Уж очень там шумно и жарко, люди толкаются. Бегут куда-то как сумасшедшие. Не то что у нас в Томске — все чинно, благородно. Часа два я тогда походил, голова разболелась. А вот мороженым на всех улицах торгуют — это здорово!
— Сейчас в Москве народу поменьше, — высказался Егор Вольнов.
— А я Москву в кино видел… — мечтательно сказал Гашвили. — Кремль, Мавзолей! Красиво! У нас в Тбилиси фуникулер есть, а Кремля нет.
— Может, и увольнительную не дадут, — предположил Вольнов. — Приехали, получили матчасть — и на фронт.
А я как только начинал думать, что приду в свой двор, войду в подъезд, нажму кнопку звонка — у меня перехватывало дух.
И вот за окном мелькнули первые кирпичные здания московских заводов и фабрик.
Замедляют бег вагоны. Мы видим белые кресты на окнах домов. На запасных путях стоят платформы с зачехленными пушками и танками.
Поезд остановился, и мы выскочили на платформу. От радости хочется топать ногами, кричать.
Военные грузовики поджидали нас на площади.
Через два часа мы были в длинном коридоре казармы, где формировалась наша часть.
Наши взгляды прикованы к высокой двери, обитой черным дерматином. Там, за этой дверью, должна решиться судьба.
Первым за черной дверью побывал Гашвили.
— Ребята, — шепнул он, — на эрэс воевать будем!
— На чем? — спросили мы.
— На эрэс. Реактивные снаряды «катюши». Секретное оружие.
Если бы Гашвили сказал, что нас отправят на Луну, и это мы бы приняли как должное.
— Берзалин, — послышалось в коридоре.
Вовка скрылся за дверью.
— Берзалин Владимир Николаевич, — сказал майор Соколов полковнику, председателю комиссии.
Полковник внимательно посмотрел на Вовку.
— Чем отличился в училище? — спросил полковник.
— Ловкий парень! — с улыбкой доложил майор. — Однажды перед носом у бывалого старшины учебную мину установил.
— Молодец! — Полковник веселее посмотрел на Вовку.
— Парень образованный, — вмешался комбат Голубев, — музыкой увлекается. Москвич!
— Фуражка у тебя большая? — спросил полковник.
— Пятьдесят седьмой размер.
— Маловата!
— А зачем фуражка? — осмелился задать вопрос Вовка.
— Хочу назначить разведчиком. Ордена в фуражку собирать будешь.
Все засмеялись.
— Пиши! — приказал полковник. — Назначить начальником разведки триста восемьдесят пятого гвардейского минометного дивизиона.
Вовка — начальник разведки. Ребята пожимают ему руку. Других назначили командирами взводов, а Вовка — начальник. «Начальник» звучало ответственнее.
— По вашему приказанию прибыл, — отрапортовал я полковнику, когда вызвали меня.
Глаза полковника пронзительны, насквозь видят.
— Какие суждения? — строго спросил полковник тех, кто сидел рядом с ним.
— Просил бы оставить в моем полку, — сказал майор Соколов, — начальником разведки триста восемьдесят шестого дивизиона.
— Он тоже ловкостью отличился? — спросил полковник.
— По этой части он от Берзалина не отстанет. Даже похлеще. Я их обоих еще до училища знал, когда они из Москвы в Сибирь эвакуировались.
— Не возражаю, — сказал полковник.
— Служу Советскому Союзу! — крикнул я.
И хотя я крикнул некстати, полковнику понравилась моя лихость. Он удовлетворенно кивнул и попросил вызвать следующего.
Теперь мы были не просто лейтенанты. У нас была должность. Но в город нас не пускали.
Мы с Вовкой ожесточенно спорили — сообщить по телефону домой, что мы в Москве, или не стоит. Правда, телефона ни у Вовки, ни у меня в квартире не было. Но можно было узнать телефон Марии Федоровны в соседнем доме и попросить сходить к нашим.
— Ну, подумай, придут матери к воротам, — убеждал я Вовку, — нас выпустят на минутку… Зачем все это? Когда дадут увольнительную, тогда и пойдем домой.
А увольнительную не давали. Нас спешно переучивали. Установка М-13 — это вам не полковой миномет. Занятия секретные, хотя чего там секретного: та же буссоль, та же наводка. Траектория и дальность другие.
Показали нам установку. На «студебеккере» восемь направляющих рельсов. На них огромные, выше меня, снаряды. В головной части взрывчатка, в хвостовой — пороховые шашки. Они горят и толкают снаряд вперед: все просто.
На некоторые занятия приходил сам полковник. Он вызывал кого-нибудь на выбор и спрашивал.
Мы отвечали, но как нам хотелось самим задать вопрос полковнику: «Когда же отпустят домой?»
И все-таки мы получили дорогие бумажки, на которых были написаны фамилии и время увольнения в город.
Мы начистили сапоги и вышли на улицу.
— Может, такси возьмем, — небрежно сказал я Вовке.
— Аэростат не хочешь? — сказал Вовка и показал на огромный шар противовоздушной обороны.
Мы сели в трамвай.
Все смотрели на нас. Мы в новеньких гимнастерках, два кубика в петлицах…
Кондукторша была сама любезность.
— Товарищи лейтенанты, — говорила она с улыбкой, — наш трамвай до центра не идет. Вам придется пересесть на двадцать второй.
— Спасибо, — ответил я вежливо.
Кондукторша, наверное, думала: мы иногородние. А мы-то лучше ее знали, как проехать на Пресню.
Мы стояли на задней площадке и смотрели на город. Он был не такой, как всегда. Он был тихий и грозный. Белые кресты на окнах, стальные ежи на перекрестках, машины, разрисованные, словно зебры. На небе по-июльски ярко светило солнце, а одежда у прохожих была темная. И нигде не было видно лотков с мороженым, о которых мечтал Гурька.