Страница 45 из 55
Молодой офицер удалился, но почти тотчас же вернулся обратно.
В ту же минуту на площади поднялся необычайный шум.
— Послушайте, — сказал молодой офицер, — вы ждете посыльных, полковник, и мне кажется, это прибыл один из них.
Полковник и дон Юлиано бросились к окну.
К большой площади Ариспы приближался бледный, утомленного вида всадник в одежде, покрытой пылью. Конь его, весь белый от пены, казалось, изнемогал.
Всадник, чувствуя, вероятно, что, ступив на землю, он лишится сил, указал рукой на дом командующего войсками.
При этом жесте он поднял голову.
Полковник узнал его и, лихорадочно стиснув руку дона Юлиано, воскликнул:
— Ради Бога! Или меня обманывают мои глаза или этот всадник — Генри Тресиллиан!
Да, это был действительно он, только что прибывший, наконец, в Ариспу, после пятидневной стремительной скачки по пустыне.
Несчастный молодой человек был еле живой.
Целые сутки ему нечем было подкрепиться: фляжка была пуста и припасы истощились.
Увидав в окне полковника, он мог только вынуть из кармана доверенный ему Эстеваном де Вилланевой запечатанный конверт и, что было красноречивее всяких слов, протянуть его по направлению к нему.
Чрезвычайно взволнованный, как и дон Юлиано, полковник сжал молодого человека в своих объятиях.
Какие вести привез Генри? Цел ли еще караван? Или он один пережил страшное несчастие?
Все еще окруженный толпой, Генри добрался до дому, сошел с коня и бросил повод улану, присланному полковником.
— Могу ли я понадеяться на вас, — сказал он, — что вы хорошенько присмотрите за этим благородным животным?
— Как на самого себя, сеньор, — отвечал солдат. — Конь прежде всего — это закон.
Генри Тресиллиан сунул ему в руку нечто, могущее еще больше поощрить его, и вошел в дом.
Полковник и дон Юлиано выбежали к нему навстречу.
— Конечно, вы с дурными вестями? — спросил помещик.
— Они действительно не особенно хороши, — отвечал Генри, — но лучше всего вы определитесь, когда полковник прочитает письмо, присланное доном Эстеваном.
Полковник взял письмо, быстро сломал печать и начал читать вслух:
«Дорогой брат!
Если Бог когда-нибудь благоволит, чтобы вы прочитали это письмо, то, стало быть, Он сжалился над нами. Мы в критическом положении, которое ухудшается с каждым днем: мы осаждены среди пустыни койотами, самым жестоким из всех апачских племен. Храбрый молодой человек, который вручит вам это письмо, сообщит вам все подробности нашего положения, которое за время отъезда его может лишь ухудшиться. Знайте только, что жизнь наша зависит от вас одного, и, если вы нам не поможете, нам остается только одно — умереть.
Эстеван».
— Именем самого дорогого для меня на свете, мы спасем их, если еще не поздно! — вскричал полковник. — Можете ли вы, молодой человек, быть нашим проводником?
Но тут он заметил, что обессиленный усталостью и голодом вестник почти замертво упал в кресло, безжизненно свесив голову.
Попросив своего ординарца возможно скорее приготовить закуску, полковник заставил молодого Тресиллиана проглотить несколько глотков французской водки. Постепенно юноша начал приходить в себя.
— Простите нас, сеньор, — сказал полковник, — что из-за страшной вести, которую вы привезли нам, мы забыли о вашем положении. Ради Бога, не говорите больше ни слова, пока не оправитесь вполне.
В эту минуту вошел слуга, неся на подносе холодное мясо, фрукты и бутылку вина.
Генри Тресиллиан с жадностью принялся за еду. Утолив первый голод, он вспомнил, что там, на Затерявшейся горе, тоже начинают голодать. Обращаясь к полковнику Реквезенцу, он проговорил:
— Сеньор! Вы читали письмо дона Эстевана, и если хотите спасти его, то идемте. Простите, что я потратил столько времени на разговоры.
Полковник с чисто военным добродушием успокаивал его.
— Кушайте, молодой человек, — сказал он, — и при этом вы можете дать нам все нужные сведения. Кроме того, нам нужно еще время на необходимые сборы, и раньше рассвета мы отправиться не можем.
— Прежде всего, — прервал его дон Юлиано, — где именно находятся наши друзья?
— В относительной безопасности, — отвечал Генри, — если бы были съестные припасы; но в данную минуту все источники должны быть истощены. Знаете ли вы, сеньоры, часть пустыни, называемую Затерявшейся горой?
— Я уже не в первый раз слышу это название, — сказал полковник Реквезенц.
— Я видел ее, — продолжал дон Юлиано. — Так это та тайная цель, к которой вел вас гамбузино?
Тут Генри Тресиллиан рассказал все, что произошло с ними: рассказал о жажде, с которой приходилось бороться, о том, как удачно пришла экспедиция к озеру и Затерявшейся горе и, благодаря гамбузино, могла укрыться там, когда открылось вдруг присутствие индейцев и в таком количестве, что нечего было и думать о защите на равнине.
— Каковы могут быть силы койотов? — спросил полковник.
— Около пятисот человек, — отвечал Генри, — но, по всей вероятности, к ним присоединилась теперь другая шайка числом в двести всадников, собиравшаяся сделать набег на берега Горказита в расчете разграбить плохо защищенные селения.
— Совершенно верно! — сказал полковник. — Эти негодяи с некоторого времени слишком уж нагло нападают на колонистов, пора их хорошенько наказать. Что же касается Эстевана, — прибавил он, — то я вижу, что обстоятельства требуют правильно организованного похода, для чего пригодятся и ваши люди, дон Юлиан. Сможете ли вы, сеньор Тресиллиан, провести нас кратчайшим путем? Нам дорога каждая минута.
Молодой англичанин улыбнулся.
— Господин полковник, — сказал он, — я ехал пять дней по прямой от Затерявшейся горы среди таких препятствий, которых нельзя избежать; но для войска они будут непроходимы, и вам придется идти в обход. Если же через семь дней мы не увидим развевающегося на вершине Затерявшейся горы мексиканского флага, то вы можете свалить всю вину на меня.
— Хорошо — отвечал полковник, — я вам очень благодарен. Ваш отец, сеньор, по справедливости может гордиться таким сыном. А теперь, — прибавил он, обращаясь к дону Юлиану, — соберите две сотни своих самых сильных работников, и с рассветом соединимся за Ариспой.