Научная объективность и ее контексты

3.3. Сравнение теорий

Вышеприведенные соображения о возможности в рамках некоторой конкретной теории распознать ее операциональные понятия и тем самым выявить устойчивую сердцевину их значения, что в свою очередь оправдывает возможность определить в этой теории данные, имеют непосредственные следствия для проблемы возможности сравнения различных теорий, с точки зрения, например, их относительного превосходства. Прежде чем входить в подробности этого рассмотрения, сделаем одно замечание чисто философской природы. То, что было сказано в предыдущем разделе, есть просто применение к философским дискурсам требования, которое должно удовлетворяться в случае любого дискурса и которое мы можем назвать «устойчивостью семантического логоса». Под этой устойчивостью мы понимаем то, что терминам нельзя позволять менять свое значение просто в результате изменения конфигураций дискурса. Другими словами, некоторое значение (или базовая часть значения) должно прикрепляться к термину так, чтобы оставаться с ним независимо от контекстов, в которых этот термин используется (условие, которому мы, как нам кажется, удовлетворили с помощью нашего понятия интенсионала, который в случае базовых предикатов жестко обозначает конкретные референты).

Как мы можем оправдать такую претензию? Первое оправдание могло бы уже прийти от учета того, что такая устойчивость на самом деле является предварительным условием повседневного дискурса, и это – факт жизни. Другими словами, если бы такой устойчивости не было, невозможна был бы никакая межличностная коммуникация (поскольку в противном случае тот факт, что некоторый термин используется участниками диалога, означал бы только омонимичное использование этого термина, что не могло бы помочь одному из участников выразить то, что он имеет в виду и намеревается передать другому участнику); поскольку у нас есть данные о том, что такая коммуникация имеет место, отсюда следует, что хотя бы какая-то устойчивость значения имеет место.

К этой причине, основанной на фактических данных, мы прибавим другую, основанную на логической аргументации. Если бы значение термина всегда и полностью зависело от контекста, были бы допустимы противоречивые высказывания и принцип непротиворечия лишился бы всяких функций в нашем дискурсе. Например, возьмем две противоречивые сентенциальные формы (предложения), такие как «А = В» и «А ≠ В». Если бы значения А и В не устанавливались бы независимо от этих двух предложений (каждое из которых представляет некоторого рода микроконтекст для них), мы должны были бы сказать, что они не выражают противоречия, поскольку А, о котором мы утверждаем, что оно равно Б в первом микроконтексте, – не то же самое А, о котором мы говорим, что оно не равно В во втором микроконтексте. И мы видим, что – если мы только не готовы утверждать, что противоречия вообще невозможны, – нам приходится принять, что всякое данное понятие имеет некоторое независимое и устойчивое значение. Как можно достичь такой устойчивости – можно понять в терминах нашей «интенсиональной» теории значения. Действительно, приходится признать, что интенсионал термина (т. е. совокупность атрибутов, которые этот термин «намеревается» выражать и которые составляют его значение), понимаемый глобально, с необходимостью изменяется с изменением контекста и даже с ростом знания, в котором участвует некоторое конкретное понятие. Если, например, мы сравним интенсионал слова «человек» сегодня с его интенсионалом в начале XIX в., мы, конечно, признаем, что мы «имеем в виду» в нем много атрибутов, которые ранее были бы попросту немыслимы – те, которые добавили к нашему понятию человека теории эволюции, психоанализ и нейропсихология. Следовательно, это означает, что интенсионал (т. е. значение) слова «человек» изменился (хотя бы только за счет обогащения), а это кажется явным аргументом против любого тезиса об устойчивости семантического логоса. Однако мы можем видеть, что этот самый пример предполагает некоторую устойчивость значения. И причина этого просто в том, что мы не говорим, что мы заменили понятие человека каким-то другим понятием или что мы обогатили какое-то неопределенное понятие. Мы говорим, что именно понятие человека было изменено, улучшено, обогащено и т. д., а значит, это понятие сохраняет некоторое постоянство в своих изменениях.

Возвращают ли нас эти соображения к эссенциализму или субстанциализму? Не обязательно. Кажется, что мы можем преодолеть это затруднение, если примем во внимание разницу между значением и референтом. Естественным решением при таком подходе могло бы быть следующее. Мы принимаем, что обогащение или даже изменение интенсионала понятия не подрывает устойчивости значения этого понятия, если только предполагаемые референты (и, следовательно, экстенсионал) понятия остаются теми же самыми. В нашем примере это значит, что мы имеем право сказать, что мы будем иметь дело с понятием человека даже после того, как наше возросшее знание обогатит его интенсионал, поскольку мы все еще имеем в виду в качестве референтов этого понятия тех же индивидов, каких имели в виду до этого. Следовательно, благодаря этому примеру мы признаем, что постоянной остается референциальная часть интенсионала, а не все или другие части интенсионала, значения или концепта.

Это замечание признает значение «дескриптивных» понятий в любом эмпирическом дискурсе. Философия науки обычно пренебрегает ими, а «описательные науки» ценятся не так высоко, как те, которые могут создавать объяснительные теории. Однако невозможно отрицать, что описательные понятия играют фундаментальную роль, обеспечивая связь некоторого данного контекста с его референтами, и в этом качестве заслуживают полного уважения, даже хотя их статус может показаться ниже с других точек зрения. Например, определять человека как «бесперое двуногое животное» может показаться слегка смешным по сравнению с другими определениями, гораздо лучше улавливающими его «сущность» (как, например, «разумное животное»). Тем не менее, первая характеристика (вместе с другими подобными) может помочь нам зафиксировать референцию понятия «человек» достаточно удовлетворительно, тогда как вторая – нет. Этот пример может помочь прояснить, в каком смысле роль, приписываемая здесь операциональным предикатам, не подразумевает эссенциализма и каким образом устойчивость референции может быть обеспечена с помощью «скромных» дескриптивных предикатов, несмотря на вариабельность теоретических предикатов «высокого ранга».

Наши замечания ясно показывают, что даже в повседневном дискурсе понятия (или по крайней мере значительная их часть) имеют базовый интенсионал, или устойчивую сердцевину значения, которая не меняется, будучи той частью значения, которая непосредственно связана с референцией. Однако в случае повседневного языка фактически может быть очень трудно выбрать такие понятия и еще труднее – отождествить их «устойчивую сердцевину». Мы знаем, что такие базовые интенсионалы фактически существуют, поскольку используем понятия в нашем словесном общении особенно не задумываясь, но может оказаться безнадежным предприятием попытаться эксплицировать их (возможно, понятие человека представляет собой хороший пример того, насколько трудной может быть такая задача). И это может быть не последней причиной, побудившей многих ученых (например, Крипке) вернуться в последние годы к доктрине эссенциализма.

Но в случае науки нам больше повезло, поскольку (во всяком случае с точки зрения анализа, отстаиваемого в данной работе) у нас есть специфические (или поддающиеся спецификации) критерии установления референции и, следовательно, для фиксации устойчивой сердцевины операциональных понятий[149].

На основе высказанных соображений – которые были нужны, чтобы разъяснить общий смысл нашей позиции – мы можем теперь перейти к проблеме сравнения теорий. Чтобы такое сравнение было возможно, сравниваемые теории должны рассматривать одну и ту же «область объектов», и этот факт не так-то легко прояснить на основе обычной литературы, поскольку это понимается в очень смутном смысле и потому не может играть роли в текущем обсуждении. Поэтому можно понять появление новой тенденции в философии науки XX в., когда (в соответствии с «лингвистическим поворотом») Венский кружок предложил философии науки стать метаязыковым методологическим исследованием науки. В рамках этого взгляда (который остался типичным для аналитической философии и логико-эмпиристической традиции и который мы временно примем здесь без обсуждения) задача сравнения теорий получает лингвистическую формулировку. Ее можно схематически изобразить – с некоторыми упрощениями, не влияющими на суть нашей аргументации – следующим образом: если теория Т0 способна объяснить эмпирическое высказывание Е, которое теория Т объяснить не может, мы можем сказать, что теория Т0 в этой степени лучше чем Т. Как мы сказали, мы не будем рассматривать здесь случай нескольких эмпирических высказываний, как и требование «равенства прочих условий» и другие методологические требования, подробно обсуждавшиеся в соответствующей литературе.

149

Высказанные выше соображения показывают, каким образом мы можем удовлетворить весьма разумному требованию касательно устойчивости референции, высказанному Харре: «Наша теория референции не должна делать установление отношения референции между человеком и вещью настолько хрупкой связью, чтобы любое изменение значения в словаре, с помощью которого мы описываем вещи, по нашему мнению существующие, требовало бы пересмотра нашей онтологии. Не должны мы делать эту связь, коль скоро она установлена, настолько прочной, чтобы мы были вынуждены держаться за нее независимо от того, насколько изменились значения в нашем дескриптивном словаре» (Harré 1986, p. 99). Мы видели, что необходимая «устойчивость семантического логоса» обеспечивается постоянством референциальной сердцевины интенсионала понятий, совместимым со значимыми изменениями лингвистически-контекстуальной части этого интенсионала. То, что эта устойчивость влечет за собой и устойчивость онтологии, станет ясно в дальнейшем, когда будет обсуждаться решающая онтологическая роль референции. Более подробное обсуждение этого вопроса будет представлено в разд. 5.3.5.