Нексус

Он прошел в соседнюю комнату и через минуту вернулся с черным саквояжем.

– Для проформы я прихватил с собой необходимые инструменты.

– Смотри не сделай ей больно! – крикнула Мона.

– Сопротивляться не будет – не сделаю, – успокоил он. – Кстати, как с вазелином? Нашли? Если нет, сойдет и оливковое масло… да и сливочное тоже.

Стася скривилась.

– А без этого нельзя? – спросила она.

– Тебе решать, – пожал плечами Кронски, – все зависит от того, насколько ты чувствительна. Если послушаешься меня и не будешь дергаться, все пройдет хорошо. А понравится – могу предложить альтернативный вариант. Инструмент при мне…

– Ну нет, это уж слишком! – воскликнула Мона.

– А что тут такого? Или ты ревнуешь?

– Мы пригласили тебя как врача. Здесь тебе не бордель.

– Будь мы в увеселительном заведении, вы бы от этого только выиграли, – съязвил Кронски, – она-то уж точно… Ну ладно, давайте будем закругляться.

С этими словами он взял Стасю за руку и отвел ее в маленький закуток рядом с туалетом. Мона хотела пойти с ними, дабы удостовериться, что Стасе не сделают ничего плохого. Но Кронски и слышать об этом не желал.

– Я здесь по долгу службы, – пояснил он, довольно потирая руки. – А что касается вас, мистер Миллер, то не пойти ли вам немного прогуляться?

– Нет-нет, останься! – взмолилась Мона. – Я ему не доверяю.

В результате мы с Моной остались дома и принялись молча вышагивать взад-вперед по продолговатой комнате.

Прошло пять минут, потом еще десять. Вдруг из смежной с туалетом комнатки донесся пронзительный вопль:

– Сюда! Скорее! Он меня сейчас изнасилует!

Мы ворвались в комнату. Так и есть: Кронски со спущенными штанами, красный как рак, пытается взгромоздиться на Стасю. Мона тигрицей набросилась на него и оттащила от кровати. Стася не мешкая вскочила на своего мучителя верхом и принялась что есть мочи колошматить его и драть ногтями. Бедняга до того ошалел от столь стремительного натиска, что был практически не в состоянии защищаться. И если бы я не вмешался, они наверняка выцарапали бы ему глаза.

– Скотина! – вопила Стася.

– Садист! – вторила Мона.

Они подняли такой хай, что я забеспокоился, как бы не нагрянула квартирная хозяйка с тесаком в руках.

Пошатываясь, Кронски поднялся на ноги, штаны – по-прежнему у лодыжек. Собравшись наконец с силами, он затараторил:

– С чего это вдруг вы так переполошились? У нее, как я и предполагал, все в норме. Я бы даже сказал, чересчур. Вот я и возбудился. В этом-то чего плохого?

– Да, – подхватил я, переводя взгляд с одной на другую, – в этом-то чего плохого?

– Гони его вон! Кыш отсюда! – не унимались они.

– Да ладно вам! Подумаешь, беда какая! – сказал Кронски, растекаясь сладкой патокой. – Вы сами попросили меня ее осмотреть, хотя знали, как, впрочем, и я, что физически она совершенно нормальная. Под кумполом у нее надо покопаться, а не под юбкой. Я могу, но это потребует времени. С чего вы, собственно, против меня ополчились? Если хотите знать, я мог бы всю вашу троицу упрятать за решетку. – Он щелкнул пальцами у нас перед носом. – Вот так! – И еще раз щелкнул. – За что? За аморальное поведение, вот за что. Тут-то вы уж не отвертитесь.

Он выдержал солидную паузу, чтобы дать нам возможность прочувствовать всю серьезность его намерений.

– Впрочем, на это у меня никогда не хватит подлости. Что ни говори, а я ваш добрый друг, – верно, мистер Миллер? И нечего от меня отбрыкиваться только за то, что я оказал вам услугу.

Стася стояла перед нами в чем мать родила, с трусами в руках. В конце концов она почувствовала себя неловко и стала натягивать брюки, но второпях попала не в ту штанину и повалилась на пол. Мона поспешила на помощь, но Стася в ярости ее отпихнула.

– Оставьте меня в покое! – выкрикнула Стася. – Я не ребенок, сама справлюсь. – С этими словами она поднялась. Секунду постояла выпрямившись, потом вдруг наклонилась и, свесив голову, заглянула в себя – в самый центр своей «анатомической особенности». И тут ее разобрал смех, причем какой-то психопатический.

– Так, значит, я нормальная, – продолжала она, загибаясь от смеха. – Ну и дела! Нормальная, потому что у меня здесь дырка, нет – дырища, в которую можно что-то запихать. Давайте сюда свечу! Я покажу, какая я нормальная!

И она начала принимать самые непристойные позы, вертеть задом, корчиться, имитируя муки оргазма.

– Свечу! – вопила она. – Хочу большую, толстую, черную! Я покажу, какая я нормальная!

– Стася, перестань, очень тебя прошу. Ну пожалуйста! – чуть не плакала Мона.

– Все, хватит! – строго сказал Кронски. – Нечего тут разыгрывать представление.

Слово «представление» только усугубило ситуацию. Стася окончательно вышла из себя.

– Мое представление, – заорала она, – хочу и разыгрываю! Даром, заметьте. Обычно мне платят за то, что я корчу из себя идиотку, правда же? – И обернулась к Моне. – Ведь правда? – прошипела она. – Или ты еще не сказала им, откуда у нас деньги на квартиру?

– Стася! Пожалуйста, Стася, – умоляла Мона. В глазах у нее стояли слезы.

Но Стасю было уже не остановить. Схватив стоявшую на комоде свечу, она засунула ее себе в промежность, не переставая бешено вихлять задом.

– Или это не стоит пятидесяти долларов? – кричала она. – Этот, как его, и больше бы заплатил, но тогда мне пришлось бы дать ему себя вылизать, а я терпеть не могу, когда меня лижут. Извращенцы, во всяком случае.

– Прекрати! Прекрати сейчас же, а то я уйду! – Это уже Мона.

Стася угомонилась. Свеча упала на пол. На лице у Стаси появилось новое выражение – покоя и смирения. Накинув блузку, она очень тихо заговорила вновь, обращаясь на этот раз ко мне:

– Вот видишь, Вэл, если здесь кого-то и унижают, то это меня, а не твою обожаемую женушку. У меня нет моральных принципов. У меня есть только любовь. Когда нужны деньги, я готова изображать из себя кого угодно. Мне плевать, что обо мне подумают. Я же сумасшедшая – что с меня взять? – Она помолчала, затем подошла к туалетному столику в противоположном углу комнаты и, выдвинув один из ящичков, достала оттуда конверт. – Видишь это? – спросила она, помахав им у меня перед носом. – Здесь чек от моих попечителей. Сумма достаточная, чтобы заплатить за квартиру на месяц вперед. Но, – и она хладнокровно разорвала конверт на мелкие кусочки, – нам ведь не нужны такие деньги, да? Мы ведь и сами с усами… Что нам стоит разыграть представление – изобразить из себя лесбиянок… сделать вид, что мы только прикидываемся лесбиянками… Кругом одно притворство… Надоело! Почему бы нам хоть раз не прикинуться нормальными людьми?

Теперь заговорил Кронски:

– А ты и есть нормальный человек, причем самый что ни на есть незаурядный. Конечно, ты тоже порядком скурвилась – не знаю уж, как тебя угораздило. Да и знать не хочу. Будь я уверен, что ты меня послушаешь, я бы всеми силами заклинал тебя уехать отсюда, оставить этих… – Он окинул нас с Моной полным презрения взглядом. – А что, пусть сами разбираются со своими проблемами. Ты все равно им не нужна, а они тебе и подавно. Нью-Йорк – не твой город. Хотя, если честно, ты нигде не приживешься. Знаешь, я ведь пришел сюда как друг. А тебе нужны друзья. Что касается этих двоих, то они даже не знают, что это такое. Из всех вас ты, наверное, самая здоровая. К тому же у тебя талант…

Я думал, Кронски будет продолжать до бесконечности. Но он вдруг вспомнил, что у него срочный вызов, и быстро откланялся.

В тот же вечер – а они решили никуда не ходить – произошла весьма любопытная вещь. Случилось это после ужина, в разгар милой беседы. У нас кончились сигареты, и Мона попросила меня посмотреть в ее сумочке. На дне всегда могла заваляться хотя бы одна. Я поднялся, подошел к столику, на котором лежала сумочка, и, заглянув в нее, обнаружил конверт, адресованный Моне. Надпись была сделана рукой Стаси. В одно мгновение Мона оказалась рядом. Если бы она так не запаниковала, я бы его, может, и не заметил. Не в силах себя сдерживать, Мона быстро схватила конверт. Но я тут же его отнял. Завязалась потасовка, в результате которой изрядно потрепанный конверт оказался на полу. Улучив момент, Стася подняла его и передала Моне.