Чёрная сова

— Андрей Саныч! — радостно воскликнул приветливый Ёлкин. — Мы в курсе, на вас напали! Вы молчите... А мы к вам пришли! Принимайте на работу!

— Да погоди ты! — оборвал его сержант. — Не трещи... Мы недавно на дороге вашего начальника встретили, на джипе ехал. К вам посоветовал обратиться. Говорит,

что вы теперь начальник участка, а на изыскания газотрассы люди нужны. Заработки неплохие. Возьмёте? Нам бы только до весны перекантоваться.

— Нас же из родных погранвойск голыми выставили, — торопливо объяснил Ёлкин, давя на жалость. — Даже на билет денег не дали!

— Луноход вообще посадить хотел, — мрачно подтвердил Рубежов. — Едва выкрутились.

«Солдаты удачи» выглядели жалко: поношенные, обтрёпанные, стылые и явно голодные. В глазах сверкал нездоровый блеск переутомлённых, загнанных лошадей. Но вместе с жалостью что-то настораживало в их внезапном появлении, и надо же — в ту минуту, когда он наконец-то решился ехать в чертоги.

— Куда шли? — шёпотом спросил Терехов.

— Куда глаза глядят, — многозначительно отозвался бывший сержант, явно желающий скрыть истинные намерения. — Шли своё счастье искать, как в сказке, мать её...

Однако его более откровенный товарищ брякнул то, о чём думал:

— Или овец пасти в Беляшах, или Зыряна подкараулить на границе и тряхнуть. У него же наркотрафик через Казахстан...

Рубежов пнул его кирзачом, заставив умолкнуть, и поспешил поправить Ёлкина:

— Враньё все это, не слушайте...

— А тут ваш начальник встретился, Куренков! Сказал, что через пару дней за вами машина придёт.

— Так вы нас берёте? Рабочими? Нам выходить отсюда без копейки денег — сами понимаете. На нас банки такую охоту откроют! Нельзя нам пока возвращаться в цивилизацию.

— В цивилизацию, как в параллельный мир! — с яростной поэтичностью заключил Ёлкин. — В мир беспощадный и злобный!

Похоже, Куренков уже подбирал ему штат для участка, и делал это почти насильно, грубо, единовластно, как и положено при капиталистическом производстве. Чтобы не напрягать остатки голоса, Терехов молча указал им на кунг. «Солдаты удачи» сбросили рюкзаки и облегчённо полезли в тепло. Андрей побродил в круге света перед кунгом, посмотрел, как жеребёнок терзает вымя кобылицы, и не расстроился, что бывшие погранцы помешали отправиться в чертоги ночью. Он никогда не был суеверным, не верил в приметы, гороскопы и гадания, однако сейчас, когда ему уже в который раз помешали поехать к Ланде, узрел некий знак. Конечно же, лучше ехать утром! Оставить парней с жеребёнком, пусть поят молоком, а то ведь он от приёмной матери не отстанет, увяжется...

Несмотря на усталость, «солдаты удачи» не спали, хотя лежали на полу в единственном на двоих спальном мешке и о чем-то тихо переговаривались. Как только Терехов открыл дверь, они умолкли, а словоохотливый Ёлкин объяснил, дескать, лежим и мечтаем, как станем работать с изыскателями. Случайная встреча с начальством на дороге так их вдохновила, что парни продолжали возбуждённо шушукаться ещё долго, пили чай, по очереди бегали на улицу, поскольку принципиально, по старой памяти, не пользовались командирским биотуалетом, подбрасывали в печь по полешку и осторожно перетряхивали свои рюкзаки.

Терехов непроизвольно внимал их шёпоту, и по отдельным словам можно было представить, о чём говорят. Речь шла о неком перевале с речкой, бегущей в горном ущелье, пройти который пешком будет трудно то ли из-за прибывшей воды, то ли из-за камнепадов. Похоже, «солдаты удачи» замыслили какой-то поход в горы, и надо было бы прислушаться, понять, какой, потому что они упоминали то Мешкова, то ефрейтора Тимоху и некий ориентир — башню в крепости. Но морила сладкая дрёма, и в какой-то момент бухтенье голосов начало раздражать.

Терехов уснул под их навязчивый, монотонный шумок, и показалось — сразу же увидел сон. За всё время на Укоке он не видел снов, даже когда дремал, если что и грезилось, то продолжение дневных забот, в основном ругался на помощников. А тут видение почти реальное, в красках и с веером чувств: будто он уходит по зыбкой, болотистой тундре, а Репьёв целится из охотничьего ружья ему в спину. И надо бы побежать, потому что страшно и холодит затылок от наставленных стволов, однако ноги вязнут, земля трясётся, прогибается, вставая волнами спереди и сзади. Однажды он, как «воскресный папа», повёл детей развлекаться и вместе с ними забрался на надувной батут. И они нахохотались, нарезвились вволю, потому что было смешно и забавно бежать по встающим волнам. Но тут было не до смеха, потому что Жора не стреляет и будто дразнит, издевается, держа на мушке, ждёт, чтоб испугался и побежал. Тогда Андрей обернулся, закричал: «Стреляй!» — и почему-то упал. Репей выстрелил, но выстрел прозвучал как-то невнятно, отдалённо и сразу же стало легко. Во сне он обрадовался, что это сон, встал, и тут однокашник уже грохнул по-настоящему, из второго ствола. Пуля попала в шею, чуть ниже затылка, и там застряла.

Терехов проснулся от этого выстрела и боли, первым делом ощупал шею: скорее всего, отлежал в неудобной позе и опять случился прострел. Он пошевелил головой — вроде бы ничего, порез на шее сильнее болит. На улице только начало светать, невидимые солдаты на полу наконец-то выключили ночник и вроде бы угомонились, спали тихо, даже без сопенья. Порезанная шея позволяла лежать только на спине — на любом боку в ране болезненно стучала кровь, поэтому он изменил положение головы, расшевелил тело и, угнездившись, снова заснул, но уже с мыслью, что выедет в чертоги после восхода и что по возвращении в Новосибирск надо ещё раз вывести пацанов на батут...

А разбудил его громкий стук в дверь. На улице было совсем светло, однако пасмурно, и сразу не понять, сколько времени. Стучать так бесцеремонно могло лишь начальство, и Терехов о нём и подумал, но, когда выглянул в окно, увидел незнакомого мужика на ступеньках и с трубкой в зубах. За его спиной стояла «шишига», крытый брезентом ГАЗ-66, и ещё бросилось в глаза: над могилой барана — ни единой птицы, поэтому на улице так тихо, даже крикливые чайки исчезли.

И только тогда Андрей обнаружил, что «солдат удачи» в кунге нет! Впрочем, как и их вещей, а дверь изнутри не заперта. О ночном их присутствии говорили лишь две алюминиевые кружки с выцеженной заваркой, а больше ни единого следа. Похоже, они передумали работать в изыскательском отряде — почему-то ведь обсуждали ночью какие-то перевалы, ущелья, башни. И ушли, как в первый раз, не прощаясь, по-английски.

Их ночное бесконечное и назойливое бухтенье, отдельные обрывки фраз и слов, сейчас, на свежую голову, вдруг выстроились и сложились в картинку: они же говорили о пути в чертоги! Через каньон, по «реке времени» — путь, по которому водила его Ланда. Там и башня есть, но не каменная, крепостная, а танковая, установленная на вершине верхней кромки каньона и уже красная от ржавчины. На обратном пути из командного пункта Терехов рассмотрел границу «тьмы и света» и отмёл последние сомнения относительно психического здоровья Ланды. Здесь проходила приграничная линия обороны, устроенная по всем правилам фортификационного искусства: в стенах узкого каньона чернело около десятка амбразур и несколько бронеколпаков на уступах, откуда и доныне торчат стволы зенитных спарок. Это была засада для противника, и один пулемётно-артиллерийский взвод мог сдержать наступление китайской дивизии, если бы она по-суворовски сунулась через перевал.

Эту границу можно было совершенно спокойно поэтично назвать «границей тьмы и света».

Стук не прекращался и становился всё более требовательным. Терехов будто вынырнул из воспоминаний, открыл дверь и сразу же налетел на мат.

— Давно день на улице, а ты заперся и спишь!

Он забылся спросонья, хотел ответить тем же, но изо рта вырвался сдавленный сип. Андрей прокашлялся, а мужик вынул трубку, заметил бинты на шее и убавил звук.

— И дороги тут у вас, мать-перемать... Всю ночь ехал! Какие-то люди, солдаты, монголы с луками!

После сна гортань отекала, и это позволяло какое-то время сносно шептать, только теперь и шёпот казался чужим.