Страница 43 из 47
Писарро собрал на берегу всех своих спутников. Он сказал этим восьмидесяти с чем-то еще остававшимся с ним испанцам, что они свободны уйти, но что он призывает их остаться. Он напомнил им о богатствах, которые они обнаружили на плоту. Кончиком меча он прочертил линию на песке и предложил тем, кто предпочитал славу, золото и приключения в Перу нищете и неустроенности жизни в Панаме, переступить эту линию. Лишь тринадцать человек сделали это: пять андалусийцев, два кастильца, три эстремадурца, один критянин, один баск и еще один человек, чье происхождение не выяснено{396}. Остальные решили, что слышали уже достаточно обещаний богатства и славы.
Писарро послал оставшуюся у него лодку под началом своего спутника Карбайело в Панаму, чтобы привезти обратно Альмагро; а тем временем он и его тринадцать спутников на острове Гальо делали что могли, чтобы выжить. Они вырезали каноэ из дерева сейба и целыми днями рыбачили – им удавалось поймать превосходную рыбу. Они убивали животных, называвшихся гуадакинахес, которые были чуть крупнее зайцев и чье мясо было пригодным в пищу. Других источников питания было немного, зато «москитов было предостаточно, чтобы пойти войной на турков». Около месяца спустя некоторые из людей Писарро открыто высказывали мысль, что «смерть сможет прекратить наши страдания»{397}.
Хроникер Педро Сьеса де Леон пишет, что вернувшись в Панаму, Альмагро и Луке пролили немало слез, читая печальные письма, привезенные с острова Гальо, хотя эти два суровых конкистадора не часто плакали. Говорили, что Писарро прислал сочиненный лично им куплет, который гласил:
Милорд губернатор здоров и процветает:
Работает нож, а мясник отдыхает.
В конце концов Руис вернулся на остров Гальо, где нашел Писарро в полном отчаянии. Руис предложил, чтобы все люди вернулись в Панаму на протяжении шести месяцев. Писарро согласился, но сказал, что сперва они должны все вместе проплыть на юг и посмотреть, что представляют собой берега Перу. Руис не возражал, и они отправились в путь, оставив на берегу наиболее ослабевших из испанцев.
За следующие несколько месяцев Писарро с Руисом добрались до Тумбеса, прибрежного города, где их хорошо приняли, а затем до нынешних острова Санта-Клара и реки Санта, к югу от современного Трухильо, сразу к северу от Чимботе. Здесь андалусиец Алонсо де Молина подарил касику двух свиней, петуха и двух испанских куриц, а критянин Педро де Кандия устроил представление, стреляя из аркебузы. Затем кастилец Антонио де Каррион от имени короля Кастилии принял эту землю во владение. Индейцы, на которых все это произвело мало впечатления, дали испанцам множество подарков – лам, гончарные изделия, хорошую одежду, металлические изделия, а также выделили им еще нескольких мальчиков, чтобы обучить и использовать как переводчиков.
Должно быть, экспедиция Писарро 1527 года добралась до самого устья реки Чинча, что значительно южнее современной столицы, Лимы. На обратном пути было сделано несколько остановок – например в Тумбесе, где Алонсо де Молину оставили учиться языку кечуа. Педро де Халькон из Севильи влюбился в местную девушку и тоже попросил, чтобы ему позволили остаться. Один из моряков Руиса по имени Кунес по сходной причине решил остаться в Пинте. Остальные возвратились в Панаму, где были хорошо приняты губернатором Риосом.
Долгое время Панама бурлила, потрясенная историей «тринадцати с острова Гальо»; люди пересказывали друг другу слухи о ламах, золоте, хлопчатобумажной одежде и других чудесных тканях. Писарро какое-то время молчал. Потом он тоже начал говорить со своими старыми друзями – Альмагро, Луке и Эспиносой. Они согласились, что необходимо послать новую экспедицию, чтобы создать в Перу поселения. О завоевании ничего не было сказано, но все понимали, что если жители Перу решат воспротивиться королевскому указу, изложенному в знаменитом «Требовании», их придется привести к повиновению – разумеется, самыми гуманными из возможных средств. Писарро станет губернатором, Альмагро – аделантадо, Луке – епископом, а штурман Руис – альгвасилом.
Луке, однако же, считал существенным послать в Кастилию представителя, чтобы получить формальное королевское одобрение готовящейся экспедиции. Наиболее подходящим человеком для такого дела он считал Диего де Корраля, опытного кастильца из Ос-де-Овехар, что в провинции Бургос; Альмагро же предлагал для этой роли самого Писарро.
Писарро пользовался популярностью у многих; Овьедо характеризовал его как «доброго человека с добрым характером, хотя и медлительного и неуверенного в разговоре»{398}. Луке сомневался, поскольку он считал Писарро «превосходным воином, но мало образованным и мало знакомым с тонкостями риторики». В конце концов Писарро все же отправился в Испанию, но в сопровождении Диего дель Корраля и Педро де Кандии, критянина-артиллериста.
В 1528 году Писарро было за пятьдесят, и он обладал большим опытом в делах Индий, куда прибыл в 1502 году вместе с Овандо. Он был высок, худощав и силен. Как и Овандо – и, собственно, так же как Кортес и Нуньес де Бальбоа, – он был эстремадурец, незаконнорожденный сын прославленного воина и аристократа Гонсало Писарро, сражавшегося и в Наварре, и в Италии. Мать Писарро, Франсиска Гонсалес, по всей видимости была служанкой, работавшей в женском монастыре Святого Франциска в Трухильо, в услужении у сестры Беатрис Писарро де Инохоса, одной из выдающихся членов семьи Писарро.
Франсиско, возможно, также был в Италии вместе с отцом в 1490-х годах, но в свои первые дни в Санто-Доминго это был всего лишь еще один нищий солдат – хотя и преклоняющийся перед Овандо{399}. Когда в 1537 году ему был пожалован герб, о его службе в Италии вспомнили{400}. Он добрался до Дарьена прежде Педрариаса, и служил под началом Нуньеса де Бальбоа – хотя именно Писарро и арестовал его в 1519 году. Остальные военачальники подчинялись ему как заместителю главнокомандующего.
Писарро показал себя человеком несравненной выдержки и хорошим командиром – таким, которого любят сослуживцы. Он не умел ни читать, ни писать, и его мастерство как наездника было весьма скромным, поскольку он не имел с малолетства дела с лошадьми. Известный сплетник и автор мемуаров Алонсо Энрикес де Гусман описывал его словами: «добрый товарищ, без всякого намека на тщеславие или напыщенность»{401}. Хроникер Гарсиласо де ла Вега, наполовину перуанец, также писавший о нем, говорил, что Писарро «добр и мягок по натуре, и ни разу не сказал о ком-либо дурного слова»{402}. Однажды он спас от смерти слугу-индейца, прыгнув в реку и подвергнув себя большой опасности. На слова осуждения за то, что он пошел на такой риск, Писарро отвечал, что его собеседник, очевидно, понятия не имеет, что значит быть привязанным к своему слуге{403}. В привычках он был старомоден и практически никогда не расставался с тем нарядом, какой носил во времена своей юности: длинный черный плащ до земли, белые сапоги из оленьей кожи и белая шапка; свой меч и кинжал он тоже носил так, как было принято в старину{404}, – впрочем, позже он часто надевал меховую шубу, которую его кузен Кортес прислал ему из Мехико. Как правило, он носил шейные платки, поскольку в дни мира проводил много времени, играя в шары или различные игры с мячом, например в кегли, «и платок был ему нужен, чтобы утирать пот с лица».
Несмотря на все перечисленные добрые качества, он, как и большинство конкистадоров, был всегда готов проявлять жестокость к своим врагам, а также безжалостно убивать индейцев, чтобы достичь психологического превосходства, компенсируя тем самым свой недостаток в численности{405}.
396
Андалузцами были Кристобаль де Перальта, Николя де Рибера, Педро де Халькон, Алонсо де Молина и Гарсия де Херес; кастильцами – Франсиско де Куэльяр и Антонио де Каррион; из Экстремадуры – Хуан де ла Торре, Родригес де Вильяфуэрте и Гонсало Мартин де Трухильо; Педро де Кандия происходил с Крита; Доминго же Соралюс из Басконии, человека неизвестного происхождения звали Паес или Пас.
397
Cieza de Leon, 74–6.
398
Это стоит привести в оригинале. Овьедо говорил, что он был «buena persona e de buen animo», а также «lento e espacioso, e al parecer de buena intention, pero de corta conversation e valiente hombre por su persona» (Oviedo, III, lib. VIII, proemio 259).
399
См. Lockhart, The Men, 140–41.
400
Porras Barrenechea, Cedulario del Peru, II, 393.
401
Enriquez de Guzman, 498.
402
Garcilaso, II, 895.
403
Ibid., 892.
404
Ibid.
405
См. Busto, La Tierra y la Sangre.