Страница 12 из 27
Приехал один заптия[172] к нам и сказал:
– Вам большой привет от каймакама[173], приходите в конак[174] вместе с детьми, совершим молитву за царя[175]. Я известил, – добавил он, – граждан и священников, и они придут.
Вскоре в школу пришли граждане и священники, и оттуда мы все пошли в конак.
Их ходжи[176] прочли свою молитву, и мы воскликнули:
– Да здравствует царь тысячу лет!
После этого наш самый старый священник хаджи[177] поп Ангел читал «Спаси, господи, люди твоя» и проч., мы все подтягивали за ним и переглядывались, ведь это наша молитва за русского царя, а не за турецкого. Если бы турки знали содержание молитвы, то всех нас бы перевешали, поскольку как мы воскликнули «аминь», и все турки воскликнули с нами «аминь».
Когда мы закончили молитву, каймакам поднялся на балкон и сказал по-турецки:
– Слушайте, братья по вере и вы, наши соседи, ночью я получил две телеграммы. В первой телеграмме сообщается: «Великий князь Николай, находясь в адрианопольской церкви, был пленен».
– Да здравствует царь тысячу лет! – крикнули все мы.
– Другая телеграмма – из китайского государства нашему царю триста тысяч миллионов аскеров[178] идут на помощь!
– Да здравствует царь! – опять же крикнули все.
Несколько турок обратились к Босилкову и спросили его:
– Эй, учитель-эфенди, сколько человек в миллионе?
– Пятьсот человек, – ответил он им шутливо.
– Много! – удивились они.
И так мы все пошли со смехом как из-за молитвы хаджи поп Ангела, так и из-за глупых телеграмм.
В какой-то день мы с Н. Босилковым пошли постричься. Пришел ходжа и спросил цирюльника:
– Что делаешь, Асанаа?
А тот ему ответил:
– Брею наших эфенди на турецкий манер.
– Что? Бреешь? Таким псам тесаком, тесаком по шее надо! – и вышел.
Цирюльник ничего ему не ответил.
В 1877 г., 25 декабря мы позвали братьев Босилковых на обед. Они принесли к нам все на сохранение. Также и поп Радойца спрятал коня у нас, поскольку наш дом был высок и находился на холме, обросшем кустами и деревьями. Только мы съели первый рождественский ломоть, как увидели, что несколько черкесов подымаются по лестнице и идут прямо в нашу гостиную. Вещи Босилковых и наши схватили и стали бросать во двор, а другие черкесы внизу взяли и поповского коня, на которого складывали вещи. Еще одни вошли к соседу Янаке Чохаджие. Схватили его и забрали деньги. Мы забаррикадировали двери комнаты, где обедали, и я через холм пошел к господину Чапрашикову[179], к которому приехал из Софии Ахмедаа Белградлия с пятью-шестью своими арнаутами[180]. Рассказал им о делах.
Он отправил своих арнаутов отобрать у черкесов вещи и коня, но арнауты их не нашли и вернулись. Наконец мы решили, что выйдем, все болгары и все турки, чтобы не пропустить черкесов или башибузуков в болгарскую квартал-махалу. Мы все вооружились. Пошли на главную улицу к Георги Чапрашикову и стали оценивать ситуацию, спрятавшись за вербами. Скоро увидели, что снизу идет около пятнадцати-двадцати черкесов.
Ахмедаа им крикнул:
– Назад!
Но они вместо этого вскинули восемь-десять ружей, и ранили одного из наших в ногу.
Ахмедаа тогда крикнул:
– Огонь!
И мы все дали залп.
Двое из черкесов пали замертво, а сколько было раненых, мы не узнали. Все оставшиеся убежали. Спустя пятнадцать-двадцать минут видим, идет больше 100 черкесов. Мы решили, что каждый пойдет в свой дом и из него будет отстреливаться. Пошли в свои дома, смотрю, у дома около пятнадцати-шестнадцати женщин, детей и мужчин, с плачем пришедших укрыться. Хорошенько подперли ворота. Смотрим из гостиной, как два черкеса ломают церковные двери, входят внутрь и вскоре выносят полный филон церковных подношений[181]. Я взял ружье и попал одному черкесу в спину. Он перекувыркнулся через голову и упал навзничь на филон. Янаки Чохаджия выкрикнул:
– Эй, что вы творите?
– Я убил одного черкеса, – ответил я, – но давайте пойдем и заберем церковные вещи.
Он впереди со старинным арнаутским пистолетом, и я с двустволкой позади. Как только завернули за угол церкви, и «пах, пах» – другой черкес выстрелил, но его пуля прошла мимо, рядом с нашими ушами. Янаки выстрелил и попал ему в лоб. Черкес упал навзничь с дрожащими руками и стиснутыми зубами. Я перехватил ружье и ударил прикладом его в зубы, и он больше не шелохнулся. Мы его занесли в подворье и засунули под ясли в навоз, а второго бросили в школьное отхожее место.
Янаки взял мое ружье, я – церковные вещи и занес их в дом. Спросил в доме о братьях Босилковых. Мне сказали, что они побежали куда-то по холму. Какое-то время мы слышали «Бам, бум, бам, бум» – постоянно слышались голоса ружей и скрип дверей и окон. Мой дед спрятал деньги в огороде, а часы ценой в двести-триста левов – в шиник[182]. В это время, когда на нас напали, учитель Васил Разсолков, живший в школе со своими матерью и сестрой, хотя и будучи больным, сумел убежать и скрыться на школьном чердаке, оставив и обед, и вещи, и все. Черкесы расположились за столом (и едят, и стреляют из ружей в чердак, а господин Разсолков из угла в угол забивается, чтобы его ни одной пулей не задело). Ограбив его полностью, они ушли.
Тогда мой дед сказал:
– Дети, раз попали эти два черкеса в наш дом, тут больше не стоит рассиживаться, надо бежать, поэтому кто пойдет, тот пойдет, поскольку мы убежим и закроем дом.
Женщины и дети принялись плакать и говорить:
– Куда пойдете вы, туда и мы с вами!
Мой дед взял черную бутылку с семью-восемью оками[183] хорошо сваренной ракии[184] и две черги[185]. Бабка сложила в подол ребенка и чергу. Жена взяла самого маленького ребенка. Шурин накинул на себя сумку с хлебом, сыром и вяленой говядиной. Я взял бутылку своего деда, свою и Босилкова двустволку, палаш (саблю) и около двухсот патронов. Дали другим весь хлеб, сколько его было в доме, и сыра две-три оки, и все вышли через холм в сторону села Делвино.
Холод, мороз, туман и снег по пояс. Идти полчаса, но мы шли часа два с половиной. Прибыли около девяти часов вечера и вошли в дом пастуха дедовых коз.
Пастух стал говорить пришедшим до нас:
– Бегите отсюда, сейчас придет мой чорбаджия[186]!
Дед ему сказал:
– Ты иди принеси дрова, а я сам распоряжусь об остальном. – И распорядился: – Вставайте оттуда все мужчины и женщины, двигайтесь в сторону! Ну сейчас пусть устроятся у огня самые маленькие дети! Ну сейчас эти больные женщины сядут, а мы все остальные эту ночь проведем стоя!
Утром мы пошли из села в двухэтажную башню бея[187], в которой собралось около пятидесяти-шестидесяти фамилий, а братья Босилкова отправились через Балканские горы в Софию. Поскольку башня была крепкой и лишь пушкой можно было ее разбить, притом являлась достаточно высокой, все с нее просматривалось, мы следили, как бежали турки – слышались лишь пушечные выстрелы, звуки рушащихся домов, магазинов и черкесские голоса: «Лю, лю, лю».
Около обеда смотрим, идут три черкеса к нам. Мы все приготовили ружья и расположились у амбразур (длинных и узких окошек – изнутри в них видно, а снаружи – нет) для стрельбы. Прекратили женский и детский плач. Черкесы стали дергать двери. Из окон верхнего этажа мы направили на них ружья и крикнули им:
172
Заптия – жандарм в Османской империи.
173
Каймакам – наместник, правитель санджака или округа, подчиненный вали или губернатору, стоящему во главе вилайета.
174
Конак – административное здание на Балканах в период османского владычества.
175
Царем мог в просторечье называться и турецкий султан.
176
Ходжа – почетное название мусульманского священнослужителя, ученого человека, имама. По правилам ислама все, кроме пятничных молитв, могут твориться вне храмов.
177
Хаджи – паломник к Гробу Господню и святым местам.
178
Аскер (тур. Asker) – военный.
179
Чапрашиков Георги (1842–1887) – активный член Болгарской церковной общины, принимал активное участие в подготовке Апрельского востания. Был пойман турками вместе с Мите Марковым и Георгием Мицевым и осужден на смерть; для исполнения приговора был привезен в Софию, где родственики сумели его выкупить. После подписания Берлинского договора переселился жить в Дупницу.
Его брат Иван Чапрашиков (родился в 1854 г. в Горна Джумае) после окончания русско-турецкой войны 1877–1878 гг. председатель городского совета в период Временного русского управления. После Берлинского договора переехал в город Дупницу, занимался торговлей табаком, открыл собственную фабрику. В 1893 г. – депутат IV Великого Народного собрания. Жертвовал деньги школам в родном городе и Дупнице, а также Софийской торгово-индустриальной палате (для научных исследований в области индустрии и торговли).
Сыновья – Стефан Чапрашиков (юрист, дипломат, участник Первой балканской войны за освобождение Болгарии (1912–1913), награжден медалью «За храбрость», член делегации при подготовке Лондонского договора 1913 г.) и Крум Чапрашиков (родился в 1882/83 г. в Дупнице, учился в Американском протестантском колледже в Самокове, вступил во Внутреннюю македонско-одринскую революционную организацию; в 1906 г. окончил Юридический факультет университета в Гренобле, Франция. Активно финансировал революционную организацию, участвовал в чете (отряде) Христо Чернопеева. Позднее занимался торговлей табаком. Депутат, мэр города Дупнице).
180
Арнауты – турецкое наименование албанцев, как правило, находившихся на службе у Османской империи.
181
Филон – церковное облачение.
182
Шиник – деревянная мера сыпучих тел, приблизительно равна 10 кг.
183
Ока – мера веса в Османской империи, которая в различных регионах колебалась между 100 и 400 дирхемами. Стамбульская ока равнялась 400 дирхемам, т. е. 1,282 кг.
184
Ракия – традиционный крепкий алкогольный напиток, изготовляемый методом дистилляции. В болгарском языке ракия именно варится, а не гонится.
185
Черга – текстильный тканый половик, ковер.
186
Чорбаджи – представитель сельской верхушки в XVI–XVIII столетиях – старосты, старшины, зажиточные крестьяне. Чорбаджи обычно привлекались турецкими властями для работы в административных и судебных органах, избирались для сбора налогов с населения. В XIX столетии термин «чорбаджи» в основном применяется в отношении торговцев и вообще богатых христиан.
187
Бей – почетное обращение к влиятельным людям.