Страница 2 из 94
День, когда нас с братом должны были отдать в школу, начался как настоящий праздник. Около ворот нас ожидал экипаж, неподалёку от него выстроились маленькие школьники. Дети стояли на коленях, читали молитву и громко славословили бога. В новой одежде я чувствовал себя скованным. Через плечо у меня висела расшитая бисером сумка, на голове красовался усыпанный блёстками башлык. Я нетерпеливо переминался с ноги на ногу и ждал, когда, наконец, окажусь среди своих сверстников.
Но моим надеждам не суждено было сбыться. Наше поступление в школу ограничилось только этой церемонией, чтением огромного, в позолоченном кожаном переплёте букваря, который возлежал на нарядном, инкрустированном пюпитре, да целованием руки учителю, — вот и всё.
После этого к нам на дом два раза в неделю стал приходить Махмуд-эфенди. Он давал уроки Музафферу, а заодно и мне. Старший брат понимал то, что ему читали, а я, совсем ещё малыш, сидел тихонько рядом и зевал, прикрывая ладошкой рот. И хотя я уже считался школьником, мне по-прежнему, как девчонке, приходилось сидеть дома. Это было моё первое серьёзное разочарование в жизни.
Глава третья
Одна только Кямияп-калфа понимала моё горе и, как могла, утешала меня. Когда няня отправлялась в гости к своей подруге, Махпейкер-калфе, с которой они ещё молодыми были вместе в услужении, то частенько брала с собой и меня. Махпейкер-калфа жила в районе Кызташи, — при всём желании я ни за что бы не нашёл теперь этого места.
В целом мире, пожалуй, не было более симпатичного и уютного уголка, чем тёмный, ветхий, покосившийся домишко старой Махпейкер в узком переулке. Вот где я чувствовал себя свободным. Там я подружился с сыном хозяйки этого домика, Мурадом; вместе с ним мы ставили в саду силки на птиц или во дворе играли в чижика.
А потом появились у меня и другие приятели.
На углу улицы, в пяти минутах ходьбы от дома Мах-пейкер-калфы, была школа. В ней учились Мурад и все ребята из этого квартала. И я им ужасно завидовал.
— Я тоже хочу учиться в школе. Запишите меня, — приставал я к няне и к Махпейкер-калфе.
В конце концов они сжалились надо мной и отвели меня в школу вместе с Мурадом.
— Пусть Иффет хоть иногда у вас будет гостем, ходжа[5]-эфенди, — попросили они учителя. — А то плачет мальчуган: просится в школу. Никак его не успокоить.
И вот мечта моя сбылась. Теперь раз или два в неделю я тоже ходил в школу. Правда, положение «гостя» меня немного удручало. Учитель делал мне всякие поблажки: сажал рядом с собой; не ругал и не отчитывал, если я не знал урока; на мои проказы смотрел сквозь пальцы и не драл, как других ребят, за уши.
У детей, как и у взрослых, бывают свои горести и обиды, о которых они молчат, особенно когда задето самолюбие. Ох, как я мучился потому, что учитель относился ко мне не так, как ко всем моим товарищам — этим сорванцам-голодранцам. Привилегированное положение мешало мне проказничать и драться со всеми наравне, как я того хотел.
Однажды всю школу пригласили на поминки. Учитель уже строил во дворе учеников, как вдруг откуда-то появилась няня и взяла меня за руку.
— Ты не ходи с ними. Не дай Бог, узнает отец, нам обоим влетит.
Я вышел из строя и, опустив голову, встал рядом с няней в сторонке.
Ребята тронулись в путь. Взявшись за руки, они шагали в ногу, на ходу читая молитву, и время от времени дружно, хором выкрикивали: «Аминь!» Я с завистью смотрел им вслед, а потом не выдержал и, прижавшись к няне, разрыдался. Слёзы мои, видно, разжалобили её. Не говоря ни слова, она повела меня темными закоулками, чтобы никто не видел, и мы быстро догнали процессию. И вот, шагая вместе с товарищами и выкрикивая «аминь!», я почувствовал себя взрослым, будто и вправду стал старше на несколько лет. Слёзы быстро высохли. Но теперь настала очередь няни: она плелась позади нашей колонны и то и дело прикладывала платок к глазам.
Вернувшись в школу, мы накинулись на сладкие пышки, которыми потчуют на поминках, а потом какой-то бородатый эфенди достал из большой красной сумки горсть новеньких блестящих монет и принялся раздавать их нам.
Когда очередь дошла до меня, я тоже протянул руку. Но тут учитель поспешно сказал:
— Это сынок его превосходительства Халиса-паши.
— Ах вот что! Ну, как, маленький бей, твои успехи? Бородатый эфенди ласково потрепал меня по щеке и смущённо прошёл мимо. Так я и остался стоять с протянутой рукой. Будто я не кричал вместе со всеми «аминь!» и не заработал своей монеты?! Я затаил в душе обиду на учителя, так унизившего меня перед товарищами.
Наш ходжа-эфенди был, наверное, переселенцем из Болгарии. Он любил, что называется, пошутить: каждому ученику непременно давал прозвище; меня почему-то прозвал «Героем».
Случалось, учитель устраивал в школе нечто вроде массовой порки. Ему жаловались, например, что ученики залезли в чужой сад и наворовали слив. Или он узнавал, что днём, когда он уходил совершать намаз[6], ребята кидались камнями и палками и разбили стекло. Разумеется, воспитывать детей — обязанность учителя. И если ему не удавалось найти виновного, он наказывал всех подряд — виновный, таким образом, не мог избежать наказания. Мы считали это вполне справедливым.
Однажды, когда учитель отправился на молитву, несколько сорванцов, гоняясь за кошкой, забежали в класс, перевернули пюпитры с книгами и опрокинули чернильницы.
Вернувшись, учитель страшно разгневался. Без лишних слов он запер дверь на ключ (при всеобщей порке такая предусмотрительность была весьма уместной, ведь иначе ученики могли разбежаться) и принялся за дело.
В тот день я впервые присутствовал при наказании. В классе поднялся переполох, ребята плакали, просили пощады, кричали!
— Я не виноват! Ей-Богу, не виноват!
— Мамочка! Мама!
— Аллах! Аллах!
Но ходжа-эфенди всех по очереди заставлял разуваться и ложиться под фалаку[7], чтобы палкой отсчитать каждому положенное количество ударов. (В школе существовало такое правило: получивший свою порцию, обливаясь слезами, держит ноги следующей жертвы. Это было не только обязанностью, но и своеобразным поощрением — становясь соучастником экзекуции, ребёнок понемногу забывал о своей боли.)
В классе учился мальчик по прозвищу «Вонючий Тахир». Его единственного освобождали от порки. Худой, болезненный, он еле держался на ногах. Когда очередь доходила до него, он от страха напускал в штаны.
Никогда не забуду: в тот день на мне был новый бордовый костюм в чёрную крапинку; пока мои однокашники причитали и плакали, я отошёл в сторонку и стал торопливо развязывать шнурки на ботинках; настал мой черёд, я приблизился к учителю:
— Чулки тоже снимать, ходжа-эфенди?
Увидев, что я не плачу и с радостью готов принять наказание, бедняга растерялся. Он застыл в нерешительности, ища для меня оправдания.
— Ты отойди в сторонку, — проговорил он, наконец. — Ты гость.
Но в сторонке, куда показал учитель, стоял Вонючий Тахир. Он скалил свои гнилые зубы и делал мне знаки.
Оставить товарищей и присоединиться к нему? Такого позора я не мог перенести!
— Я здесь не гость, ходжа-эфенди! И должен быть наказан вместе со всеми.
Как всякий избалованный ребёнок, я не просил, а приказывал.
— Ну что ж, ложись! — сказал учитель после некоторого колебания.
Он бережно приподнял мои ноги и раза два-три легонько, словно лаская, дотронулся до них палкой.
После занятий учитель подозвал меня. В его взгляде были любовь и нежность, которых я прежде не замечал. Он дёрнул меня за ухо:
— Эй, Герой! Ты, надо думать, вырастешь неплохим человеком!
Глава четвёртая
Был у нас в школе мальчик, которого называли «Маленьким Омером». В холодные дни он обычно приходил в школу в старой материнской кофте с вышивкой на груди, поэтому я прозвал его «Девчонка Омер». А он, в свою очередь, наградил меня кличкой «Рыжий еврей». Это потому, что волосы у меня и впрямь были рыжие, и ещё я носил очки, так как был близоруким.
5
…Пусть Иффет хоть иногда у вас будет гостем, ходжа-эфенди, — попросили они учителя… — Ходжа — духовное лицо, мулла, учитель приходской начальной школы.
6
…когда он уходил совершать намаз… — Намаз — обязательная для каждого мусульманина молитва, которую совершают пять раз в день.
7
…заставлял разуваться и ложиться под фалаку… — Фалака — традиционный вид наказания на Востоке; к фалаке (колодке или деревяшке с веревочными петлями) привязывают ноги наказуемого и бьют палкой по голым пяткам.