Страница 19 из 94
Когда я вошёл в участок, полицейский комиссар разбирался с каким-то пьяницей, избившим жену.
— Прошу вас, эфенди, присаживайтесь, вам придётся немного подождать, — сказал он мне, показывая на стул.
Разбирательство продолжалось минут двадцать. Полицейский по-отечески журил пьяницу и его жену, стыдил их, а иной раз пускал в ход и угрозы, наконец, отправил их с миром домой.
Очень довольный собой — служебный долг был выполнен с честью, — он приветливо улыбнулся и, повернувшись ко мне, сказал:
— Какие только скандалы не приходится улаживать. Взрослые люди, а хуже детей.
Услышав, что я пришёл в участок по их вызову, комиссар сделал сосредоточенное лицо, силясь вспомнить, что это было за дело. Потом достал из ящика стола папку и стал перелистывать бумаги.
— Как ваше имя, вы сказали?
— Иффет.
— Иффет? Это же женское имя. Впрочем, да, у нас есть жандармский капитан, его тоже зовут Иффет-эфенди.
Весёлая непринужденность комиссара и его шутливые замечания немного успокоили меня. Наконец он нашёл нужную бумагу и вынул её из папки.
— Вами интересовались в призывном отделе.
Потом он ещё раз окинул меня взглядом и добавил:
— Тут написано: «Доставить с полицией». Надеюсь, вы и сами найдёте дорогу, Иффет-эфенди?
Мне стала вдруг смешна моя трусость: у страха всегда глаза велики!
Глава тридцать пятая
Уже лето подходило к концу, а я всё ещё не мог найти работы. Часами я валялся на постели в своей комнате или в одиночестве бродил по городу, выбирая самые безлюдные места. Жил я в нищете, беднее меня уж, кажется, нельзя было быть. Если бы не мелкие подачки, которые время от времени я получал от тётушки из Карамюрселя или от Музаффера, я, наверное, помер бы с голоду. Конечно, о своём положении я никому не рассказывал. Даже Джеляль не догадывался, что у меня порой за весь день маковой росинки во рту не побывало.
Когда-то отец подарил мне золотые часики, — я очень ими дорожил. Но настал день, и я вынужден был продать их, чтобы заплатить за квартиру. Конечно, я не знал, как это всё делается. Спросить у Джеляля не мог, он воспротивился бы и снова попытался бы всучить мне деньги. Может, даже подумал бы, что я нарочно завёл разговор о часах, чтобы выманить у него деньги.
Я решил сам отправиться на Бедестан[24]: посмотрю там, как другие продают, и последую их примеру.
На базаре было очень людно. Торговцы и перекупщики с лотками, на которых были разложены кулоны, кольца, браслеты, серебряные цепочки для часов, толклись возле лавок, во всё горло зазывая покупателей. Среди желающих продать свои вещи оказались люди, ещё более жалкие и беспомощные, чем я. Какая-то женщина ходила взад и вперёд с двумя медными подносами и кофтой, не решаясь их кому-либо предложить.
Я долго бродил в толпе, присматриваясь к окружающим, но обратиться к кому-нибудь никак не решался.
Наконец выбор мой пал на одного перекупщика, благообразного старца с окладистой седой бородой, в белой шелковой чалме. Я подошёл к нему и, покраснев до корней волос, будто совершил какой-то позорный поступок, стал рассказывать ему о своем затруднительном положении. Он мельком взглянул на часы, лежавшие на моей ладони, и недовольно проворчал:
— Я сейчас занят, сынок. Попозже, — и двинулся дальше.
У базарного выхода, вокруг разостланного на земле ковра толпились люди. Я тоже остановился и стал наблюдать, как продают с аукциона. Вдруг кто-то легонько коснулся моего плеча, — я обернулся. Рядом стоял человек, которого я где-то раньше видел, но вспомнить обстоятельства нашей встречи не мог.
— Здорово, Иффет-бей! Что нового?
— Да ничего. Всё в порядке, — неопределённо пробормотал я, не скрывая своего удивления.
— А я вот только две недели как вышел. Иль ты меня уже не помнишь?
Я вспомнил его: мы вместе сидели в тюрьме. Тогда он ходил весь обросший, словно дервиш, а теперь сбрил бороду, закрутил франтоватые усики. Не мудрено, что я его не узнал. В тюрьме мы разговаривали, кажется, всего лишь раз, но теперь он хлопал меня по плечу, крепко жал руку, говорил со мной, будто мы были закадычными друзьями.
— Что ты там показывал перекупщику? Ну-ка, дай посмотрю!
Я разжал ладонь и показал часы.
— Неплохая вещица. Где стрельнул?
Я ничего не понял и глупо уставился ему в лицо. Он, улыбаясь, повторил вопрос. Крыша Бедестана, казалось, стала медленно опускаться на мою голову; в ушах звенело, руки дрожали. Я с трудом овладел собой.
Покручивая усы, он придвинулся ко мне вплотную.
— Сегодня они, конечно, твои, а вчера-то чьи были? — Он решил, что я оцепенел от страха. — Что это ты, дорогуша, точно воды в рот набрал? Мы же свои люди. Ну-ка, давай пройдёмся, есть о чём потолковать.
Мы зашли в тёмный, безлюдный уголок Бедестана. Он достал из кармана колечко и протянул его мне.
— Что скажешь? Вещь! Видишь, брильянт. Вот так поверни! Смотри, как сверкает в темноте. Не меньше тридцати бумажек стоит. А мы если за десять, за пять, даже за две лиры будем сбывать, всё равно хорошо заработаем. У одного человека их около сотни. Нужно только продавать.
Здесь мои векселя не больно котируются. Я дам тебе пяток. Вид у тебя приличный, подозрений ты не вызовешь. Ну как, по рукам?
Я уже пришёл в себя.
— Знаешь, это не по моей части, братишка. Да поможет тебе Аллах! — сказал я и зашагал прочь.
Я быстро пробирался к выходу и, очутившись на улице, чуть ли не бегом пустился под гору. У меня было такое ощущение, будто все нас видели, и стоит мне только обернуться, как меня схватят, потребуют часы, спросят, где я их взял, и сразу потащат в участок. Но тут я вспомнил, что сегодня должен непременно заплатить хозяйке за комнату; стоит мне только вернуться домой, как вечером мадам пожалует ко мне, и будет заходить не один раз, и будет жаловаться, что задолжала бакалейщику, мяснику и так далее и тому подобное. Волей-неволей мне придётся завтра опять идти сюда. Какой же смысл в таком случае ещё целый день мучиться от страха? Так, чего доброго, ещё привыкнешь бояться всю жизнь?
Господи, до чего же может дойти человек, — даже свои собственные часы боится продать!
Возвращаться на Бедестан я не мог, поэтому зашёл в первый попавшийся ювелирный магазин у входа на базар. Пожилой армянин долго разглядывал мои часы, потом назвал цену. После некоторого колебания я согласился. Прежде чем вручить мне деньги, ювелир внимательно осмотрел меня и мой костюм. Возможно, его насторожило моё колебание, а может быть, и то, что я согласился отдать часы за столь ничтожную сумму. Но, быстро прикинув в уме, что эта сделка, несмотря на риск, сулит ему верный барыш, он открыл ящик и протянул мне пачку банкнот.
Глава тридцать шестая
Однажды я снова заглянул в контору к Джелялю. Мой друг встретил меня радостным возгласом:
— Вот как хорошо, Иффет! А я уже хотел тебя телеграммой вызывать! Нашёл тебе подходящую работу! Газете «Народное право» нужен сотрудник. Физиономия этой газеты мне неизвестна. Вроде бы пока ничем себя не скомпрометировала. Немедленно отправляйся туда. Увидишь главного редактора, Сами Белиг-бея, скажешь, что от меня.
Сами Белиг-бей считался в те времена одним из самых боевых журналистов. Его хлёсткие, злые статьи каждый день появлялись в «Народном праве».
Политикой я больше не интересовался. Однако мои мытарства порядком уже озлобили меня. Яростные нападки «Народного права» на власти мне нравились. И оттого, что статьи эти доставляли кое-кому неприятности и осложнения, особенно разным «счастливчикам», я испытывал чувство злорадного удовлетворения. Словно мне самому удалось им за что-то отомстить.
Я тотчас же отправился в газету. Она помещалась в старом полуразрушенном особняке, на вид уже совсем нежилом. Только из одной комнаты доносились возбуждённые голоса. Постояв немного в нерешительности, я толкнул дверь и вошел.
24
…Я решил сам отправиться на Бедестан… — Бедестан — ряды на стамбульском Крытом базаре, где торгуют драгоценностями, оружием и антикварными вещами.