Страница 81 из 120
Генриху запомнился разговор с Казимиром о тамплиерах. Собственно, разговор-то весь свелся к одному вопросу, который возникал перед Генрихом и прежде. Генрих понимал, что у него и у тамплиеров цели разные; это стало ему ясно еще из беседы с великим магистром на крепостной башне в Газе, когда они смотрели на руины греческих храмов, дремавшие в зеленовато-синем лунном свете. И все чаще спрашивал он себя, почему Храброму всегда сопутствовала удача. Не потому ли, что Храбрый не знал, сколь сложен и непостижим ход истории? Или же он просто не желал этого знать? Как проникнуть в душу человека, который жил сто сорок лет назад и, возможно, чувствовал и мыслил совсем не так, как мы? Инстинкт побуждает кошку прятать своих детенышей, вероятно, так же и Храбрый, не мудрствуя лукаво, вел Польшу по нужному пути.
Итак, тамплиеры, несмотря на поздний час, приняли их радушно и ни о чем не спрашивали. Генрих оставил при себе только Герхо, прочих своих спутников, взятых для приличия, он сразу же отправил спать. Вальтер велел принести в трапезную вина, четыре рыцаря-монаха и Генрих сели за стол, а Герхо примостился на лавке у дверей. В окна глядела теплая летняя ночь, грозовые тучи прошли мимо, не пролив дождя, но над скаржискими лесами поблескивали молнии. В трапезной тускло светили лучины.
— Полагаю, брат Вальтер, — сказал Генрих, — пришла пора обсудить нам вместе то, что каждый из нас таит в мыслях и в сердце своем.
Слова эти прозвучали в тишине очень внушительно и веско. Четыре рыцаря-немца, догадавшись, видимо, о чем пойдет речь, переглянулись. Лицо Генриха было спокойно, но все почувствовали, что разговор будет важный. Кто-то кашлянул, а Эгидий наклонил жестяной жбан и налил себе вина, словно в горле у него пересохло. Однако хозяева не спешили с ответными речами.
— Сердца человеческого еще никто не постиг, — молвил наконец Вальтер и тоже налил себе вина.
— Когда-то я знавал вашего магистра, — заговорил Генрих не спеша, будто рассказывая сказку. — С тех пор минуло семнадцать лет. И ты, Вальтер, знал его — ведь нам обоим пришлось вместе исходить немало дорог на этом свете. И вот однажды, в Газе, магистр Бертран де Тремелаи повел меня на высокую башню, в недрах которой хранилась зеленая чаша Грааля. Не было на той башне креста, только ночное небо осеняло ее и звезды сияли с нею рядом. Там, на башне, поведал мне магистр великие тайны, и стали они моими тайнами. Да будет благословенна роза!
— И крест! — хором отозвались четыре рыцаря, поднявшись на ноги.
— И свет! — заключил Генрих.
Все снова сели.
— И сказал мне тогда Бертран, чтобы я призвал вас в свою землю, поселил здесь и помог вам трудиться во славу ордена. Так я и сделал…
— Орден будет вечно благодарен тебе, — ответил Эгидий серьезным, проникновенным тоном.
— Какова цель ваша? — задал Генрих прямой и явно неожиданный для рыцарей вопрос.
— Сам знаешь, труд во имя господа, — ответил Джорик, обменявшись взглядами со своими товарищами. Те одобрительно закивали.
— Да, знаю, — согласился Генрих. — Вы трудитесь ради того, чтобы исполнились предначертания господни. Тогда настанет мир между людьми, и свет воссияет и снизойдет на землю.
— Так гласит Святое писание, — молвил Джорик.
— Но как вы его толкуете?
— Тебе это известно, князь.
— Не все известно. О многом я лишь догадываюсь. Но ежели суждено, чтобы наступил на земле мир, то придет ли он через раздробление или через объединение?
— Про то ведает бог.
— И как понять, что рыцари Святого Креста призывают на помощь Горного Старца?
— Не говори об этом, — спокойно сказал Гансберт, кладя меч на стол. Здесь не все посвящены.
— Я тоже не посвящен, — сказал Генрих, — но знаю. Каждый ребенок в Иерусалиме это знал.
— Но стоило ему вымолвить это вслух, как стилет сверкал над его головой.
— Где пределы власти Креста?
— Где пределы власти господа, Генрих?
— По какому пути вы идете?
— То, что ты нам дал, тебе зачтется. А отбирать негоже.
— Я не намерен что-либо отбирать у вас, — возразил князь. — Я только хочу, чтобы вы расплатились со мной. Могущество Польши будет вашим могуществом. Вы возьмете все, что пожелаете, но я хочу, чтобы вы пошли со мной.
— Ты немного ошибся в расчетах, — сказал Джорик. — Наши цели иные.
— Какие же?
— Нам не дано знать. Ухо человеческое того не слышало.
— И глаз человеческий не видел.
Воцарилась минутная тишина. Герхо, желая привлечь к себе внимание, громко закашлял. Но никто на него даже не взглянул, и Генриху стало страшно; он понял, что подвергает опасности жизнь самого верного слуги.
— Ясько из Подлясья! — прошептал Генрих.
Все молчали. Наконец Джорик сказал:
— Он погиб как изменник. Но не подумай, что это мы его подослали. Мы не убиваем без надобности.
— Но при надобности не останавливаетесь ни перед чем.
— Храм Соломонов уже воздвигнут.
— Но храм мира еще предстоит воздвигнуть.
— Да приидет царство Твое!
— Да придет истина предвечная!
— Да приидет власть единая!
— Однако до того, как придет единая власть, помогите мне. Я дал вам все, что мог; благодаря мне вы сильны и богаты. Я предоставил вам земли, воздвиг для вас храм. Я стремлюсь к тому же, к чему стремитесь вы.
— Это правда.
— Так помогите мне.
— Не можем. На пруссов пойдешь?
— На пруссов не пойду. Я пойду на братьев.
— Мы это знали.
— Нет, не знали, я сам не знал.
— Но мы знали.
— Вы служите кесарю?
— Мы служим Храму.
— Вы служите Гробу Господню?
— Мы служим Храму.
— С кем вы?
— Мы сами по себе. Кто с нами — пусть идет с нами.
— Помогите мне.
— Чего ты хочешь?
— Корону.
Трое рыцарей вскочили с мест, гремя мечами. Только Вальтер фон Ширах остался сидеть за столом, подперев кулаками подбородок и глядя перед собой, словно не видел ни своих соратников-тамплиеров, ни князя сандомирского. Глаза его были задумчивы, рыжеватая окладистая борода, отпущенная по новой моде, золотилась в свете лучин. Время от времени он покашливал.
— А помнишь, князь Генрих, — сказал он погодя, — как ты приносил клятву Бертраму де Тремелаи? Разве ты клялся на короне?
— Нет, я клялся на мече.
— Так обнажи меч и ударь на нас!
— Не могу. Я клялся в верности ордену. Кроме того, вы мне понадобитесь.
— Но не теперь.
— Значит, я должен идти один?
— Да, князь.
— Я вам это не прошу.
— И мы не простим.
— Ну что ж, обещаю: я пойду на пруссов!
— Обещаешь. Но пойдешь ли?
— Увидите. Не вам упрекать меня в малодушии!
— Послушай, князь, — сказал Эгидий. — И мысли твои, и речи весьма для нас обидны. Мы оскорблены. Ты знаешь, мы здесь трудимся не для кесаря, не для папы. И над кесарем и над папой стоит тот, кому подчиняются и кесарь и папа: бог! Мы трудимся ради мира божьего и ради братьев наших. Нам безразлично, кто сядет на краковский престол. Даже если это будешь ты, наш благодетель.
— Но ведь вам это выгодно!
— Неизвестно, что для нас важней и в чем наша выгода. Пребудь с господом, князь сандомирскнй!
Все встали.
— Я не останусь тут на ночь, — сказал Генрих. — Герхо, вели подать коней!
Они вышли во двор. Темень стояла, хоть глаз выколи. И вдруг где-то далеко за опатовскими полями вспыхнул огонек. Он разгорался, сверкал, обрастая алыми языками. За ним второй, третий. И в стороне Свентокжиских гор что-то загудело, будто ветер буйный, — это били в бубны. Потом послышались крики, вспыхивая и угасая, как искры. И по всей опатовской округе, на горах, в лесах, в рощах, загорелись костры. Коралловыми ожерельями окружили они поля, а в лесах все громче, все напористей рокотали бубны. И отдаленный гул людских голосов надвигался все ближе в ночном мраке.
По сандомирской дороге мчались всадники с факелами, стрелой пролетая мимо темных опатовских строений. Ни один огонек не зажегся им в ответ, тамплиеры велели погасить даже лучины. Генрих придержал коня у паперти храма, — казалось, то стоит бамбергская конная статуя святого Георгия, которому мастер придал лицо князя сандомирского. Долго смотрел Генрих, как подымается вся округа, как несутся гонцы с вестью, возможно, сулящей ему славу, осуществление его мечты. Генрих пробуждался от долгого сна, теперь он мог сказать: