Страница 67 из 120
Потом Юдка наткнулась на него в лесу. Это был тяжелый день. Тэли с самого утра дулся; он ночевал у Виппо и ночью пытался войти в спальню к Юдке. Гуля притворился, будто спит и не слышит — не прогонишь же из дому княжеского оруженосца! Юдка хорошенько отчитала Тэли, но тот словно взбесился — ничего слушать не хочет, глаза горят как у безумного. Она убежала от него в лес и тут, на поляне, внезапно увидела князя. Юдка так и застыла на месте, потупила глаза, а он пошел к ней напрямик через поляну. Она смотрела, как он приближается, весь озаренный солнцем, как протягивает к ней руку и улыбается. Уголки его рта подрагивали, верхняя губа чуть приподнялась, обнажая белые зубы. Он молча взял ее за руку, и Юдку проняла дрожь, подкосились ноги — она едва не упала.
Они пошли по лесу. Князь привел ее к ручейку, протекавшему среди зарослей папоротника. Оба погрузили руки в воду, а потом по очереди пили из ручейка, как из чаши с любовным напитком. Наклонясь над водой, Юдка видела в ее зеленом зеркале свои синие, глубокие, как бездонная пропасть, глаза и над ними округлые брови. Вдруг она почувствовала, что руки князя она помнила, какие они белые, эти руки! — обвивают ее стан и сжимают его в крепком объятии. Юдка подняла голову, прижалась лицом, покрытым холодными каплями, к лицу князя, мягкому, нежному, как замша, и пахнущему лесом, к этому лицу, в котором было что-то чужое, пугающее и величественное, как в божьем лике.
С тех пор они встречались очень часто, хоть никогда не условливались о встрече. Просто бродили, поджидая один другого, по тем местам, где могли свидеться, могли вдоволь наглядеться друг на друга и насытиться любовью. Они почти не разговаривали — не находили слов. В то лето они еще несколько раз сходились у ручья, потом — в вербняке над Вислой. В ночной тьме раздавалось кваканье лягушек, окрики рыбаков, над головою был шатер из папоротника или звездное небо. Встречались они и в полях, и в винограднике Виппо. Как-то они довольно долго не виделись. Тэли стал приставать к Юдке, что она-де от него убегает, что исхудала, что ходит грустная. Она грустная! Но Юдка все же решила побольше сидеть дома. Своими нежными точеными пальчиками она раздирала льняную кудель, готовила еду. И вот однажды, когда она как раз нажарила целый горшок гренков с подливой из меда и лесной малины, прибежал слуга с вестью, что к Виппо приехал князь. В доме поднялась суматоха: князь прежде никогда не посещал Виппо. Тэли с изумлением смотрел, как заволновалась Юдка — при виде князя она даже побледнела. Но Генрих, не обращая на нее внимания, сел за стол и очень спокойно повел с Виппо беседу: как бы, мол, сделать так, чтобы русскую соль не провозили мимо Сандомира. Князь сетовал на то, что казна его опять оскудела, что доходы уменьшаются, что Казимир лучше него разбирался в этих делах. Виппо слушал с озабоченным лицом, — видно, дело и впрямь важное, если сам князь изволил к нему пожаловать! Верно князь говорит, при Казимире вроде получше было! Но тут Юдка с поклоном поставила перед князем миску гренков и жбан с пивом. Генрих улыбнулся, приказал Юдке и Тэли сесть за стол и отведал угощения. Он с удовольствием смотрел на пригожую молодую пару, но во взгляде его холодных глаз было что-то мрачное.
— А не думаешь ли ты, Виппо, — сказал он, — окрестить свою воспитанницу?
— Упаси меня бог! — возмутился Виппо, а Тэли покраснел как рак.
Генрих нахмурился; отхлебнув темного пива и не заводя больше речи о государственных делах, он большими шагами вышел из горницы и поехал обратно, захватив с собой Тэли.
Теперь на чело князя все чаще набегали тучи. Юдка замечала это при каждом расставании. Нет, то не была истинная любовь! Юдка знала, о чем думает князь, сжимая ее в объятьях. Каждый час, проведенный с нею наедине, был для него нравственным падением, грехом. Юдка знала это, ощущала всем своим естеством, но что она могла сделать? Она тоже чувствовала себя грешницей и, возвращаясь ночью домой, боялась подниматься на крыльцо и проходить через залу, где ее встречали усталые глаза Виппо и спокойные черные глаза мужа, на миг отрывавшегося от своих счетов. Одной только Пуре было известно об их любви, и она в тревоге предсказывала Юдке, что все это плохо кончится — как можно быть такой безрассудной!
Генрих держался спокойно, ровно, был чуть суров и молчалив. Он казался Юдке совсем особым существом. непохожим на других людей, чужим, но безмерно прекрасным, и, глядя на него, она забывала обо всем на свете. Как музыку, слушала она его низкий, мужественный голос, и в скупых, отрывистых речах Генриха ей чудилась бездна нежности.
Лежа ночью в своей горнице, она с тоской смотрела в потолок. Душа ее в страстной молитве устремлялась к христианскому богу. Она не обманывала себя, она знала, что князь, спрашивая о крещении, заботился вовсе не о ней. Он заботился о Тэли, он хотел, чтобы она оставила Гулю и стала женой Тэли. Для чего? Чтобы приблизить ее к себе или, напротив, чтобы отдалить?
Она не верила, что князь ее любит. Просто он нашел в ней женщину, которая ему уже давно была нужна. И горько было ей сознавать, что она пятно на его белом плаще, что он ее стыдится перед самим собой. Он так старательно все скрывал, никто вокруг ни о чем не догадывался. Однако когда она перестала приходить к нему, он пренебрег осторожностью, явился в дом Виппо. Может, это все же была любовь? О нет! Смешно даже подумать такое.
Юдка молилась христианскому богу и жаждала познать его. Тэли часами толковал ей о том, что слышал в церковных проповедях и что осталось у него в памяти из бесед в монастырях. Он рассказывал ей о богослужениях, о причастии, описывал Святую землю, где повидал места, прославленные муками спасителя, и где когда-то жили ее предки. Уже то было ему отрадно, что он может сидеть с ней рядом и говорить, что она его слушает, широко раскрыв глаза, и, только он умолкнет, нетерпеливо спрашивает:
— Ну, а дальше, дальше что?
Все чаще бродила она вокруг костелов — то пойдет к святому Михаилу, то к Магдалине, то к пресвятой Деве. Тайны, заключенные в алтарях, влекли ее неодолимо, словно они могли открыть для нее сердце Генриха и развеять ту холодную тучу, которая отделяла ее от него. Когда она была одна, стоило ей взглянуть на небо, и невыразимая тоска по богу наполняла ее сердце. Жгучая боль заставляла отвести взор, Юдка приникала лицом к земле, на которой шуршали засохшие, безжизненные листья, целые поколения листьев, ставшие добычей смерти. И слезы струились у нее из глаз, непонятная скорбь томила душу. О, как тосковала Юдка по истинному богу!
Королевич Генрих, как она его называла, раз от разу становился все мрачней; небо, на которое она, лежа в лесу, смотрела сквозь переплетение ветвей, уходило все дальше; оно, как балдахин, поднималось выше и выше, бог скрывал от нее свой лик за непроницаемой завесой, он не желал подать ей хоть какой-нибудь знак, что она будет жить вечно. Смерть подстерегала ее повсюду, и жизнь была горше смерти.
Однажды, уже в конце лета, она бродила у костела словно безумная. Той ночью бог явился ей в образе рыцаря в белом плаще и сказал:
— Приди ко мне!
Смеркалось. Юдка приблизилась к порогу храма и, не колеблясь, толкнула дверь. Внутри было темно. Она сделала шаг, другой — дальше было еще темней. Вдруг она заметила, что над алтарем теплится лампада. Поспешно подойдя к алтарю, она пала ниц пред лампадой и горько заплакала. Она видела, как архангел с мечом в руках стал у врат рая, чтобы не пустить ее на небо. Ах, как она рыдала, как горевала, что князь не любит ее по-настоящему и что она бессильна это изменить! Неприязнь черной тучей стояла меж ним и ею. Юдка всем телом ощущала сырой леденящий холод этой тучи. Ну что ж, она найдет бога здесь, в его собственном доме!
Она встала, подошла к алтарю, решительным движением открыла дарохранительницу и вынула ларчик. Опустившись на колени, она взяла из ларчика облатку, проглотила. Но тут отчаянный крик молившегося поблизости монаха вернул Юдку к действительности. Прежде чем ее схватили, она лишилась чувств.