Побежденный. Рассказы

Валь ди Сарат начинал падать духом. Патрулирование оказалось бесплодным, полицейские вымокли и устали. Чиччи клял расположение города.

— Преступникам здесь легко скрываться. Пришедший на смену карабинер не смог найти своего приятеля Кьярелли. Доложил о его исчезновении, и поиски были ограничены районом порта. Судовые команды, сон которых нарушало появление полицейских катеров, выходили из себя. Испанское судно уже находилось за пределами гавани и приближалось к границе трехмильной зоны. На просьбы по радио остановиться для проверки испанцы не реагировали, и Валь ди Сарат решил, что немец у них на борту и теперь находится вне досягаемости.

— Поиски в городе теперь просто-напросто пустая формальность, — сказал он.

Потом позвонил Кьярелли. Чиччи и Валь ди Сарат примчались в полицейский участок на одном мотоцикле.

— Один немец на испанском судне, — сказал запыхавшийся Чиччи. — другой… Что? Говори громче.

Валь ди Сарат вырвал у него трубку.

— Что? Двое немцев, один помигивает? Где? Идут в направлении Леричи?

Чиччи взглянул на карту. — В твоем мундире?

Чиччи выхватил трубку у Валь ди Сарата.

— Как ты одет?

— Наступила пауза.

— И тебе не стыдно?

— Нельзя терять времени, — отрывисто произнес Валь ди Сарат.

Начались телефонные звонки. Все кричали. Полчаса спустя этот карабинер был арестован в Леричи. Сорок пять минут спустя он успешно доказал, что является тем, за кого себя выдает, и получил от командира взыскание за подозрительный вид.

За час до объявления новой тревоги Ганс с Шерфом вышли на шоссе виа Эмилия в Аванце и там подсели в набитый солдатами американский джип, казалось, солдаты едут куда глаза глядят. Шерф обнаружил в кармане мундира наручники и защелкнул один браслет на руке Ганса, другой на своей, словно они были арестованным и конвойным.

Солдаты горланили песню о Новом Орлеане в его лучшую пору и совершенно не думали о военных делах, поэтому охотно согласились довезти новых друзей до Ливорно, хотя им было поручено доставить канистру керосина на расстояние мили от места выезда.

— Куда тебе, приятель? — улыбаясь, спросил сержант, когда они остановились на одной из больших улиц.

— Qui, qui[57], — ответил Шерф, которому не терпелось скрыться, пока на улицах пустынно. Было только восемь утра.

Слово «qui» развеселило солдат, они восторженно расхохотались и положили его на джазовую музыку. Шерф с готовностью присоединился к их смеху и вылез из машины, волоча за собой Ганса. Солдаты просили Шерфа не обращаться с ним слишком сурово.

— Черт возьми, — заорал сержант, — живешь только раз, вот что я скажу, и поскольку эта жизнь сущий ад, можно и забыть о случившейся истории.

— Да и что он такого сделал? — выкрикнул один из солдат. — Сверхурочно остался дома с девкой?

Все вновь покатились со смеху, но, завидя вдали патруль военной полиции США, тут же угомонились.

— Приятель, нам надо давать деру, — сказал сержант. Развернул джип так, чтобы привлечь как можно больше внимания, заехал на тротуар, свалив мусорную урну, отъехал задом, скрипя рессорами, на проезжую часть, и помчался прочь под симфонию свистков заподозривших неладное военных полицейских.

— Быстрее, — сказал Шерф, и двое примкнутых друг к другу наручниками людей побежали в боковую улочку. Военные полицейские пустились за ними. Немцы свернули налево, потом направо. Шерф уже жалел, что пустился на хитрость с наручниками, они мешали бежать, не принесли никакой пользы, вызвали шумное сочувствие солдат и вынудили задержаться до появления военной полиции.

Это бегство сломя голову в определенной степени было опасным. Ни один прохожий не счел бы зрелище полицейского, бегущего вместе с примкнутым к нему арестантом, естественным, и каждый перекресток таил возможность неприятного сюрприза.

Пускаться наутек было глупо. Он мог бы вывернуться, притворясь простаком-игальянцем, знающим лишь родной язык, однако патруль вполне мог состоять из американцев итальянского происхождения. Пожалуй, он правильно сделал, что побежал.

Инстинктивно оба немца бросились укрыться в один из странных уличных туалетов, прибавляющих итальянским городам если не красоты, то удобства. Там они спрятались за металлический лист, прижались спинами к центральной стенке, ступни неловко засунули за металлический щиток. И стали ждать, наблюдая сквозь орнаментальный узор из отверстий. Американцы вскоре появились и, с удивлением увидев, что улица безлюдна, перешли на шаг.

Раздражение свое они стали выражать криками друг на друга. Потом один из них, великан в белой каске, пошел к туалету с явным намерением облегчиться. Ганс с Шерфом были неспособны шевельнуться. Они чувствовали себя статуями, в которые беспощадно вдохнули жизнь. Однако американец не вошел в туалет. Счел его скорее символом, чем реальностью, и стал облегчаться снаружи, лицо его находилось футах в двух от их лиц. Его сумбурное мурлыканье песни «День и ночь» делало напряжение для беглецов еще более кошмарным.

Исполнив свой приятный долг, американец постоял, разглядывая эту нелепую пагоду с покровительственным одобрением, изучая каждую архитектурную деталь, однако глаз Шерфа или Ганса, глядящих сквозь отверстия, так и не заметил.

В конце концов он отвернулся и обратился к одному из своих друзей:

— Слушай, Дон, и кто поставил здесь эту… антисанитарную штуку?

Дон отозвался:

— Может, забудем всю эту… историю?

— Конечно, … ее, — ответил первый американец, и они пошли прочь, словно не видели и не слышали ничего особенного.

Оба немца расслабились, тела их одеревенели от неудобных поз.

— Где этот чертов ключ? — прошептал Шерф, роясь в карманах мундира.

Наконец нашел его под дырявой подкладкой и повернул в замке наручников.

— Виа Дженнайо, двадцать два, квартира восемнадцать, — сказал он.

— Что-что?

— Мы сейчас расстанемся. Так безопаснее. Иди по этому адресу. Верхний этаж. Спросишь Зандбека.

— Это где?

— Одна из улиц, ведущих к гавани. Запомни: виа Дженнайо двадцать два, квартира восемнадцать. Пойдешь первым. Желаю удачи.

Ганс с облегчением покинул зловонное укрытие и быстро зашагал к морю. Внезапно он ощутил такую жуткую усталость, от какой в некоторых странах люди охотно признаются в несовершенных преступлениях ради возможности немного поспать. Из-под тяжелых век мир выглядел неприветливо, и Гансу казалось, что, пожалуй, самый простой образ действий — сдаться властям. Для виновного убежище представляет собой тюрьму.

Дождь по-прежнему лил с какой-то непреклонной мягкостью. Все небо было затянуто тучами. Он мог продолжаться в течение нескольких недель.

Ганс случайно взглянул на адресную табличку. Там было написано «Via Qe

На звонок в дверь из-за нее ответил грубый голос на правильном, очень уж правильном итальянском. Ганс улыбнулся и сообразил, что забыл от усталости фамилию, которую должен назвать. Такая распущенность, такая неспособность думать и приводит к сдаче властям.

— Штейнбока, — сказал он.

В голосе по ту сторону двери прозвучали недоумение и подозрительность.

— Здесь таких нет.

— Штейнберга. Штейнбека. Зальцбурга.

— Что вам нужно от этого человека?

Ганс отбросил осторожность и заговорил по-немецки.

— Меня прислал Шерф. Наступила пауза.

— По-немецки не понимаю, — произнес голос.

В сильном раздражении из-за собственной глупости Ганс безнадежно махнул рукой и поправился:

— Мюллер. Я от Мюллера из Специи. Он еще не появлялся?

— Ваша фамилия? — спросил голос.

— Винтершильд, из сто восьмого пехотного. Да, вспомнил ту фамилию. Зандбек. Я очень устал.

57

Да, да (фр.).