Страница 43 из 123
— Да-да, — Анна Степановна ещё раз просмотрела документы. Такого письма не было. — Вероятно, Григорий Петрович направил ваше письмо на экспертизу в архитектурное управление. Я уточню.
— Я интересовался, в управлении письма нет. Насколько мне известно, в понедельник в исполкоме будет рассматриваться этот вопрос. Хотелось бы, чтобы они располагали полной и объективной информацией. Не хотелось бы, чтобы Советская власть была введена в заблуждение.
— А постоянные колебания грунта, когда линия будет сдана в эксплуатацию? — Анна Степановна машинально записывала всё, что говорил Дерляев. «Зачем? — подумала она. — Зачем я всегда всё записываю? Какой тут разговор по душам?» Даже манера говорить по телефону у неё выработалась особенная: плечом прижимала трубку к уху, чтобы руки были свободны — писать! Анна Степановна попыталась остановиться, но рука не подчинилась.
— Для здания представляли непосредственную опасность только взрывные работы. Волновые колебания грунта, конечно, на нём отразятся, но лишь в том случае, если здание останется в таком, как сейчас, виде. Если же будет сделан ремонт, оно простоит ещё сто лет. Я ручаюсь.
— Но достаточно ли одного вашего ручательства?
— К счастью, это тот случай, когда достаточно просто увидеть своими глазами. Поехать и посмотреть! — с нажимом произнёс Дерляев.
— Допустим, — вздохнула Анна Степановна, — всё действительно так, как вы говорите. За чем же дело стало? Неужели, вы полагаете, кто-то заинтересован снести дом без нужды? Кто? Метрострой? Архитектурное управление? Григорий Петрович? — Она хотела добавить, у её заместителя тяжелейший инфаркт, единственное, в чём он сейчас заинтересован, так это выжить. Но промолчала. Внимательнейше изучила план-схему. Дерляев был прав: проходка ушла вперёд. Против этого не попрёшь. — Вы говорите, ваша информация объективна, но ведь необходимо создать комиссию из специалистов, чтобы она подготовила заключение… — Анна Степановна с тоской подумала, что зря впустила этого Дерляева. Ещё умничала перед секретаршей! Зачем? Да потому что была уверена, что отправит Дерляева восвояси! А теперь что делать? Что-то тут было не так. Целая папка документов, а Григорий Петрович даже не поставил её в известность. Почему он вообще взялся за дело, прямо их отдела не касающееся? Их дело — Метрострой, чтобы проходка шла с опережением графика. Что им до библиотеки? Значит, придётся разбираться. Это потребует времени. Надо снимать вопрос с повестки заседания исполкома. А кто-то наверняка ждёт не дождётся решения, у кого-то простаивает техника, люди получают зарплату ни за что. Немедленно начнутся звонки, жалобы. Как оживится товарищ, у которого дочь поступила в институт! «Из чьего кармана будем возмещать убытки?» — спросит он. Дом обречён уже потому, что существует бумага, согласно которой он должен перестать существовать. Нет лишь решения исполкома, дающего бумаге жизнь. Одна бумага связана с десятками иных, высвобождающих из небытия средства для строительства другого дома, куда должна переехать злополучная библиотека. Новое здание наверняка значится в каких-то планах, к нему тянутся кабели, подводится канализация, в то время как от обречённого дома они отводятся. Уж кто-кто, а Анна Степановна знала, каково это — тревожить идущую назначенным путём бумагу. Каково это — отстоять что-то назначенное на снос. Легче коня на скаку остановить. Бумага — бог! Пред её могучей властью пасует здравый смысл, опускаются руки. Анна Степановна вполне допускала, что Григорий Петрович отправил последнее послание Дерляева на какую-нибудь неторопкую экспертизу, результат которой придёт уже после того, как исполком примет решение. Тогда Григорий Петрович задним числом перешлёт её туда, чтобы в случае чего ответственность легла на них. Если же начнётся скандал — почему только сейчас выясняется, куда раньше смотрели? — объяснит, что сигнал Дерляева нуждался в серьёзной проверке, всё-таки из партии исключён и вообще, знаете…
— Скажите, Дерляев, — угрюмо полюбопытствовала Анна Степановна, — с какой формулировкой вас исключили из партии?
— Меня исключили как клеветника, а также за проявление неискренности. Я, видите ли, недоплатил взносы.
— Кого же вы оклеветали?
— Я оклеветал директора, обвинив его в преступном небрежении ко вверенному ему культурному достоянию народа. Я сказал, что он в отличие от крыловского кота не только жрёт то, что должен стеречь, но и стремится разрушить.
«Может, шизофреник, — подумала Анна Степановна, — из тех, что всюду видят происки врагов, разоблачают тайные заговоры?»
— Коллектив вас не поддержал?
— Общее собрание проголосовало за выговор без занесения. Исключило меня бюро райкома. Директор, видите ли, раньше работал в райкоме.
— Вы подали апелляцию?
— Естественно. Я считаю своё исключение незаконным, — едва слышно проговорил Дерляев.
«Ну, с таким голосочком ты можешь считать, что угодно, только вот восстановления вряд ли добьёшься…» — подумала Анна Степановна.
Была, была мыслишка, сославшись на неотложные дела, отправить Дерляева восвояси. А там… видно будет. Но Анна Степановна устыдилась. У неё всегда доставало воли пересилить подобные настроения. Исключённый из партии человек пришёл просить… не за себя! Во всяком случае, она была склонна скорее поверить такому человеку, нежели гладкому, сытому руководителю, утверждающему, что всё идёт лучше некуда. «Вероятно, — невесело подумала она, — это моё единственное отличие. В остальном я вполне соответствую стереотипу, как его, допустим, понимает моя соседка Попова».
— Хорошо, — решительно поднялась Анна Степановна. — Поехали!
В этот момент она любовалась собой.
— Куда? — растерялся Дерляев.
— Да в библиотеку. — Она сняла трубку. — Диспетчерская? Будьте добры…
— Я отвезу вас, — замахал руками Дерляев, — тут близко!
— Извините, — положила трубку Анна Степановна. «А может, — подумала она, когда сели в машину, — если фонды библиотеки начнут распределять между другими учреждениями, будет проведена инвентаризация? Вдруг Дерляев тайком распродавал редкие книги и сейчас боится, что вскроется? С чего это скромному научному сотруднику так одеваться, иметь машину?»
Доехали и впрямь быстро. Анна Степановна вышла из машины в суровом настроении, но жёлтый домик с колоннами, где помещалась злополучная библиотека, был действительно красив. Вокруг простирался парк. По аллеям молодые матери катили коляски. Имелся даже обнесённый оградой пруд, где плавала пара лебедей. Анна Степановна подумала, это злее безумие — пригонять сюда технику, сносить крепенький, никому не мешающий домик, загаживать парк горами строительного мусора.
— Посмотрим внутри, — сказала Дерляеву.
— Хочу обратить ваше внимание на двери, — пропустил её вперёд Дерляев, — резьбу по дереву делал Врубель.
— Врубель? Художник? — удивилась Анна Степановна. Она никогда не стеснялась признаваться, если чего-то не знала, потому что была уверена: и она знает что-то, чего не знают другие.
— В этой комнате Грибоедов занимался переводами восточных поэтов, — показал Дерляев круглый зальчик, сплошь заставленный стеллажами, — многие персидские манускрипты хранят отметки его серебряного карандаша. В этом шкафу хранятся автографы Лермонтова. Вот тут в стене, видите, лопнула свинцовая труба, сочится вода. Железные ящики намертво привинчены к стене, вода пока в них не попадает, но температура внутри изменилась. Там хранятся старинные арабские миниатюры. Их экспонировали на выставках во всех крупнейших музеях Европы. Триста лет они изумляли яркостью красок, теперь же непременно поблёкнут… — Дерляев водил её из комнаты в комнату. Голос его уже не казался глухим и тонким. Словно школьный учитель нерадивому ученику, он вдалбливал Анне Степановне: библиотека — связующее звено российской истории; здесь бывали декабристы, разночинцы, народовольцы; в советское время к услугам библиотеки прибегали многие выдающиеся деятели партии и государства; сносить её — преступление!